Проклятие Пиковой дамы

– А почему? Из инженеров в простые электрики? – с подозрением спросил Евгений Александрович.

– Это сложно… Но, извольте, – тускнея, проговорил Василий Гаврилович. – До войны мы на заводе работали вместе с женой. Она умерла в блокаду прямо на рабочем месте от голода. Мой сын служил на флоте, корабль, на котором он служил, строили на нашем заводе, они подорвались на вражеской мине. Сын погиб. Дочь тоже ушла на фронт связисткой и погибла. Сестра с племянниками эвакуировалась по дороге жизни, в их машину попал снаряд. У меня не осталось никого. Я даже в Ленинград не хотел возвращаться. Зачем? У меня даже могил здесь нет, и дом наш старый разбомбили, ничего на память о семье не осталось. Хожу вот в Никольский собор, поминаю всех разом.

– Куда?

– В собор, молодой человек, Богу за них молюсь. Вам этого не понять, молоды еще. Семья, наверное, есть, дети?

– Дочка.

– Вот и берегите их как можете, только они и имеют значение в жизни, а больше ничего.

– А почему же все-таки в Ленинград вернулись?

– Не придумал, куда еще поехать. Да и однополчанин один уговорил, мудрый мужик попался, тоже наш, питерский. Поезжай, говорит, среди родных камней и помирать легче. А боль она притупится, останутся светлая грусть и память. Боль, конечно, притупилась, а память живет. На месте нашего старого дома новый построили, хожу иногда туда, закрою глаза и представляю, как все было еще до войны. Так-то, – вздохнул Василий Гаврилович. – И в театр пошел, чтобы забыться. Карьеру мне уж строить поздно, зарплаты хватает, а еще интересно здесь, люди необычные, – едва заметно усмехнулся Василий Гаврилович. – Не всех я здесь одобряю, но есть и очень хорошие, добрые, порядочные люди и очень талантливые. А что касается Анны Петровны, мне кажется, никто из наших, театральных, ее убить не мог. Страстей у нас тут много, но все они не глубокие, напоказ. Хватает только на мелкие пакости.

– Скажите, а в таких халатах, как у вас, многие в театре ходят?

– Да почитай все. От уборщиц до костюмеров. У тех иногда белые бывают. А так и плотники, и осветители, и из художественной части.

«Значит, или по коридору шел кто-то из сотрудников театра, похожий на Василия Гавриловича. Или посторонний, сообразивший накинуть халат, прихватив его… ну, скажем, в какой-то мастерской».

– Товарищ капитан, там Зинаида Андреевна Барышева пришла, – заглянула в грим-уборную секретарша. – Вы не могли бы поговорить с нею сейчас, а то у нее потом репетиция начинается. Просили не задерживаться.

– Что ж, пригласите ее, пожалуйста, – разрешил Евгений Александрович, с интересом ожидая встречи с лучшей подругой убитой, с той, кто нашел тело погибшей.

Ожидания капитана оправдались. Зинаида Барышева ворвалась в грим-уборную подобно урагану, резко хлопнув дверью. Движения ее были порывисты, но не резки, и вся она была яркая, бурная. Она в один миг заполнила собой все пространство грим-уборной.

– Ну, наконец-то вы зачесались! Человека уже когда убили? А они не шевелятся! Вам что, начальство шеи не мылит? Барышева Зинаида Андреевна, меццо-сопрано, подруга покойной, – протягивая капитану по-мужски решительно руку, представилась Зинаида Андреевна и тут же уселась на диван, закинув ногу на ногу.

Ноги у нее были стройные, туфли с пуговками очень изящные, красное платье с широкой юбкой. И волосы у Зинаиды Андреевны тоже были яркие. Темно-рыжие, с бронзовым оттенком. Да, яркая натура.

– Очень рад познакомиться, – кивнул капитан. – Зинаида Андреевна, расскажите, пожалуйста, о том вечере.

– Да я только о том вечере и думаю. По ночам спать не могу, все время Анька мерещится, – поворачиваясь лицом к окну, проговорила Зинаида Андреевна. – Представьте себе: спектакль, овации, цветы, смех, поздравления, твоя подруга, счастливая, молодая, на вершине успеха, шампанское, тосты, нарядная публика, и вдруг среди этого веселья – смерть. Безобразная, жестокая, несправедливая. Знаете, почему-то после войны любая смерть кажется несправедливой, – горько улыбнулась Зинаида Андреевна. – Нет, я, конечно, понимаю, что люди все равно умирают, это естественный исход бытия. Естественный для старых людей, а не для молодых, здоровых, красивых, счастливых. Это несправедливо!

– Да, это несправедливо, – согласился с ней капитан.

– Когда война закончилась, а мы выжили, я стала думать, что теперь уж с нами ничего плохого не случится. Мы все будем жить долго и счастливо до ста лет. Мне это казалось справедливым. И все так и шло, как я мечтала. А потом вдруг Анька, посиневшая, уродливая, с выкатившимися глазами, с жутким красным следом на шее. У меня перед глазами все поплыло, не знаю, как сил хватило закричать, но очень хотелось позвать на помощь, невозможно было там одной оставаться. Я, знаете ли, не из пугливых. Война меня застала в деревне, у родителей, вернуться в Ленинград не успела. Немцы пришли, сперва вроде ничего было, а потом они стали новые порядки устанавливать, коммунистов искать, вот кто-то на отца и донес. Брата схватили потому, что он комсомолец, мать пристрелили как собаку, чтоб не голосила и офицера за ноги не хватала, когда тот отца с братом вешал. А меня подружка к себе в дом вовремя утащила, и там держали с матерью на пару, чтоб не вырвалась, и рот тряпкой затыкала, чтобы не орала. Вот так у меня на глазах всю семью. После этого еще много казней было. Подружку мою повесили, ту, что меня спасла. Она, оказывается, связной была у партизан. И еще знакомых ребят. А я вот выжила. И в Ленинград вернулась. И пою, и живу. И радуюсь как могу, – с вызовом взглянула в глаза капитану Зинаида Андреевна. – И Анька такая же была, словно все, что в войну пережила, наверстывала. Знаете, она была очень хорошим человеком, некоторым она казалась эгоистичной, пустой, легкомысленной. Но это все не так. Просто жизнь ей улыбнулась. Она же не виновата, что талантлива, что голос выдающийся, что само по себе не означает гарантированного успеха, с голосом работать надо, тяжело и много, и она работала. А еще муж у нее умный, красивый, начальник, обожает ее, балует. Многие завидовали. Очень завидовали, но чтобы убить?

– То есть вы не представляете, кто мог это сделать?

– Нет, конечно! Иначе бы давно уже к вам пришла.

– Хорошо, вернемся к вечеру убийства. Вспомните, когда вы шли за Щербатовой, вы кого-нибудь встретили?

– Когда шла? Вы имеете в виду уже за кулисами?

– Я имею в виду по пути в грим-уборную.

– Хм. Ну, попалась одна девица из хора, не помню, как зовут, с кавалером шептались о чем-то в темном уголке. Костюмерша Тася встретилась, костюмы несла, такой ворох тащила, я еще спросила, не боится она упасть? А больше, пожалуй, никого.

– А кто попросил вас сходить за Щербатовой?

– Директор. Он разговаривал с кем-то из горкома, кажется, со вторым секретарем, первый секретарь больше любит балет, а вот второй, на наше счастье, оперу. Около них Вадим Яузов крутился, а секретарь все спрашивал: «Ну где же Лиза, Анна то есть?» Директор сперва говорил: «Вот-вот будет», но Аня все не шла. Николай тоже уже начал нервничать, но в него генеральская жена вцепилась мертвой хваткой, ну, я и вызвалась сходить, поторопить. Директор страшно обрадовался и повел секретаря в буфет коньяком поить, с ними режиссер увязался, и Вадим Яузов с какой-то дамочкой, а еще худрук и заведующая литературной частью. В общем, все начальство. Ну, я поставила Леву возле колонны, это мой муж, мы в тот вечер вместе в театре были, он у меня профессор консерватории, преподает по классу скрипки, и отправилась за Аней.

– Во сколько это было примерно? Сколько времени прошло с окончания спектакля?

– Точно не знаю. Премьера прошла с большим успехом. Занавес поднимали раз десять. Мы с Левой окончания оваций ждать не стали, прошли за кулисы. Дождались, когда занавес окончательно опустили, поздравили Анюту, остальных исполнителей и вместе с Николаем и его генералом отравились в буфет, выпить шампанского. Там был накрыт фуршет. Но по дороге я задержалась на минутку с Полиной Караваевой, это наша артистка, и в буфет мы пришли чуть позже вместе с Полиной, с Додиком Фельцманом из оркестра и еще с одним музыкантом. Не помню его имени, инструмент гобой, кажется? Потом появился директор с городским руководством, произнес речь о том, как важно нести культуру в массы, и о том, какое значение партия и правительство уделяют развитию музыкального, и в том числе оперного, искусства. Затем поздравил всех с успешной премьерой. Затем выступил режиссер и долго и прочувствованно благодарил всех за оказанное доверие и за высокую оценку его работы. Хотя никто его работу еще толком и не оценил. После выступил второй секретарь и поздравил всех с достойным результатом коммунистического труда. Потом… – вспоминала Зинаида Андреевна, постукивая пальчиками по подлокотнику, – потом… ах да. Потом вылез Вадим Яузов и от лица артистов поблагодарил партию и правительство за заботу и доверие, но его уже почти не слушали, а разбились на кучки и принялись налегать на выпивку и закуску. Вот тут-то все и вспомнили об Ане. Думаю, прошло не меньше получаса, может, минут сорок. Еще минут пять мы рядились, кого за ней послать. Николай хотел сходить за женой. Но у него на руке висела генеральша и никак не желала отпускать его, Вадим еще предлагал, но это не понравилось Николаю, пришлось идти мне.

– И вы сразу же отправились за Щербатовой, по пути ни с кем не разговаривали и никого не встречали?

– Ну, я же вам уже говорила. В непосредственной близости от грим-уборной – никого. Я пришла. Постучала на всякий случай, ответа не услышала и открыла дверь, – тут голос Зинаиды Андреевны слегка дрогнул. – Аня сидела в кресле перед зеркалом, все еще в гриме, в костюме, с рассыпавшимся по коленям букетом. Было такое впечатление, что она едва вошла к себе, села на стул, тут ее и… Ну, в общем… убили. – Это слово артистке определенно далось с трудом.

Капитан пытливо взглянул на Зинаиду Андреевну, размышляя, было ли это искренним проявлением чувств или игрой.

Да, Зинаида Андреевна Барышева была определенно не глупа, решительна, наблюдательна, уверена в себе. Сильная натура. Могла бы она убить? Безусловно. Характера бы хватило, но вот мотив для убийства должен был быть очень весомый. А для убийства Анны Щербатовой очевидных мотивов не наблюдается.

– Скажите, Зинаида Андреевна, вы не заметили ничего подозрительного или странного в грим-уборной, когда вошли в нее?

– Странного? – выпятив нижнюю губу, задумалась Зинаида Андреевна. – Знаете, я, когда Аню увидела, сразу же всю гримерку взглядом окинула. Убийцу, что ли, искала? – криво усмехнулась она. – Но ничего такого не заметила. Все было как всегда. На вешалке приготовлено новое Анино платье, она его специально к премьере шила. В нем и будут хоронить. Под вешалкой стояли туфли, на столике обычный беспорядок, очень много цветов, даже в ведре стояли, уборщица наша специально еще до спектакля принесла, свет горел очень ярко, поэтому все предметы ясно выделялись. Ой! А вы знаете, вспомнила! Перстень пропал!