Проклятие Пиковой дамы

– Спасибо, – суховато ответил капитан.

Администратор показался ему на редкость неприятным и пронырливым типом, алиби его, разумеется, надо проверить, соврать может каждый, а такой тип тем более. Но, положа руку на сердце, Евгению Александровичу слабо верилось, чтобы этот хлыщ решился на убийство. Да и удушение, скорее всего, не его метод, отрава, это вернее, или просто травля. Последнее часто оказывается не менее эффективно, чем физическая расправа.

– Как мне пройти в дирекцию? – заплатив деньги, поинтересовался Евгений Александрович у кассирши.

– Вам бы лучше со служебного входа зайти, так будет короче, и вас проводят, – посоветовала кассирша, улыбаясь ему неискренней натянутой улыбкой.

У самого директора Евгений Александрович не задержался. Тот был в вечер убийства невероятно занят, все время на виду, убивать артистку Щербатову ему было категорически некогда. Так что, заручившись поддержкой начальства и в сопровождении секретарши, капитан отправился осматривать место убийства и допрашивать возможных свидетелей.

Грим-уборная покойной Анны Щербатовой, наверное, мало отличалась от расположенных по соседству. Темноватая, тесная, ярко освещен был лишь стол перед зеркалом, тоже весьма старинный. Вероятно, за ним гримировались артисты еще в царские времена. Такой же старой выглядела вышитая ширма в углу и диванчик справа от двери.

– Вы не могли бы оставить меня одного? – обратился к секретарше Евгений Александрович. – А минут через пятнадцать пришлите ко мне сотрудников театра. Можно не всех сразу, а группами. Я, пожалуй, буду беседовать с ними здесь.

– Прямо здесь? – с неким благоговейным ужасом переспросила секретарша, прикрывая ладонью рот.

Она была уже не молода. Одета в строгий синий костюм, с тщательно уложенными, словно неживыми волосами, и этот девчоночий кокетливый жест смотрелся в ее исполнении нелепо.

Секретарша вышла, а Евгений Александрович присел за стол, заваленный всякими женскими мелочами – коробочками с гримом, щетками для волос, еще какой-то мишурой. Отодвинул в сторону вазу с огромным еще не увядшим букетом. Включил большие яркие лампы возле зеркала и огляделся.

Значит, вот так за столом сидела убитая. В зеркало ей хорошо была видна входная дверь.

Когда Щербатову нашли, она все еще была одета в сценический костюм. Значит, убили ее почти сразу же после возвращения в гримерку. Убийца мог зайти вместе с ней или же даже поджидать ее… Надо будет узнать, кто видел, как она входила к себе. Или зашел чуть позже. Когда суета в коридоре улеглась. Но не очень поздно, потому что Щербатова так и не успела переодеться, хотя на банкете ее ждали руководство театра и муж.

Впрочем, сразу вслед за Щербатовой убийца войти вряд ли мог. По коридору то и дело ходили люди, его бы заметили. Или ее. А если убийца занимает соседнюю со Щербатовой грим-уборную, тогда могли и не обратить внимания. Подумали бы, что он зашел к себе. Надо обязательно уточнить и этот вопрос.

Значит, вариантов два. Либо зашел вместе с артисткой. Или ждал ее в грим-уборной. Скажем, за ширмой. Капитан встал и заглянул в огороженный угол. Там стояло старое, обитое бирюзовым тисненым шелком кресло с потертыми подлокотниками. Капитан присел в кресло. Убийца при желании мог устроиться с комфортом. И артистка, войдя в уборную, не сразу бы его заметила. Входя к себе в «пустую» гримерку, она могла бы продолжать разговор с коллегами, и все, в том числе и она, были бы уверены, что в комнате у нее за спиной никого нет. Версия нравилась капитану все больше.

Она вошла в гримерку, села перед зеркалом с букетом роз в руках, счастливая, улыбающаяся. Потом заметила кого-то в зеркале у себя за спиной. Кого-то знакомого и не страшного, потому что не закричала.

«А закричи оперная певица от страха, на ее вопль сбежалась бы куча народу», – рассудил капитан, вспоминая тот единственный оперный спектакль, который ему довелось увидеть. Голоса у артистов громыхали так, что на галерке хрустальные подвески в светильниках дребезжали!

Значит, не испугалась, а, возможно, продолжала улыбаться. Убийца подошел к ней со спины, накинул на шею удавку, и вот тут веселье закончилось. Кричать она больше не могла, руками стала хвататься за шнурок, пытаясь защититься. На пальцах рук остались следы. Но шнурок сжимался все туже. Пока Щербатова окончательно не задохнулась.

Затем убийца покинул гримерную, и… И? Отправился на банкет? Вернулся в свою гримерку? На рабочее место? Продолжить цепь рассуждений следователь не успел.

В комнату постучали.

– Войдите, – вновь садясь на старенький продавленный стул перед зеркалом, разрешил капитан Топтунов.

– Разрешите войти? Помощник режиссера Волынская Василиса Егоровна. Я вела спектакль в день гибели Анны Петровны, – проговорила полная, высокая женщина, с убранными в узел густыми с проседью волосами, в белой строгой блузке и темной юбке.

– Проходите, присаживайтесь. – Такие простые, ясные женщины нравились капитану.

Женщина-товарищ, женщина-труженица. С ними было легко и ясно. С ними легко дружилось и легко работалось, на них можно было положиться, им можно было довериться. Это они работали в тылу, не покладая рук и не жалея сил, обеспечивали победу, они ждали мужей, растили детей, поднимали страну. Евгений Александрович глубоко уважал их, а потому Василиса Егоровна вызвала у него мгновенную симпатию.

– Василиса Егоровна, расскажите мне все, что помните о вечере, когда убили Анну Щербатову, начиная с того момента, как спектакль закончился и занавес опустился. Где вы сами находились в это время?

– В кулисах, за пультом. На мне же весь спектакль. Даже занавес не поднимут без команды.

– Значит, вы в театре вроде главнокомандующего? – пошутил Евгений Александрович, с приятным человеком и пошутить приятно.

– Не главный, но все же командующий, – скупо улыбнулась в ответ Василиса Егоровна. – А в тот день после спектакля много оваций было, занавес поднимали раз восемь, не меньше. Все это время я была на месте. Когда наконец публика стала расходиться, подошла, поздравила артистов. Анна Петровна в этот вечер была божественно хороша.

– Значит, занавес окончательно закрылся, вы были в кулисах. Артисты на сцене. Что было дальше, кто присутствовал?

– Ну, всех так сразу и не вспомнишь. Ну, артисты были все, кто в спектакле занят. Дирижер был, режиссер спектакля, первая скрипка. Директор был, пригласил всех артистов на банкет. Были костюмеры, гримеры. Да, в общем-то, в конце спектакля все собрались, поздравляли друг друга с удачной премьерой, настроение было великолепное, столько времени работали всем коллективом, и такой успех, это всегда отрадно. Потом стали потихоньку расходиться. Не спрашивайте меня, кто, куда и как? Не помню. Ко мне подошел режиссер, и мы с ним обсудили кое-какие рабочие детали. Потом он ушел праздновать, я переговорила с работниками сцены. У нас декорация туго выходила во втором акте, надо было выяснить, в чем там дело. А потом с реквизитором разговаривала, там у них тоже накладка небольшая вышла. А потом проверила пульт, зашла к себе в кабинет, нос немного припудрить, да пот со лба промокнуть. И пошла на банкет. Была куча народу. Много незнакомых людей. Но я разыскала заведующую нашей литературной частью Ольгу Юрьевну, она как раз разговаривала с нашим репетитором Володей Жуковым, вот так мы втроем в уголочке и стояли, когда прибежала Зина Барышева и сообщила, что Анну Петровну убили.

– Что было дальше?

– Немая сцена, как в «Ревизоре». Затем директор что-то сказал, вроде не волнуйтесь, товарищи, сейчас разберемся. И вышел из зала.

– Кто еще с ним вышел?

– Муж Анны Петровны, Зинаида Барышева, из кадров товарищ, он тоже был на премьере, и я. Остальные остались в зале.

– Дальше?

– Дальше, когда мы подходили к грим-уборной, там уже стояла небольшая толпа. Уборщица, два осветителя, работник сцены, ну, да у вас, наверное, есть их список. Они все стояли в коридоре, внутрь не заходили.

– Кто вошел первым?

– Кажется, директор, но вообще они со Щербатовым почти одновременно вошли. А потом уж мы. Комната, как видите, тесная, мы остались на пороге. Щербатов сразу же к жене бросился. Выглядела она ужасно. Синяя, глаза навыкате. Ужас. – Василиса Егоровна передернула плечами. – Тут же крикнули, чтобы «Скорую» вызвали, кто-то сообразил про милицию.

– А кто именно?

– Ну, директор закричал: «Врача, срочно врача!», а кто-то из работников сцены, а может, и уборщица, я точно не помню, сказал, что врача уже не зачем, милицию надо, и режиссер наш побежал звонить.

– Вы не заметили ничего странного или необычного в гримерке, когда вошли?

– Странного? Да я как Анну Петровну увидела, так уж больше ни на что и смотреть не могла.

– Ну, хорошо. Значит, после окончания спектакля, когда артисты ушли в гримерки, вы оставались в кулисах?

– Да.

– Хорошо. А кто занимает соседние с Щербатовой грим-уборные?

– Справа Вадим Яузов, Карсунский, дальше – Валентина Паршина. А слева Зинаида Барышева, Ольга Димитровска, Григорий Дубовицкий, Сергей Молчальников. Но Карсунский, Паршина, Молчальников и Барышева в тот вечер не пели.

– Спасибо, вы можете быть свободны. Пригласите, пожалуйста, вашего режиссера, он сейчас в театре?

– Да, разумеется, сейчас идет репетиция. Анна Петровна умерла, но у нас репертуар, афиша. Так что сейчас на ее роль ввели Елену Леденеву, и Виталий Семенович с ней репетирует. Кстати, если вам интересно, то и Вадим Яузов тоже на репетиции.

– Прекрасно. Сперва поговорю с режиссером, а потом уже с артистами, – обрадовался капитан.

Добиться хоть какого-то толка от режиссера капитану не удалось. Все, о чем он мог думать и говорить, это его спектакль. Провалится он после смерти Щербатовой или нет? А вдруг это проклятие «Пиковой дамы»? Есть такое предание. А вдруг из-за убийства начальство передумает и запретит спектакль, или это сделают органы?

После пяти минут беседы Евгению Александровичу было абсолютно ясно, что неврастеник-режиссер Щербатову не убивал, что ничем, кроме собственного детища, он не интересуется, не видит, не слышит, не замечает. И сообщи ему сейчас, что родная мать при смерти, он попросит передать, чтобы подождала до конца репетиции.