Хирург

Толстый с гладкой прической. А что там особенного разговаривать. Если ты все правильно сделал – ничего не страшно. Главное – записать надо. А дело известное – если жалоба может быть, лучше не связываться.

Председатель. До чего же нас испортили жалобы. Мы больше думаем о записях. Вы подумайте, что вы сказали – «не делать». А если надо?

Мишкин. Простите меня. Какие записи? Ведь есть приказ министра писать меньше, только необходимое.

Толстый с гладкой прической (быстро вынул руку из кармана и из своей большой кисти, которая, наверное, и есть «умная рука хирурга», скрутил фигу). Вот, видал! Ты прости, но все эти указания и приказы – ерунда, коту под это, вот так. Министр здравоохранения может давать любые указания, а у следователя свои инструкции. У него есть один документ – история болезни. Если там написано все – ты спасен. Не написал – погиб.

Мишкин. Так что ж, я своей историей доказываю свою невиновность?!

Толстый с гладкой прической. А то!

Мишкин. Ну уж! Есть законы права – существует презумпция невиновности. Что, я, что ли, своей историей болезни должен отбиваться от его подозрений?! Нет, я для следователя невиновен, если он подозревает – он должен доказать, обосновать свои подозрения, а не я должен отбиваться. Следователь должен отбиваться.

Член комиссии с шевелюрой. Сдается мне, что вы слишком за это понимаете, как сказали бы у нас на Привозе. Вы когда-нибудь были у прокурора, в прокуратуре? Нет. А когда вам там скажут, что вы лечили неправильно, потому что так в письме написали жена, сын, сослуживец, – вы, именно вы, а не кто другой, должны будете доказать, что правильно лечили вы, вы, а не следователь. Вы должны доказать, что вы мастер. И именно историей болезни своей! А?!

Мишкин. Да нет же! Чтобы у следователя повернулся язык слово даже сказать о неправильном лечении – мало жалобы, эту мысль надо доказать, прежде чем в слова громкие воплотить. (Все смеются.)

Член комиссии с шевелюрой. Молодой человек! Сдается мне, что все это вы читали не в медицинских журналах. Вы теоретизируете, а мы тут вас еженедельно защищаем. Спасаем.

Мишкин. Значит, надо менять систему контроля…

Председатель. Я думаю, мы дадим возможность все ж сегодня дочитать до конца, а?

Маленький и круглый. А я вам скажу, что коллега частично прав. Ну, не совсем, конечно. Уж чересчур, по молодости. С какой стати следователю-то, когда грозит не ему…

Мишкин. Но таково право…

Толстый с гладкой прической. Что ты – «право» да «право». Здравый смысл – кому что-то грозит, тот и защищается.

Мишкин. Но это здравый смысл бесправного племени. А государство должно стоять и стоит на страже личности, и вы не правы.

Маленький и круглый. Вы подождите, подождите. Мы все совершенно безграмотны. А это право – шутка ли! Так вот, в больнице у нас было несчастье – больной погиб неожиданно. Жалоба была. Так вот, мы ходили по медицинским инстанциям – человеку никакой веры. Написано или не написано и что написано. Хоть тресни. Ну, как и положено. Как и мы. И скажу вам, поверили нам только следователи. Они не бумажки взяли, а свидетелей спросили. И свидетелю, человеку, поверили. Так что частично коллега прав.

Мишкин. Вот и лучше, чем с вами, простите, я не лично вас имею в виду, чем с вами – лучше с судом. Здесь инструкции да распоряжения, а в суде закон.

Седой с шевелюрой. А мы не закон, что ли?

Председатель. Ладно, кончайте. Мы не закон – мы распоряжения, инструкция, циркуляр, методические письма. Прошу вас, читайте.

Мишкин. «Во-первых, нам не совсем ясно, как человека, лежащего с таким тяжелым сердечным заболеванием, можно оперировать…»

Самый старый. Логика поразительна! Оживление – и вдруг такой вопрос.

Мишкин. «Во-вторых, нам известно, что сегодня уровень медицины достаточно высок и оживления проводят без разрезания грудной клетки ножом, а закрытым методом…»

Седой с шевелюрой. Смотри-ка – грамотные все. Сколько вот было жалоб – все от грамотности.

Маленький и круглый. От полуграмотности.

Седой и лысый. И лечить трудно. В индусских ведах еще пять тысяч лет назад писали: «Дураков лечить легче». Боюсь, что нам сейчас лечить труднее, чем им тогда. Во-первых, дуракам-то тоже, наверное, лечить легче… (Все смеются.)

Седой с шевелюрой. Ну, древних индусов дураками не назовешь.

Член комиссии с шевелюрой. Сдается мне, что нам надо договориться о терминах. Дурак даже если узнал что-то – все равно дурак. А?! (Хохочет.)

Толстый с гладкой прической. Нет, это уже полудурак. (Все смеются.)

Самый старый. Полудураки – это мы.

Седой и лысый. Нет, мы полуумные. А ведь кто-то говорил, что знания не есть признак ума.

Председатель. Ведь так будет до завтра.

Мишкин. Я прочел недавно в одной книге, что дурак – это тот, кто считает себя умнее меня.

Член комиссии с трубкой в зубах. Тогда большинство дураков, и тогда всех лечить легче. И всем легче. Ну, давайте дальше. Вы-то уж совсем зря разговорились, коллега.

Мишкин. Я для беседы. К слову пришлось. Я ведь сейчас просто читчик.

Член комиссии с трубкой. А может, можно рассказать суть дела, а не читать все подряд?

Председатель. К сожалению, заболела инспектор, которая готовила материал. Так что мы решили экспромтом, разбираться на ходу. Но для этого нужно терпение, товарищи. Дайте дочитать.

Мишкин. «Насколько нам известно, речь шла не только об известном нам по газетам массаже сердца, т. к., по слухам, сшивали какие-то сосуды…»

Толстый с гладкой прической. Что, порвали что-то, небось?

Маленький и круглый. Воистину санпросветработа стала абсолютно вредной. Вот бы взяли да обучили всех нас контролировать работу часовщиков и мастеров телеателье. Шутка ли! Все знают, а ведь ничего не знают. Кстати, помню, пришлось оживлять одного больного – кровотечение, так я делал массаж, а помощник перевязывал сосуды в это время.

Член комиссии с трубкой. Понимаешь, да? Рассуждаешь сейчас. А ты помнишь, когда это все только начиналось и я, делая массаж сердца, порвал сосуд, и ничего нельзя было сделать? Помнишь? Ты с комиссией приезжал. Так что ты сделал со мной?! Ты же на мне камня на камне не оставил. Я до сих пор помню.

Маленький и круглый. Во-первых, мы тебя от суда спасали…

Член комиссии с трубкой. От суда! Мы всегда спасаем от суда…

Маленький и круглый. Я тогда молод был, все знал, как другим жить. Потом, сам-то я тогда никогда не делал этого…

Председатель. Между прочим, когда Барнард пересадил сердце, француз Дюбое его осудил за это, а вскоре и сам пересадил. Так что чего уж поминать.

Самый старый. А все оттого, что персонал совершенно распущен. Как это так, что известно всем о зашиваемых сосудах. И тут, конечно, уже ясна ваша вина. Никто не должен знать, что происходит в операционной.

Маленький и круглый. Ну, уж знаете! Передайте, пожалуйста, водички. Все, что происходит и у нас и где угодно, должно быть в условиях абсолютной гласности. Нет, нет! Не перебивайте. Да, да. Гласность, гласность! И чтобы не было такой ситуации, когда мы боимся ее.

Толстый с гладкой прической. Да вы что?! Мы такой психоз породим в ответ. Наша кровь, гной, грязь, осложнения приведут в ужас непосвященных. Нет, весь ужас нашей работы должен быть скрыт от всех.

Маленький и круглый. Когда-то Амбруаза Паре ругали, что он не по-латыни книги медицинские пишет. Нельзя, говорили ему, чтобы непосвященные могли читать. Врачи анафеме предавали – боялись за себя. Ничего. Все по-прежнему. От гласности плохо миру нашему не бывало.

Седой и лысый. Нет. Как сказал мудрец: «О тайнах сокровенных невеждам не кричи, и бисер знаний ценных пред глупым не мечи».