Госстроительство на трамвайной остановке

Госстроительство на трамвайной остановке
Юлиан Климович

Когда интеллигент сопровождает свою рефлексию изрядным количеством пива, порой рождаются странные мысли.

Юлиан Климович

Госстроительство на трамвайной остановке

“Строй свое государство”, – у Вити в голове крутилась эта странная мысль. Он сидел на раздолбанной трамвайной остановке где-то на окраине города и в одиночестве допивал четвертую бутылку крепкого пива. “Это подсознание начало со мной разговаривать”, – догадался Витя.

Несколько часов назад он проиграл битву с жестокой реальностью в лице двух молоденьких, но напористых и орливых мамаш, которые прогнали его с детской площадки, где он собрался было спокойно покурить. Как человек интеллигентный с тонкой душевной организацией, он не смог ничего противопоставить потоку оскорблений, нокаутировавших его с первой же секунды. Некоторые слова он, человек, проживший на свете уже двадцать пять лет, услышал впервые, хотя повидал немало. Переживая этот экзистенциальный опыт, Витя купил в ближайшем от места события ларьке пять бутылок пива, пачку сигарет и пошел туда, где он мог бы остаться наедине с самим собой и до конца, во всех деталях, проанализировать произошедшее. Ноги сами привели его на эту остановку полуживого трамвайного маршрута. Не ржавая, но и не отполированная до блеска колесами трамваев поверхность рельс говорила о том, что по ним крайне редко прокатываются красные электрические вагончики, и что в данном месте он имеет все шансы обрести искомое уединение. Поставив на скамейку рядом с собой пластиковый пакет с пятью непочатыми бутылками, Витя достал первую и, откупорив ее ригельным ключом от квартиры, сделал жадный глоток, запустив процесс рефлексии. Выпитое пиво снимало накопленное напряжение и включало фантазию. Витя разнообразно представлял себе как он, например, иронично отвечает на выпады агрессивных дамочек, или молча, с достоинством, уходит, испуская волны презрения такой силы, что мамашкам становится деятельно стыдно от своего поступка, или как он бьет их, а они на коленях вымаливают у него прощения, и прочие другие глупости представлялись ему, причем, чем больше он выпивал, тем ярче и фривольнее становились переживаемые картины, тем острее ощущал он свое моральное и физическое превосходство над этими, по сути, плебейскими курицами.

За такого рода занятием Витя провел без малого четыре бутылки пива, пока картинки не стали блекнуть и отступать на второй план, теснимые все нарастающим гулом от мысли о строительстве своего государства, словно кто-то поставил ее на реверс и постоянно прибавлял звук, специально заполняя весь его мозг.

Осознав, наконец, мысль, Витя всецело переключился на нее. Посидев немного, оглядывая улицу, лежащую перед ним на расстоянии пятидесяти метров прямой черной лентой с мельтешащими коптящими машинами, отделенной от него трамвайными путями и широким газоном с пожухлой желтой травой и беспорядочно нашлепнутыми на него колодцами, он отхлебнул немного из горла последней, только что открытой, пятой бутылки. Вдалеке, на противоположной стороне улицы, среди почти уже голых деревьев серели хаотично разбросанные пятиэтажки с вкраплениями возвышающихся среди них стройных красновато-серых одноподъездных двенадцатиэтажек. Находящееся перед ним пространство до дороги Витя, повинуясь зову подсознания, мысленно определил своей суверенной территорией, тем самым совершив акт государственного строительства. Он от природы не был деятельным, поэтому границу определил по ближайшему к нему краю дороги, исключив из-под своей юрисдикции все машины, которые, в общем-то, бестолково проносились мимо, приезжая и уезжая в неизвестность, оставляя после себя только сизые облачка дыма, да разбрызгивая воду вчерашнего дождя из луж, которые, впрочем, тут же наполнялись грязной жижей снова, тем самым подтверждая бессмысленность этой суеты. “Сизифов труд ваша работа, так вы ничего не добьетесь, глупцы”, – вслух произнес Витя проезжающим машинам. Вышло у него как-то неубедительно, с заплетением языка, что озадачило, поэтому Витя решил еще что-нибудь добавить для разминки устной речи и прокричал: “Я не хочу иметь с вами дело!” Он размашисто махнул на них рукой, в которой была крепко зажата бутылка. Витя с удивлением посмотрел на поблескивающее стекло и, поняв, что у него в руках пиво, о котором он забыл, пока выговаривал машинам, несколько неверным, резковатым движением  поднес бутылку ко рту, сильно стукнув горлышком о верхние зубы, чуть не сломав при этом один из них. “Бог миловал”, – поглаживая языком уцелевшие зубы, подумал Витя. Настроение его улучшилось в связи с явным благоволением Всевышнего. “Хорошо быть начальником, тем более царем. Как здорово, что подсознание подсказало мне создать собственное государство. Теперь я не просто Витя, а хозяин и повелитель всей этой территории”, – восхищенно подумал он. С теплым чувством собственника он встал и зашел за остановку, где излил некое количество переработанного крепкого эля на кучи теперь уже своего мусора, состоящего из пластиковых и стеклянных бутылок, жестяных банок и пластиковых пакетов с какой-то старой макулатурой и сгнившими очистками. Оправившись, Витя осмотрелся вокруг, присоединяя властным взором все новые территории к своему государству. За остановкой оказался пустырь больший, чем перед ней. Дальше проходила железная дорога, зажатая с обеих сторон четырьмя бесконечными рядами серых бетонных гаражей, которые тянулись параллельно в два ряда с каждой ее стороны. Гаражи стояли воротами друг напротив друга, разделяемые нешироким проездом таким образом, что получались как бы замкнутые крепости, которые только в одном месте разрывались въездным шлагбаумом. По их внешней стене, обращенной к Вите, валялись огрызки бетонных плит с торчащей кое-где ржавой арматурой, старые автопокрышки, мятые, без стекол, двери и распотрошенные остовы автомобилей. Все это выглядывало из зарослей сухого высокого камыша, обильно растущего вдоль канавы, которой, как рвом, была опоясана эта автокрепость. “Гаражи – это не мое”, – подумал Витя и решительно провел границу по канаве. “Так спокойнее будет. Не надо мне этих хлопот с подданными. Нет подданных – нет проблем. Только мир естественной и искусственной неживой природы. Только ресурсы, и никакого населения. Славное у меня царство-государство получилось. Вот сейчас весь этот кусок земли между гаражами и дорогой и дальше, слева и справа, куда хватает глаз – все мое! Славно!” – еще раз повторил Витя и потер от удовольствия руки. “Сейчас пивка пару бутылочек дополнительно не помешало бы”, – мечтательно подумал Витя. “Вообще для этого надо иметь как минимум хотя бы одного подданного, чтобы мочь послать его за пивасиком, не самому же ходить”. Тут Вите стало жаль, что он выбрал такую безлюдную местность. “Господи”, – взмолился он, – “Пошли мне подданного, которого я мог бы послать за пивасиком! Лучше девушку. Она сначала сбегает за пивасиком, а потом мы побеседуем с ней об устройстве государства и о всяких других приятных вещах, о которых хочется говорить с девушкой. Господи, пусть это будет красивая девка, мне, как царю, полагаются только красивые холопки”. Только он подумал об этом, как вдалеке небольшой точкой над сходящимися рельсами показался трамвай. “Спасибо тебе, Господи”, – поняв все и сразу, возблагодарил вслух Витя и сел в терпеливом ожидании на скамейку остановки.

Громыхая и жалобно звеня стеклами, подполз красный трамвай, такой же старый как остановка. “Видно ему стыдно за то, что он такой старый и раздолбанный, как и эта остановка, поэтому и покраснел”, – невпопад подумалось ему.

– Тогда почему остановка не покраснела? – тут же возразило, видимо, его подсознание.

Вопрос поставил Витю в тупик. Не зная, что ответить, он стал рассматривать вагон.

Свысока, через грязноватое стекло, на него осуждающие смотрела единственная пассажирка – старая бабуська в цветном платочке на голове и  с усами на старом морщинистом лице.

– Ее в свое государство я не возьму, – твердо решил Витя. Его разочарованию не было предела.

– Она может пригодиться, она многое повидала и много может рассказать, – наставительно произнесло подсознание.

– Нет, – не согласился Витя. – Мне усатые бабки не нужны, даже если они много знают. Бабка будет дискредитировать мое государство. И потом, она долго будет ходить за пивом или, еще чего доброго, вообще с деньгами сбежит, я уже не говорю про все остальное.

– Наше, – поправило его подсознание.

– Чего? – не понял Витя.

– Я говорю, будет дискредитировать наше государство.

– Мое, – опять возразил Витя. – Я тебя вообще не знаю. Мы не знакомы. Покинь мою голову.

– Никогда не поздно познакомиться. Меня зовут Витя, – тут же прореагировал голос.

– Да пошел ты… Не, чего она на меня так уставилась, старая карга?

Витя немного раздражился оттого, что старуха пристально смотрела на него. Трамвай, как египетская пирамида, монументально стоял с распахнутыми дверьми на остановке. Ни звука не доносилось из него, только ветерок, забираясь в переднюю дверь, неторопливо пролетал по всему вагону, по пути поигрывая кончиками бабуськиного платка, и вылетал в заднюю дверь, иногда тихо подвывая. Казалось, что и бабуська, не моргая смотрящая на Витю, это часть трамвая, как сиденья или фары. Средний вход трамвая оказался как раз напротив Вити. Ступени, приглашающе пустые и на удивление чистые, смотрели на него вместе со сверкающей отполированной дугой поручня, разделявшего вход на две части. От такого заманчивого предложения Витя непроизвольно двинул ногой и задел стоящие справа от него четыре пустые бутылки, которые он составлял туда в процессе подготовки встречи со своим, как выяснилось, подсознанием. Бутылки со звоном покатились врассыпную. Вместо того, чтобы, отставив недопитую бутылку, подняться по спасительным ступеням, сесть возле окошечка и уехать отсюда, Витя, смутившись и пытаясь скрыть возникшую неловкость, жадно хлебнул из горла. Делая это, он смотрел теперь на старуху враждебно и даже как-то с вызовом. В момент, когда пиво уже катилось по пищеводу, ему стало немного стыдно от чего-то. Витя сам не знал, как объяснить причину появления этого ощущения, отдаленно напоминавшего чувство вины. Уже растворенное в пиве, тяжело упав в переполненный желудок, оно отравило те чудесные литры, которые помогали ему непрерывно испытывать все нарастающую эйфорию предыдущие два часа. Теперь все это добро бесполезно бултыхалось и просилось наружу.

– Проснулась совесть, – констатировало подсознание.

В этот момент двери с громким лязгом захлопнулись. Закрывшиеся створки дверей оборвали, как клещами перекусили, тонкую нить десятисекундного общения двух миров: мобильного трезвого и статичного, сильно искаженного. Вагон тронулся, унося в своем чреве ступени, поручень, бабуську, сиденье перед окном и что-то еще типа чувства удовлетворения от госстроительства.