Девушка из хорошей семьи

– Видела того мужчину в коричневом пальто? – весело спросила Тиэко.

– Да, – рассеянно ответила Касуми. К счастью, она сразу сообразила: лучше промолчать о том, что знает Саваи.

– Это мой троюродный брат, но мы несколько лет не виделись.

– Что он за человек?

Вопрос прозвучал странно, но взбудораженная Тиэко не обратила на это внимания:

– Это Саваи. Саваи Кэй-тян. Ну что, мы его застукали, на днях позвоню ему и хорошенько потрясу. Сейчас он какой-то несчастный, отпустим его. Да и в час пик его не догнать. В толпе он в безопасности.

С этими словами Тиэко стала пробираться сквозь сутолоку следом за Саваи.

– Ах да, вспомнила. Он ведь работает в компании твоего отца?

– Да, – холодно и безразлично отозвалась Касуми.

Пустив в ход типичный психологический прием, она включила в голове на полную мощность калькулятор, призванный измерить степень осведомленности и заинтересованности Тиэко. Ноги тем временем быстро несли ее за подругой.

– Надо же, какой бесстыжий! В будний день прогулять работу и отправиться в поездку с женщиной.

Спускаясь по ступеням, девушки видели перед собой обтянутые пальто широкие плечи Саваи, идущего рядом с женщиной, а когда пара у подножия лестницы свернула в сторону, их получилось хорошо разглядеть в профиль. Рассерженная женщина, наполовину прикрыв лицо шарфом, явно плакала на ходу. Саваи выглядел смущенным и очень мрачным.

– Просто блеск!

Тиэко отказалась от погони, однако ее радостное возбуждение никуда не делось. Судя по всему, этот случай доставил ей удовольствие, и теперь она послушно направилась к поезду на платформе линии Тюосэн, куда девушки сегодня поднялись уже второй раз.

Но когда раскрасневшиеся щеки Тиэко остыли на холодном ветру, она сказала озабоченно:

– Слушай, каким бы дальним родственником он ни был, все-таки жалко его. Не говори отцу о сегодняшней встрече. В компании с этим наверняка строго. Ладно? Договорились? Пообещай мне.

– Ладно, не скажу. Буду молчать. Но и ты можешь ляпнуть лишнего. Поэтому, когда станешь шантажировать своего троюродного братца, не говори, что я тоже его видела. А то он, вместо того чтобы пригласить тебя в хорошее место, совсем разнервничается.

– Да все будет нормально. Я же не дура. Мы ведь с тобой лучшие подруги. И вообще, мир мужчин сложнее нашего, женского.

И Тиэко высунула язык, чуть не достав им до груди в свитере с цветочным узором.

Обычно Тиэко выходила на станции «Итигая», а Касуми ехала дальше до Синдзюку и в пути читала. Но сегодня, когда она осталась одна, ей было неспокойно и доставать книгу не хотелось. Держась за кожаную петлю, она всматривалась в вечерний пейзаж у станции «Ёцуя». Там, на месте засыпанного рва, черным пятном расстилался стадион, и несколько жалких уличных фонарей отбрасывали на него одинокие круги света.

До сих пор Касуми не приходили в голову мысли о Саваи, а тут она вдруг подумала о нем. Мысли роились, словно упавшие на бумагу чернильные брызги, и никак не могли собраться воедино.

«Отец, наверное, рассматривает молодых служащих, которые бывают у нас дома, как возможных претендентов на мою руку. И Саваи, и Маки, и Одзаки. И всем понятно, что их цель – я.

Тем не менее, если у меня с кем-то возникнет симпатия или любовь, отец наверняка, по своему обыкновению, проверит этого человека ради счастья дочери. Во всем, что касается замужества, он будет думать только о моем счастье, а в его представлении о счастье нет ничего трогательного и впечатляющего.

А что будет, если займутся Саваи? Он в два счета провалится на таком испытании. Если так, то…»

И в сердце бесстрастной, сдержанной Касуми зародилось желание защитить Саваи. По ее мнению, у него был несчастный взгляд, а несчастный человек – все равно что любимый.

«Конечно, это никакая не любовь. – Касуми понравилась взрослая, снисходительная улыбка, появившаяся на ее лице, которое смутно отражалось в оконном стекле. – Я ведь не чувствую ничего похожего на ревность».

3

Потом ничего особенного не происходило: видимо, зная, что у Касуми в разгаре экзамены, расчетливые Саваи, Маки, Одзаки в доме Фудзисавы совсем не появлялись.

С другой стороны, Фудзисава Ититаро, похоже, вынашивал некий план, доставлявший ему удовольствие. Это явственно читалось на его лице, когда он с купленными по дороге сластями ненадолго зашел в комнату погруженной в учебу Касуми.

– Не стоит тебе слишком много заниматься. Подорвешь здоровье.

– Неужели ты правда сказал «не стоит заниматься»?! – с сочувствием глядя на отца, прохладно переспросила Касуми.

На время занятий она надевала белоснежный свитер с высоким воротом, и, когда комната нагревалась, шея под ним слегка потела.

Касуми раздражало ощущение этой чуть влажной шеи. Она часто мерзла, потому-то и надевала свитер, но чувствовать, что твоя шея похожа на перезрелый фрукт, было противно. Она выключала обогреватель, а через некоторое время, когда становилось холодно, включала снова, – в общем, только и делала, что нервно крутила газовый кран.

– Тебе не холодно? – спросил отец.

– Ха! – Касуми загадочно улыбнулась.

В принципе, она могла бы ответить честно, но в ощущении, будто твою шею обхватили чьи-то распаренные руки, присутствовало также некое мерзкое удовольствие, поэтому Касуми воздержалась от объяснений.

Ититаро знал, что его дочь ничего не хочет. Слушая, что рассказывают о своих дочерях друзья или сослуживцы, он понимал, что те ни на минуту не дают отцам передышки, требуя: «хочу машину», «хочу лыжи», «хочу модное платье», «хочу туфли» и так далее. То была крайность, но и отсутствие желаний у Касуми тоже выглядело крайностью. Она почти ничего не просила. Ититаро готов был покупать ей что угодно, но Касуми по собственному почину даже не ходила на выступления зарубежных музыкантов или танцоров.

При этом нельзя сказать, что она жила скрытно, замкнувшись в себе. Она всегда была приветливой и спокойной; если ее приглашали в гости, танцевала там. Ититаро не понимал этого странного сочетания. Его беспокоило, что столь идеальное поведение дочери может помешать ее замужеству.

Беспокойство усиливалось, и в конце концов Ититаро решил вмешаться. Специально зашел к ней и, заглянув в раскрытый учебник, заметил:

– Наверное, сложно зубрить такие вещи?

– Ужасно! А что, папа, ты сегодня вечером уже все выпил и больше заняться нечем? – невольно улыбнувшись, ответила Касуми.

– Ты что здесь делаешь? Нельзя ей мешать. – Вошла мать, принесла чай и выпроводила встревоженного отца.

Оставшись в одиночестве, Касуми с полчаса не возвращалась к занятиям. Она медленно, по дольке ела мандарин и размышляла:

«Отец с этой своей заботой о семье… вечно он суетится. И что он так нервничает? В семье все хорошо, у дочери тоже».

Касуми презрительно усмехнулась. Тут ей в глаз попал сок мандарина. Некоторое время она сидела, зажмурившись, и вдруг почувствовала, как на глазах выступили слезы, потекли по щекам.

«Если отец опять войдет, точно переполошится. Наверняка решит, что я отчего-то страдаю и потому плачу».

Хотя в душе Касуми вовсе не страдала, она не переживала, что ее могут неправильно понять. Было замечательно осознавать, что отец за нее беспокоится. Все-таки приятно втайне знать, что, не совершая ничего предосудительного, ничего греховного, она способна заставить человека тревожиться!

Да, Касуми не терзалась угрызениями совести. Не сожалела, что пренебрегает занятиями, но и радости при этом не испытывала. Она подняла взгляд на висевший на стене календарь: на февральской странице была цветная фотография – обледеневшее дерево на фоне синего неба. Дерево утратило изначальный, соразмерный облик, выглядело печальным, жутко изогнутым, будто в какой-то момент накопившиеся в нем чувства, застыв, передались форме.

Касуми вдруг вспомнила станцию «Токёэки»: сердитую, напряженную женщину, по виду гейшу, и мрачное лицо Саваи. После той случайной встречи Тиэко этой темы не касалась, у Касуми тоже не было причин ее обсуждать, поэтому она не понимала, как все обстоит на самом деле. Тем не менее в памяти, даже когда она готовилась к экзаменам, порой всплывали эти лица, похожие на обледенелые деревья человеческой души.

4