РОЗАЛИНДА:
И я хотела бы, чтоб можно было сделать так. Ведь блага от неё весьма неадекватны, эта щедрая, слепая женщина серьёзно ошибается в своих подарках женщинам.
СЕЛИЯ:
Да, это – правда. Ибо тех, кто наделён ей красотою, праведными редко создаёт она, а тех, кто ею праведными создан, плохо наделяет красотой.
РОЗАЛИНДА:
Нет, вот сейчас ты от Фортуны перешла к делам Природы. Фортуна властвует лишь над дарами мира, а не в чертах Природы.
Входит ОСЕЛОК
СЕЛИЯ:
Как, «нет»? Когда прекрасное создание Природа сотворила, разве не благодаря Фортуне может и оно в огонь попасть? Хотя Природа наделила нас умом, чтоб мы Фортуну презирали, разве не Фортуна нам прислала этого шута, чтоб этот спор прервать?
РОЗАЛИНДА:
И впрямь, Фортуна тут к Природе слишком уж сурова, когда естественность Природы огранила этаким природным остроумьем.
СЕЛИЯ:
Но, может быть, и это тоже – не Фортуны дело, а Природы, которая заметила, что наш врождённый ум – весьма тупой для рассуждений о таких богинях, и нам она, естественно, шута прислала, как точильный камень. Ведь, вечно тупость дурня – оселок ума. Откуда ты теперь, остряк! куда бредёшь?
ОСЕЛОК:
Вы, госпожа, должны идти к отцу.
СЕЛИЯ:
Тебя посыльным сделали?
ОСЕЛОК:
Нет, клянусь я честью, но велели мне сходить за Вами.
РОЗАЛИНДА:
Где научился этой клятве, шут?
ОСЕЛОК:
От рыцаря, кто клялся честью, что оладьи были хороши, и клялся честью, что была плоха горчица, тогда как точно знаю я, что были никудышними оладьи, а горчица – хороша. Однако, не был рыцарь тот клятвопреступник.
СЕЛИЯ:
Как обоснуешь ты такое из таких огромных залежей своих познаний?
РОЗАЛИНДА:
Да, ну-ка, ну, теперь открой-ка рот своей премудрости.
ОСЕЛОК:
Теперь предстаньте обе предо мной, погладьте ваши подбородки и клянитесь бородами вашими, что я – мошенник.
СЕЛИЯ:
Клянёмся бородами нашими, когда бы мы имели их, что ты – такой.
ОСЕЛОК:
Клянусь, своим мошенничеством я, что если бы имел его, то был бы я мошенник. Но, если вы клянётесь тем, чего и нет, то не в чем и нарушить клятву вам. Не более нарушил клятву рыцарь тот, кто клялся честью, потому что никогдаон не имелеё, иль если и имел, то от неё отрёкся прежде, чем увидел те оладьи и горчицу.
СЕЛИЯ:
Скажи, пожалуйста, кого имеешь ты в виду?
ОСЕЛОК:
Того лишь одного, кого отец Ваш – старый Фредерик так любит.
СЕЛИЯ:
Любви отца достаточно для чести этого любимца. Достаточно! Не говори же больше мне о нём, иначе за подобные намёки ты будешь выпорот в один прекрасный день.
ОСЕЛОК:
Жаль более не то, что не дают глупцам сказать разумно, а то, что глупость мудрецы творят.
СЕЛИЯ:
Воистину, ты верно говоришь. С тех пор, как рот глупцам заткнули, то даже глупость мелкая людей разумных стала зрелищем великим. Но вот сюда идёт месье Ле Бо.
РОЗАЛИНДА:
С его устами полными вестями.
СЕЛИЯ:
Которые он выложит пред нами, как кормят голуби своих птенцов.
РОЗАЛИНДА:
Тогда напичканы мы будем новостями.
СЕЛИЯ: