Эта ласковая земля

ДиМарко остановился.

– Что ты сказал?

– Билли не говорил на индейском.

– Я его слышал, – сказал ДиМарко.

– Вам показалось.

Даже когда я произносил эти слова, внутренний голос в голове вопил: «Что ты творишь?»

ДиМарко отпустил Билли и подошел ко мне. Рукава его синей рубашки были закатаны до бицепсов, которые в тот момент казались мне громадными. Дети в спальне застыли как статуи.

– Полагаю, ты собираешься сказать мне, что и это твое? – ДиМарко протянул куклу.

– Я сделал ее для Эмми Фрост. Билли просто попросил посмотреть, пока я ее не отдал.

Он даже не взглянул на Билли проверить, не отразится ли на его лице иное. Он пристально смотрел на меня, не как лев, чей голод можно понять, а как чудовище вендиго из истории, которую я рассказывал Мозу прошлой ночью.

– Думаю, вы оба пойдете со мной в тихую комнату, – сказал он.

«Беги!» – в отчаянии посоветовал внутренний голос.

Но не успел я дернуться, как ДиМарко схватил меня за руку, впиваясь пальцами в кожу и оставляя синяки, которые не сойдут еще много дней. Я попытался ударить его ногой, но промахнулся, тогда он схватил меня за горло, и я не мог дышать. Я увидел, что Билли в ужасе, наверное подумал, что он будет следующим, а позади него другие мальчики застыли каменными изваяниями от страха и беспомощности. Хоть я и пытался сопротивляться, хватка ДиМарко делала свое дело, и все вокруг начало меркнуть и расплываться.

– Отпусти его, Винсент, – раздался командный голос.

Не ослабляя хватки, ДиМарко повернулся. У входа в спальню стоял Герман Вольц, а по бокам мой брат и Моз.

– Отпусти его, – повторил Вольц, и это прозвучало для меня как благословенный глас воина-архангела Михаила.

ДиМарко разжал пальцы на моем горле, но заменил их мертвой хваткой на плече, чтобы я по-прежнему оставался его пленником.

– Он напал на меня, – сказал ДиМарко.

– Я не нападал, – попытался сказать я, но из-за того, что он сделал с моим горлом, получилось какое-то лягушачье кваканье.

– Красный Рукав говорил на индейском, – сказал ДиМарко. – Я собирался его наказать. Ты знаешь правила, Герман. Потом О’Бэньон вскочил и набросился на меня.

– Билли не говорил на индейском, – уже разборчивее прохрипел я.

– Думаю, это недоразумение, Винсент, – сказал Вольц. – Ты не заберешь этих мальчиков.

– Послушай, ты, фриц… – начал ДиМарко.

– Нет, ты послушай. Ты сейчас же отпустишь мальчика и покинешь спальню. И если я услышу, что ты обидел Оди или Билли, или кого-то еще, я найду тебя и изобью до полусмерти. Ты понял?

Долгое мгновение пальцы ДиМарко больно впивались в мою ключицу. Наконец он отпустил меня, грубо оттолкнув.

– Мы еще не закончили, Герман.

– Уходи, – сказал Вольц. – Быстро.

ДиМарко прошел мимо меня. Вольц, мой брат и Моз расступились, чтобы дать ему выйти, и снова сомкнули ряды.

В тишине после ухода ДиМарко я услышал всхлипы Билли Красного Рукава. Я подобрал кукурузную куклу и вернул ему.

– Лучше не держать на виду, – сказал я. – И никогда не давай застать себя одного, понял?

Он кивнул, открыл сундучок в ногах кровати и бросил куклу внутрь. Потом сел спиной ко мне.

– Оди, ты в порядке? – Альберт уже был возле меня. – Боже, посмотри, что он сделал с твоей шеей.

Конечно, я не мог увидеть, но по выражению его лица понял, что все очень плохо.

– Что за человек, – сказал Вольц. – Трус или того хуже. Мне жаль, Оди.

Моз покачал головой и показал: «Ублюдок».

Меня и раньше пороли до рубцов и синяков, но быть задушенным почти до смерти это другое. Это не было наказанием, которыми ДиМарко наслаждался. Это было персональное нападение. Я и раньше ненавидел уродливую гориллу и боялся его. Сейчас страха не было, только ярость. Я поклялся себе, что придет день ДиМарко. Я за этим прослежу.

– Где ты был весь день? – спросил я Альберта.

– Занят, – только и сказал он, и было ясно: он не хочет, чтобы я расспрашивал дальше.

Я повернулся обратно к Билли Красному Рукаву.

– Ты в порядке?

Он не ответил. Сидел, ссутулившись, и таращился в пол, уйдя глубоко в себя.

У меня были Альберт и Моз, и мистер Вольц. Наверное, Билли Красный Рукав считал, что у него никого нет, и я не мог избавиться от мысли о том, как ему, должно быть, одиноко.

Но одиночество Билли станет только глубже, потому что на следующий день он исчез.

Глава шестая

В воскресенье утром после завтрака мы обязательно посещали богослужение, которое проводилось в спортивном зале. В Линкольнской школе у нас было два комплекта одежды: один на каждый день и один только для воскресений и случаев, когда кто-нибудь посторонний, обычно состоятельный, приезжал посмотреть, как мы живем, чтобы внести пожертвование. Мы сидели на трибунах в своей воскресной одежде. Службу проводили мистер и миссис Брикман, сидевшие на стульях позади кафедры. Музыку обеспечивал передвижной орган, на котором играла мисс Стрэттон. Мистер Брикман называл себя проповедником, но к какой церкви он принадлежал, я никогда не знал. Он читал молитвы и проповеди. Его жена вела уроки Библии.

В Линкольнской индейской школе христианство было единственной религией. Некоторые дети ходили в церкви в резервациях, чаще всего католики, и несколько девочек носили крестики на цепочках – единственное украшение, разрешенное в школе. Но католические дети не посещали католическую церковь в городе. Они сидели на трибунах вместе с детьми, которые выросли в удаленных районах, где поклонялись духам с индейскими именами.

Присутствовали многие сотрудники. Миссис Фрост приезжала каждое воскресенье вместе с чистенькой Эмми. Не думаю, что это потому, что ей нравились службы в духовном смысле, а больше потому, что она хотела как можно больше времени быть частью жизни линкольнских детей. Лично я был признателен ей за присутствие. Оно напоминало мне, что Брикманы это еще не все и что может быть даже в геенне огненной ходит ангел с ведром холодной воды и черпаком.

Во время проповеди мистер Брикман совершенно преображался в ураган мстительной ярости, он ходил с важным видом и жестикулировал, тряс кулаками в воздухе, указывал обвиняющим перстом на какого-нибудь ребенка, имевшего несчастье привлечь его внимание, и предрекал ему погибель. Но этот ребенок олицетворял нас всех, потому что для мистера Брикмана все мы до единого были безнадежны, мешок плоти, наполненный лишь грешными помыслами и способный лишь на дурные дела. Я считал, что насчет меня он абсолютно прав, но знал, что большинство других детей просто растеряны и изо всех сил стараются выжить в Линкольнской школе, дожидаясь ее окончания.

В то воскресение мистер Брикман начал проповедь с двадцатого псалма[11 - В псалме предрекается неудача, которая постигнет народы, восставшие против царя Давида, помазанника Божьего.], что было странно. Обычно он вдохновлялся отрывками из Ветхого Завета, насыщенного разнообразными карами. После псалма он говорил о том, что Бог – наш пастырь, после чего перешел на себя и миссис Брикман, которые, подобно Богу, считают нас своими овцами, которым требуется присмотр, и делают все возможное, чтобы заботиться о нас, поэтому мы должны быть благодарны Богу за спасение наших душ и Брикманам – за спасение наших тел, за то, что дают нам крышу над головой и пищу в наших животах. В итоге весь смысл проповеди сводился к тому, что мы должны выражать нашу благодарность миссис Брикман и ему, не причиняя хлопот. Я знал, что неправильно с его стороны так эгоистично выворачивать красивый псалом, но мне правда хотелось верить, что Бог мой пастырь, что он каким-то образом ведет меня через темную долину Линкольнской школы и мне не надо бояться. И не только мне, но и остальным детям тоже, детям вроде Билли Красного Рукава. Но истина, с которой я сталкивался каждый день, состояла в том, что мы были одни и наша безопасность зависела не от Бога, а от нас самих и нашей взаимопомощи. И хоть я пытался помочь Билли Красному Рукаву, этого оказалось недостаточно. И я поклялся стараться лучше, быть лучше. Я буду стараться быть пастырем для Билли и детей вроде него.

После службы миссис Фрост с Эмми остановили нас с Альбертом и Мозом на выходе из спортзала. Брикманы уже удалились, и мистер Грини, который сопровождал нас обратно в спальню, разрешил нам немного задержаться. Как и многие мужчины в Линкольнской школе, он хорошо относился к доброй молодой вдове.