Я иду искать

– Нет. Я ухожу от тебя. Вернее, уже ушла. Ждала, чтобы сказать.

Я смотрю, а в шкафу ее вещей нет. Она взгляд мой отследила:

– Я уже все собрала и к маме отнесла.

Я только рот открыл, чтоб вывалить: «Ты что, сдурела? Почему? Куда? К кому? Что случилось?» Но не успел.

– Не хочу больше. Устала, надоело. Я же на самом деле давно одна живу. Ты всегда где-то. Работа, работа, даже когда дома, тебя все равно нет. Говорю – ты не слушаешь, не слышишь. Мы не вместе. Это иллюзия, самообман. Такое одиночество вдвоем хуже настоящего одинокого одиночества.

Ключи от нашей квартиры на тумбочку положила и ушла. А я остался соляным столбом стоять. Да как так-то? Без всяких разговоров, без намеков, без выяснения отношений, терок-перетерок. Даже не «не могу так больше», а «не хочу». Нормально? Просто бросила меня в одночасье и ускакала новую жизнь строить. Без меня.

Обозлился я тогда здорово. Но за Светкой не побежал. Что я, канючить, вымаливать, что ли, должен? Что я, Васисуалий Лоханкин, что ли: «Варвара – самка ты, к Птибурдукову ты уходишь от меня»? А чуть позже злость моя рассосалась. Права Светка: таким, как я, нельзя жениться. Если живешь на самом деле на работе, а домой только спать приходишь – да и то она, сука проклятая, работа ментовская, сидит у тебя в башке, – если жену свою словно сквозь вату слышишь, в мозгу свое крутишь непрестанно, безостановочно, а семейные коллизии досадной мелочью считаешь, то нечего и семью заводить. Живи один, волчара.

Так что развелись мы быстро, без скандала. По обоюдному согласию, получается. Вот только видеть свою бывшую жену спокойно я не мог. Встречать ее посреди двора, здороваться, спрашивать, как дела. Еще, не дай бог, расскажет, как у нее дела. Да еще в подробностях. У меня все внутри узлом сворачивалось, когда случайно натыкался на Светку на дорожке у детской площадки – единственный вход-выход со двора на улицу.

В общем, как подвернулась возможность, перевелся в другой город, в другую область, подальше, за триста верст. Думал, полегчает.

Элла

Уметь отказаться

Как же меня вчера угораздило? Разве в безлунные ночи возможен переход? Никто и никогда не перекидывался так. Наверное, никто. Никогда про такое не слышала. Что же послужило толчком? Эта мерзкая жаба? Внезапно закипевшая во мне ненависть? Отвращение? Жажда избавить мир от нее, раздавить, как вонючего клопа? Ни вчера, ни сегодня утром я этими вопросами не задавалась. Когда вернулась домой, просто влезла под душ, в голове вообще не было ни одной мысли. Кысику корма подсыпала. Он, правда, не вылез из-под дивана, затихарился там. Я настаивать не стала. Спать ушла.

Сегодня с работы прихожу – котейка так бочком-бочком ко мне. Маленький еще, пятый месяц всего. Вчера, понятно, испугался – от меня незнакомым духом, зверем пахнуло, все чужое. Он не понимал, я это или уже не я. Сегодня обошел вокруг, ноги мои обнюхал. Смотрит на меня круглыми зелеными крыжовинками своими – не будет ли подвоха, не стану ли я опять зверем. Опасается. Я ему ладонь протянула – сначала отпрянул, потом потянулся носом. Признал. Даже погладить себя позволил. Потому что пока маленький. Что-то будет, когда подрастет? Поживем – увидим.

Давай-ка, кысик, мы с тобой чайку заварим, в пледик замотаемся и на диван – кинцо смотреть. Какое? А тебе не все равно? Мне вот совсем без разницы. Лишь бы вертелось на экране, бурчало вполголоса, отвлекало от мыслей, как, почему…

И переход-то был не такой, как обычно. Ни радости я не испытала, ни удовлетворения. Разбитость какая-то. Сегодня целый день на работе просидела, как в вате. Заторможенная. Мне что-то говорят, а я не понимаю, будто чириканье птичье, никакого смысла в словах не улавливаю. На меня уж смотреть косо начали. Пришлось сказать: простыла, вроде грипповать начинаю.

В теплом коконе угнездилась, котейко под мышкой уютно устроился, мурчит. Ткнула в пульт – «Обыкновенное чудо» идет. Нравится тебе, кысик?

– Мрым-мрым, – нравится.

И мне нравится. Один из моих любимых фильмов. А знаешь, кысик, почему? Медведь – он, как я, в чужом теле заперт. Скован. Тяжело ему там внутри ворочаться, тесно. Мучается зверь. На все готов, лишь бы обратно в себя вернуться, на свободу выйти. Понимаешь?

– Мрым-мрым, – понимает.

Но он упустил свой шанс, заметался, задергался туда-сюда – то бежать прочь, то ломиться сквозь стену обратно. Потерял единственную возможность вывернуться из оков, из плена. Дурак! Жаль Медведя. Останется он со своей Принцессой навек несчастным…

О, кысик, смотри, самое лучшее место в кине. Я прибавляю звук, чтоб котка все хорошо расслышал. Диалог Волшебника и Медведя:

– А что сделал ты из-за любви к девушке?

– Я отказался от нее.

Вот это правильно очень. Отказаться от того, кого ты любишь. Отпустить на свободу. Не привязывать к себе. Да, кысик, согласен?

– Мрым-мрым, – согласен.

Вот и я откажусь от тебя. Скоро уже. Подрастешь, и откажусь. Если успею. Надеюсь, успею. А пока давай просто смотреть кино.

Еще мент этот… Не идет из головы. Путает и без того взбаламученные мысли. Там, утром, во дворе, он меня не видел, не почувствовал. Ему не до того было. Работа – свежий трупешник, «опись-про2токол». Зато я его хорошо запомнила, срисовала на внутренний планшет, приколола фоточку кнопочкой на черную доску подсознания. Тут он у меня, в башке. Мешается занозой, саднит. Глазенапами своими, зелеными прожекторами ворочает, высвечивает закоулки моего разума, вытаскивает давно в пыльные кучи сваленное барахло воспоминаний. Тревожит.

Не хочу вспоминать. Уберись от меня. Не ковыряйся в старье. Изыди. Исчезни.

Поляков

Рубиновое пиво

Глотнул «Жигулевского» прямо из горлышка, поискал какую-нибудь закуску. Пусто. В холодильнике только полпачки масла и докторская колбаса. Хлеб есть? Нет. Бутерброд не складывается. Пошарил на кухне, нашел открытую упаковку чипсов. Неделю, наверное, тут валяется. Попробовал – дрянь. Они влаги из воздуха набрали, даже не хрустят, жуешь, как губку для мытья посуды. Выкинул в ведро. Долой! Придется так, голяком пить. Допью – и спать.

Завтра, как говорится, снова в бой. Завтра свидетели придут, Яковлев и Феоктистова. Надо будет с ними побеседовать пристально. Так, чтоб они вспомнили все, даже то, о чем, может, и сами не подозревают. Они будут рассказывать, а я их рассказки – просеивать через мелкое ситечко, выискивать крохотные кристаллики смысла, выдергивать пинцетиком тонюсенькие зацепочки. Если повезет.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни потом они не пришли. Ни Феоктистова, ни сынок ее. Время шло. Я звонил и ей, и ему, но телефоны не отвечали.

Зато пришли результаты экспертизы ДНК. Это был он, Ганнибал. Совпадение с предыдущими случаями, как любят говорить в фильме «След», сто процентов. Они там, в кино, вообще молодцы, где они видели совпадения в сто процентов? Максимум девяносто девять и девяносто девять сотых. Но всегда остается одна сотая процента сомнения. Эти игры с генотипами, с ДНК – это все здорово. Если преступник пойман и можно сравнить. Классика жанра.

Мы еще на третьем курсе эту забавную историю проходили, она во все учебники вставлена: в одном английском городке, черт его знает в каком, изнасиловали девицу. А дело было как раз на заре эпохи ДНК-дактилоскопии, в конце прошлого века. Ну и провели анализ биологического материала преступника, снятого из… э-э-э… с жертвы, в общем. А потом всех мужиков этого городишки прогнали через анализ ДНК. Уж не знаю, кружки в барах они изымали или по домам ходили с ватными палочками, а только гада того вычислили. Правда, пришлось его хорошенько к стенке прижать, чтоб он еще и сознался. Ну, уж прижали как-то. Сознался.

Я было решил сам наведаться в семейку свидетелей. Сколько можно ждать? Но тут она заявилась, Елена. Не в кабинет. Она ждала меня на улице. Я на обед собрался, только за порог шагнул – навстречу женщина. Красное пальто, серая шляпа, поля низкие, глаз не видно, только губы – яркие, сочно-алые, в тон пальто, четко очерченные. Кто такая? А она:

– Здравствуйте. – И, видя, что не узнаю, добавила: – Я Феоктистова. Вы хотели поговорить. Я пришла. Извините, раньше не получилось.

«Ниче се», – думаю. Я бы ее ни за что не признал. Где та тетка в дешевых трениках и тапках-лаптях?

– Ну, давайте поднимемся ко мне, – говорю.

Она мнется:

– Может, лучше в кафе зайдем?..

Я должен быть добрым, покладистым, согласным. Именно такому собеседнику люди все рассказывают. Пластилиновым надо стать. Вылепить из себя такого же человека, как тот, которого пытаешься разболтать. Заговорить на его языке. Чтоб без трудностей перевода. Легче всего общаться с теми, кто похож на нас. Возникает иллюзия, что тебя понимают. Надо стать собеседником, а не следователем.

Я тоже помялся слегка – вроде как раздумываю, не решаюсь.

– Ну, не знаю даже… Ну ладно, давайте в кафе. Тут недалеко «Лесная сказка» есть. Идемте.

В кафуху эту мы частенько обедать ходим. Там и комплексные обеды – пардон, бизнес-ланчи – дешево и сердито – и котлетки с пюрешкой, и суши с роллами, и гамбургеры – в общем, на любой вкус. Даже кофе с пирожными есть. Если хошь, и навынос. Видать, хозяева всем угодить пытаются, чтоб ни одного клиента мимо себя не пропустить. Жаль только, сейчас мне пожрать не придется, а я б очень не против, с утра только один бутер с докторской заглотил плюс чаек. Свидетель, он – птица капризная, привередливая. Его заговаривать, направлять надо, дирижировать разговором. А как я буду с набитым ртом направлять? Вилкой дирижировать? Чуть что не понравится – и захлопнется, не будет говорить, зажмет что-нибудь важное. Упущу нить. Так что закажет она кофе – придется и мне кофеек хлебать, хоть я его и не люблю особо. Ладно, потерпим, потом пожру по-божески.

Пришли мы в «Сказку», сели у окна, за единственный свободный столик. Народу – уймища. Правильно говорят, народ голодает. Вон сколько голодающих сбежалось. Запах стоял одуряющий, пахло теплыми булочками с корицей.

– Вам кофе взять, Елена Васильевна?

А она, меню пролистав:

– Закажите мне пива. «Бургонь-де-Фландр». И сами возьмите чего-нибудь, не стесняйтесь. Я вижу, вы есть хотите.

– С чего вы взяли?