Лицей 2022. Шестой выпуск

– Не вздумай поменять замки в моей хате. Сломаю дверь, и ты ещё и за неё заплатишь. Натурой.

Дверь за Юрком закрылась, и Катя поняла, что у неё есть месяц, чтобы найти новое жильё.

Всю ночь она крутилась на скрипучем диване, высчитывая, сколько денег можно получить с продажи бабушкиного дома. Цифры складывались столбиком на потолке, заслоняя собой пятно Южной Америки. Окончательно потеряв сон, Катя взяла ноутбук и открыла сайт агентства недвижимости. Листая фотографии человейников, где сдавались или продавались квартиры, она представляла, сколько таких Юрков прячется за серыми монолитными стенами.

“Ещё не хватало, чтобы он мне приснился!” – подумала Катя и оставила заявку на сайте для связи с риэлтором.

Утром, так и не сомкнувшая за ночь глаз, она стояла перед домом, в котором выросла, и не решалась войти. Поймала себя на мысли, что впервые смотрит на дом как собственник. Замечает, как сильно реальность отличается от той картинки, что ещё вчера была в голове. Бабушка любовно называла двухэтажный деревянный дом старой профессорской дачей, а иногда – убежищем. Здесь она укрылась, когда порвала отношения с институтом. Преподавать историю КПСС стало незачем, да и нельзя. Её коллеги по кафедре порвали партбилеты и заявили о себе как о приверженцах либеральных реформ. Ирочке подобные жесты казались вульгарными, и она оставила партбилет при себе. Поэтому шлейф партийности и непонятной новой оппозиционности тянулся за ней из школы в школу, пока Ирина Рудольфовна не продала квартиру в Москве и не купила добротный домик в Подмосковье.

Сейчас Катя прикидывала, как бы ей проделать обратное – поменять бесхозную, нуждающуюся в ремонте дачу хотя бы на однушку. Во время утреннего созвона риэлторша сонным голосом предупредила, что спрос на такие дома небольшой.

Кате вдруг показалось, что занавеска в кухонном окне дрогнула. Представилось, что бабушка, живая, ждёт её на кухне с оладьями. В следующую секунду наваждение исчезло. Катя сделала глубокий вдох и медленный выдох. Из-за угла показался маленький джип. Спотыкаясь на колдобинах, он неуверенно полз по слякотным колеям. Катя шагнула навстречу и энергично замахала. Машинка взбодрилась, и через пару минут из неё уже выскакивала крупная риэлторша, одетая как для лесного похода: в мужской куртке, резиновых сапогах, перчатках.

– Вы, наверное, Екатерина? Очень приятно с вами познакомиться.

Риэлторша перепрыгнула лужу, как большая кошка.

– Да, это я вам звонила, – тихо ответила Катя и почувствовала себя перед собственным домом самозванкой.

– Ну пойдёмте, покажете мне свои владения, – риэлторша как будто уловила её смятение и по-матерински погладила по спине, подталкивая к жалкой калитке.

Та скрипнула единственной петлёй и впустила женщин в заброшенный двор. Глаза риэлторши отсканировали разросшийся бурьян, длинную веранду, ржавую бочку с закисшей дождевой водой, старый малинник, опутанный паутиной, похожей на грязную марлю. Воздух казался непрозрачным и густым.

Катя посмотрела на большие окна с ветхими рамами: стекло, как будто из уважения к бабушке, не поддавалось времени и оставалось относительно чистым. По привычке перешагнула через пару покосившихся ступенек крыльца и распахнула дверь на веранду. Внутри было темновато. Кое-какой свет от окна падал на старый круглый стол, символ уюта и бабушкиного гостеприимства, застеленный увядшим бархатом с кисточками.

Пол из отсыревших досок постанывал под шагами. Катя с трудом открыла заедающий дверной замок, и женщины вошли в дом. Пахло волглой пылью и лавандой, которой бабушка запасалась впрок, чтобы отвадить моль. Катя подсунула риэлторше салатовые резиновые шлёпки и быстро переобулась сама. Её старые тапочки, похожие на галоши, были сырые и холодные.

– Здесь у нас прихожая, – сказала Катя с бабушкиными интонациями. – Напротив – кладовка. Ирочка, моя бабушка, оказывается, заранее готовилась к похоронам и хранила там всё необходимое. Сейчас, наверное, можно переделать под гардеробную.

– Или снести, – насмешливо пробормотала риэлторша.

Катя открыла следующую дверь, порыскала рукой в поисках выключателя. В старой хрустальной люстре зажглись две лампы из восьми.

Риэлторша по-хозяйски прошла мимо длинного обеденного стола и остановилась напротив бело-голубой голландки. Дотронулась до печи, будто проверяя, не тёплая ли она, и Катя поймала себя на мысли, что хочет сделать ей замечание в духе бабушки: “Давай-давай, трогай, мыть потом сама будешь”. И всё-таки она тоже приложила ладонь к изразцам. Ледяной холод от голландки словно ударил током, и Катя отдёрнула руку. На изразце остался бледный след, а на ладони – чёрная пыль.

Раздался грохот, Катя обернулась и увидела растерянное лицо риэлторши. Та стояла у двухэтажного буфета, а рядом валялась отломанная дверца ящика, где бабушка хранила крупу. Запахло мышами.

– Простите, Катя, случайно задела. Увидела у вас сервиз гэдээровский и позабыла всё на свете. Такой у мамы моей был, она всё берегла его для особенного чаепития, но чаепитие это так и не случилось, – риэлторша спрятала блеснувшие влагой глаза. – Разбили при переезде сервиз мамин, а жаль.

Риэлторша как будто хотела поговорить, но Катя не поддержала. Затаив дыхание, она увидела, что к портьерам булавками приколоты детские поделки из старой магнитофонной плёнки. Ее осенило, что там вполне мог быть записан бабушкин голос.

– Покажете спальню?

Риэлторша, похоже, зябла. Переминалась с ноги на ногу, как в мороз на автобусной остановке, мусолила клетчатым платком красный кончик носа.

– Конечно, сейчас, – виновато сказала Катя и пошла первая.

Она пожалела, что не приехала в дом заранее, не растопила печь, не приготовила даже чай для человека, который проделал долгий путь. Риэлторша как будто думала о том же, и симпатия, которая была в начале встречи, почти истаяла. Женщины поднялись на второй этаж, залитый солнечным светом.

– Не хочу вас обнадёживать, Катерина. Лет дцать назад такие профессорские дачи разбирали как горячие пирожки, а сейчас они ничего не стоят, – отчеканила риэлторша, бегло осмотрев две каморки с железными кроватями и кучками сырых, похожих на подтаявшие горки снега подушек.

Катя поёжилась.

– Как это? – спросила она. – Совсем ничего?

– Совсем, – риэлторша стеклянным взглядом упёрлась в засохшее коричневое пятно под батареей.

Катя подумала, что в голове у риэлторши уже крутятся более выгодные сделки.

– Помните, в мультике “Простоквашино” домики были заброшенные с надписью “Живите кто хотите”? Вот это наша с вами реальность, – риэлторша вздохнула. – Земля может кого-то заинтересовать. Но опять же если ценник адекватный поставим. Сколько вы хотите получить?

– Рассчитывала миллионов на семь. Всё-таки это двухэтажный дом с верандой! Бабушка квартиру в Москве продала, чтобы его купить.

– Ну, вы вспомнили времена. Сейчас это всё никому не надо, снесут и построят таунхаус какой-нибудь или коттедж современный. За землю как бы нам миллиона три выторговать, и то хорошо будет.

Катю как будто щёлкнули по носу. Она слышала рассказы коллег о кабальных ипотеках, но никогда не вникала.

– Ну, посмотрим, Катя, как пойдёт, – риэлторша как будто смягчилась и перешла на свойское “ты”. – Ты мне скажи: в какие дни сможешь сюда приезжать на показы? Я в такую даль ездить не буду, сама понимаешь.

– Да в любые.

– И ладненько, – риэлторша что-то зафиксировала у себя в блокноте. – Участок тридцать соток, правильно я помню?

Катя кивнула и поняла, что мысленно та уже на полпути к офису, – и ей стало неприятно, что вопрос её будущего и бабушкиного прошлого решается походя, как что-то незначительное. Риэлторша подмигнула Кате, скинула зелёные шлёпки, переобулась в сапоги и моложавой походкой пошла к калитке. Только когда она скрылась в автомобиле, Катя поняла, что для того, чтобы показывать дом покупателям в любое время, ей придётся проводить в дороге три часа утром и четыре вечером. Сделалось дурно. А дом тем временем как будто снова становился родным.

Катя решила исследовать его и пошла по тому же маршруту, что и с риэлторшей. Кладовка, в которой бабушка хранила своё институтское прошлое – собрания сочинений Ленина и Маркса, учебники и методички по истории КПСС, – уже не казалась такой большой, как в детстве. Отсыревшие тома превратились в слипшиеся кирпичи.

Катя вспомнила лицо риэлторши, когда она заглянула в кладовку, и подумала, что ей ещё пришлось конспектировать ленинские статьи. Решила, что собрание сочинений выбрасывать не будет, а при случае протрёт каждый том и, может быть, внутри найдёт бабушкины фотографии вместо закладок или заметки аккуратным каллиграфическим почерком.

Катя попыталась расшатать тугой и плотный строй томов, затем присела возле стеллажей на корточки и увидела коробку от бабушкиного компьютера, на ней крупными печатными буквами было Катино имя. Она вытащила её, как дети достают подарки из-под ёлки, и с нетерпением открыла. Внутри белел марлевый мешочек с сухими цветами. Катя почувствовала слабый аромат лаванды и можжевельника. Под мешочком плоско лежала сыроватая одежда. На вытянутых руках она подняла из коробки выцветшую джинсу. Это были те самые брючки, в которых она пошла первого сентября в новую школу вместе с бабушкой, только размер казался таким маленьким, будто не Катя выросла, а они уменьшились.

Как она гордилась, когда впервые надела джинсы на школьную линейку!

Ирина Рудольфовна крепко держала Катю за руку и, когда к ней подходили другие учительницы, чтобы поздороваться, представляла, как показалось Кате – не без гордости, свою внучку. Кате нравились эти городские улыбчивые учительницы, но ещё больше нравился её новый класс с высокими окнами, цветами на подоконниках – и никакого мусора между партами.

Светлоголовые и чистенькие, не похожие на прежних её одноклассников, мальчишки и девчонки гонялись друг за другом с весёлыми воплями и не обращали внимания на новенькую. Вдруг веснушчатый пацан закричал громко:

– А вот внучка исторички! Будет учиться с нами!

Катя машинально ссутулилась и по привычке сложила руки так, словно прятала несуществующее жирное пятно. Ей не хотелось стать изгоем в новой школе. Оглядевшись исподлобья, она поняла, что никто вокруг не собирается плеваться в неё, никто не собирается нападать.

– Привет, я Пашка Постников! – воскликнул веснушчатый. И, не дожидаясь ответа, убрал свой портфель со стула рядом. – Садись со мной.

Как выяснилось, у Пашки было много талантов. Например, он мог одновременно шевелить кончиком своего буратинистого носа и оттопыренными ушами. Когда в класс заглядывало солнце, его уши как будто впитывали лучи и сами испускали розовый свет. Казалось, что и голова ему дана, только чтобы носить такие замечательные уши. Изображая учителей, он так гримасничал, что веснушки оживали и скакали по лицу сухарными крошками. Все вокруг катались от смеха, а сам Пашка лишь улыбался грустными глазами. По этому взгляду, по тому, каким взрослым иногда казался сосед по парте, Катя догадывалась, что в семье Постниковых не всё гладко.

Быть может, его тоже не любят мама с папой.

В новой школе Катя стала постепенно забывать родителей. Их образы расплывались. От матери она помнила буйную чёлку, выбивающуюся из-под платка, и кольцо с красным камнем. Отец возникал перед глазами вечно сердитый, с поджатыми губами и неспокойными желваками. Лицо Аманбеке совсем стёрлось, и от неё у Кати в голове остались только бархатные наряды и грузные украшения. Единственное воспоминание, за которое Катя цеплялась, – это голос живого Маратика. После того как он умер, она ни разу не слышала его. Братика ей забывать не хотелось.