Преступление, искупление и Голливуд

Подбежал капитан Роджерс.

– Трехо, это ты его поймал?

Видимо, он думал, что я удержал Рэя от побега. Правильного ответа я не знал, так что просто ответил:

– Ага.

Охрана подняла нас на ноги и куда-то потащила.

Из тысячи заключенных, участвовавших в том бунте, досталось только нам с Рэем и Генри. Меня обвиняли в том, что я бросил камень в голову лейтенанта Гиббонса. Рэю вменяли в вину оскорбление гражданского лица, а Генри схлопотал за то, что так зарядил тренеру Столмайеру по яйцам, что те лопнули.

Нас троих обвинили в организации бунта и покушении на жизнь охранника.

Над нами нависла смертная казнь.

Что может измениться в одно мгновение? Все.

Не то чтобы это стало для меня сюрпризом. Где бы я ни сидел – в колонии для несовершеннолетних, изоляторе, исправительном заведении, «Вэйсайде», «Чино», «Вакавилле», «Сан-Квентине», «Фолсоме» – я не надеялся выбраться живым. Я понимал, что буду гнить в тюрьме, пока не сдохну. Не знал лишь, когда, как и где именно это случится.

Видимо, в «Соледаде».

Мои учителя часто говорили, что у меня «большой потенциал». Полностью фраза звучала так:

– У него огромный потенциал, ему надо только измениться.

Даже офицеры по условно-досрочному освобождению считали так же.

А я все пытался понять, что это за хрень такая – потенциал?

Я едва успел обжиться в «Соледаде», как все изменилось. Теперь же я обрек себя на смерть в газовой камере и никак не мог осознать, что моя жизнь оказалась в руках государства. Я был бойцом, всегда готовым к драке, но что я смогу сделать, когда меня поведут на смерть?

Хватит ли мне храбрости вынести все это?

– Они нагнут нас, Дэнни! – проорал мне Генри из камеры дальше по коридору. – Они прихлопнут нас, вот увидишь!

Есть один фильм 30-х годов, называется «Ангелы с грязными лицами». Джеймс Кэгни играет Роки, четкого гангстера, который попадает в перестрелку с полицией. Окруженный со всех сторон, он орет полицейским:

– Идите и возьмите меня, легавые!

Когда Роки арестовывают, члены его банды не теряют веры в него:

– Да он разотрет этих копов в порошок!

Но когда Роки приговаривают к смерти, тот рыдает, как сучка. По пути к электрическому стулу он хнычет и молит о пощаде. На следующий день его банда читает в газетах, что он умер желторотым трусом.

Для меня смысл был ясен: Не смей умирать, как сучка.

Джордж Джексон как-то написал о крыле «О» в «Соледаде»: «Даже сильнейшие способны продержаться здесь не дольше пары недель. Когда белый заключенный попадает сюда, он обречен. Ни один черный не даст ему разгуливать свободно». Но даже крыло «О» было не самым жутким местом. Хуже дела обстояли только в крыле «Х», где как раз держали Генри, Рэя и меня. По сравнению с ним крыло «О» было курортом, на который мы мечтали попасть.

Я сел на голую железную койку. Мне было херово после таблеток и алкоголя. Я мерз. На стене напротив кто-то вымазал дерьмом: «В жопу Бога».

Я взмолился:

– Господи, если ты существуешь, мы с Генри и Рэем выберемся отсюда. А если – нет, то нам хана…

Глава 2. Девяносто дней свободы, 1965

«Соледад» стал очередным звеном в цепи моих отсидок. Я попал туда всего спустя 90 дней после выхода из «Исправительной школы для молодежи» (ИШМ) – тюрьмы в Чино[13 - Чино – город в округе Сан-Бернардино, штат Калифорния.], которую неофициально называли «Школой гладиаторов». В Америке есть школы, где готовят студентов для лучших колледжей. В ИШМ из таких, как я, делали заключенных для калифорнийских тюрем.

В 1965 году мне было двадцать девять. После отсидки мне дали билет на автобус и немного наличных. Я потратил их на две бутылки красного вина «Риппл» в магазинчике на автобусной остановке «Грейхаунд»[14 - «Грейхаунд» – автобусная компания, обслуживающая более 3800 пунктов назначения по всей Северной Америке.] в Онтарио.

До появления интернета остановки «Грейхаунда» были даркнетом[15 - Даркнет – скрытая сеть интернет-соединений, существующая параллельно обычному Интернету.] своего времени. Сюда стекались воры, проститутки и беглецы, сутенеры, солдаты в отпуске и только что откинувшиеся заключенные. Вся эта шушера приходила сюда посмотреть телик – пятнадцать минут за десять центов.

До тридцати я и понятия не имел, что нормальное вино закрывается пробкой. «Риппл» делали далеко не из винограда, закручивалось оно обычной крышкой. Я устроился на своем месте в обнимку с двумя купленными бутылками. Прямо надо мной висело объявление: «Распитие алкоголя в автобусе является административным нарушением. Для нарушителей предусмотрен штраф и тюремное заключение». Я рассмеялся и лихо открутил крышку.

Когда мы остановились в пригороде Лос-Анджелеса, я вышел из автобуса и услышал свист. Ко мне подошел тощий мексиканец.

– Чё-нить надо?

– А что есть?

– Нормальная тема.

Так говорят все дилеры. Ни один никогда не признается, что разбавляет дурь сухим молоком.

– Прибамбасы есть?

Он кивнул, мы зашли в переулок и ширнули по дозе.

Бам. Когда меня вштырило, бугимен[16 - Бугимен – то же, что бука, персонаж устрашения в сказках и притчах.] исчез. Так я называл чувство сожаления о прошлом и страх перед будущим. Как и многие наркоманы, я любил и ненавидел себя одновременно. Я чувствовал раскаяние, потом страх, затем – гнев. А иногда первые два чувства прошивали меня меньше чем за секунду. Мой гнев вырывался наружу, готовый растерзать всякого. Я начинал винить окружающих, места и вещи в том, как мне хреново, но сам не чувствовал себя ответственным за происходящее. Все эти противоречивые эмоции захлестывали меня, пока в кровь не поступал героин. Он стал моим спасательным кругом с тех самых пор, как я ширнулся впервые.

Мой старенький пиджак превратился в кашемировое пальто, я словно парил над землей. До дома добрался только спустя пять дней, светя огромным фонарем под глазом.

– Что случилось, сынок? – спросила мать.

Я ее даже не услышал и вскоре снова смылся. Через пару недель я оказался в доме старого знакомого Фрэнка Руссо. В детстве мы с ним состояли в банде «Уланы». Мы гордились тем, что к тому моменту нас выгнали из всех группировок за излишнюю жестокость. Потом мы пару раз вместе мотали срок в ИШМ.

В исправительной школе Фрэнк посещал группу «Анонимных алкоголиков» (АА), пытаясь справиться со своей зависимостью. Он знал, что я тоже пью и употребляю. Честно говоря, я понимал, что это ненормально, но мне было плевать. Фрэнк предложил мне пойти с ним на собрание и сделал это так, чтобы меня заинтересовать.

– Там и бабы есть, Дэнни.

Для подростка, который к тому моменту уже успел помариноваться в ИШМ, это было лучшим аргументом.

– Реально?

– Ага, на встречи приходят гражданские.

Я тут же написал заявление для руководства, что у меня наркотическая и алкогольная зависимости и я хочу посещать собрания АА. В будущем эта затея обернется благословением и проклятием, но в тот момент я видел в ней только последнее. Во-первых, я сам повесил на себя клеймо наркоши. В моем личном деле потом писали что-то вроде: «Заключенный признает, что страдает от сильной алкоголической и наркотической зависимости и нуждается в помощи»). Этот ярлык остается с тобой и в тюрьме, и за ее пределами. В то время я этого не знал, но мне так хотелось женского общества, что я обрек себя на годы дополнительных проверок и обязательных посещений собраний АА. Во-вторых, когда я пришел туда впервые, там и правда были женщины, только ими оказались две сморщенные старухи. Не знаю, как я тогда не надрал Фрэнку его лживую задницу.