Звезды из пепла

Единственный адекватный человек в этом доме – Памелла. Не истерила, когда увидела меня, не стала заваливать вопросами. Впустила в дом, сказала располагаться и стала суетиться и готовить еду. Я не мог и предположить, что через час в доме окажется вся семейка и разразится скандал. Похоже, кроме Памеллы и Мышки никто и не знал обо мне.

– Да, – впускаю Памеллу, – конечно. Спасибо.

– Со мной можно менее официально. И никаких «миссис»!

– Понял.

– Я принесла серое белье. Фиолетовое тебе наверняка не понравится.

– Мне все равно. Подойдет любое.

Комната, которую мне отвели, невероятно красочна! Настолько, что при виде бутонов роз на одной стене и розового ковра на другой начинает подташнивать. Кто жил здесь до меня? Мышка? Не похоже, что она любит розовые оттенки. Одета она была невзрачно.

– Ковер можем убрать, но вот обои не переклеить, – она пожимает плечами. – Попробую что-то придумать, чтобы тебе было комфортнее.

– Спасибо и на этом.

Она удивляется простому проявлению вежливости. Неужели ей нечасто такое говорят?

– Не за что! Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне. Ночник в коридоре и вправду барахлит, но ты посильнее нажимай на кнопку, тогда свет включится.

– Окей.

– И не обращай внимания на Хуана. Он остынет, но тебе придется привыкнуть к излишне эмоциональному испанскому темпераменту.

Памелла ищет оправдания – она хочет доказать, что ее муж не такой монстр, каким показался вечером. Но его, вероятно, не исправит даже могила.

Она вручает стопку белья и одаривает меня искренним и наполненным жизнью взглядом.

– Добро пожаловать в семью, Трестен!

– Пожаловал.

Ее тихий смех созвучен с голосом мышки. Мышка не в отца. Она в мать.

– Да, и еще…

Памелла подходит к кровати и начинает застилать ее, хотя я не прошу.

– М?

– Откуда у тебя хорошее знание испанского?

– Испанский в школе был обязательным вторым языком. Моя м-ма… – запинаюсь на болезненной теме. Не понимаю, как мне теперь представлять маму другим. Как маму или как Эмбер? – Вдобавок моя мама заставляла ходить на курсы. И в классе я прекрасно ладил с мексиканцем. Диалект другой, но практика все же была.

– Ничего себе! Звучишь ты местами лучше меня, хотя я здесь прожила двадцать лет.

– Спасибо, – улыбаюсь уголками губ, – думал, все намного хуже.

– Нет-нет! – возражает Паммела. – Я хочу попросить тебя кое о чем.

– Попросить?

– Да, – начинает она, – я безумно соскучилась по американскому английскому. Может быть, мы могли бы на нем разговаривать?

Я незамедлительно перехожу на английский, и Памелла воодушевленно улыбается.

– С удовольствием!

– Ох! – Памелла громко выдыхает и продолжает говорить уже на английском. – Я думала, сойду с ума от количества испанского в жизни. Спасибо! Я так скучала по родному языку.

– Обращайтесь, – хмыкаю я.

– Утром я не успела спросить. Есть ли у тебя предпочтения в еде?

– Вы собираетесь для меня готовить? – удивляюсь я.

– Да, ты ведь теперь почти что член нашей семьи.

– Не стоит, я сам буду покупать еду.

– Перестань! – хмурится Памелла. – Я приму это за оскорбление.

Неловкость повисает в пространстве. Их семья не должна меня кормить.

– Спасибо.

– Ты подумай и завтра мне скажешь, что любишь, а что нет.

Доброта Памеллы и ее радушие кажутся мне такими невозможными, но в то же время по-настоящему необходимыми.

– Хорошо.

– Все, теперь я ухожу. Ты устал с дороги. Отдыхай! Если понадобится что-то, зови!

– Доброй ночи, Памелла.

Я закрываюсь. Выключаю свет и наконец вдыхаю полной грудью. Хочу прочувствовать момент одиночества от кончиков пальцев до макушки.

Я здесь. В Испании. На шаг ближе к цели.

И это начало большого пути навстречу моей матери.

Вместо того чтобы разбирать вещи, я без сил падаю на кровать. Запах чистого белья щекочет ноздри. И это последнее, что я чувствую перед тем, как проваливаюсь в сон.

* * *

Туман расстилается над городом, окутывая Салоу темным покрывалом. Ночь настигает жителей и обрушивается на них ярким звездным небом. Где-то вдалеке слышатся звуки фламенко. Кто-то с упоением ласкает гитарные струны, позволяя городу затрепетать в предвкушении кульминации. Мелодия все отчетливее раздается в ушах – в этой музыке столько жизни, что хочется верить – еще не все потеряно.