Пассажир декабря. Повесть о любви и психотерапии

– Знать бы еще, – ответил Пирогов за меня.

– Садись, подвезу, я такси, – гордо произнес водитель.

Пирогов закинул чемодан назад, а сам опустился на переднее сиденье, захлопнул дверцу, в боковой полке загромыхала литровая бутылка «Смирновки». Отпито где-то на треть.

– Ты что, квасишь за рулем? – спросил я.

– Нет, это я так, на случай, если прижмет к обочине, – пояснил водитель, – пока покурил только, – добавил он, улыбнувшись, – покурил и поехал себе, а бутылка – если заколбасит.

– И что ты покурил, брат? – недоверчиво уточнил Пирогов.

– Растения покурил, зеленые растения, – ответил шофер.

Я присмотрелся. Водила одет не по сезону: розовая поношенная пижамка, войлочные тапочки. Лицо небритое, синее, уставшее. Руки с татуировками. Хорош бродяга. Но и пассажир не прост.

– Так куда жмем? – уточнил водила.

– Шарик, терминал «Е», – сказал я хмуро, успев рассмотреть внимательно билет.

Такси рвануло по льду, как на крыльях, увозя пассажира Пирогова и меня – пассажира мятежного сознания Пирогова. «Девятка» мчалась ближе к осевой, пошатываясь в стороны и игнорируя знаки. Скорость увеличивалась, грозя скинуть чахлое автокорытце в грязный сугроб. Засада вампиров в попонах показалась Пирогову желанным избавлением от излишнего путешествия на скорой в утренний Склиф. Водила выполз и, шлепая тапочками, проковылял к тучным упырям, покрытым инеем.

Пирогов, оставшись один, посмотрел на себя ревниво в зеркальце и удивился неприличной степени лохматости длинных черных волос. Он поправил как мог прическу рукой. У меня в голове из ниоткуда возникла старая детская песенка, придуманная как будто про нас с Пироговым:

Мы едем, едем, едем
В далёкие края,
Хорошие соседи,
Счастливые друзья.
Нам весело живётся,
Мы песенку поём,
И в песенке поётся
О том, как мы живём.[1 - Слова Сергея Михалкова.]

Водила вернулся, впрочем, без особой задержки.

– Я им так и сказал: хочешь пижаму бери, а больше нету ничего – первый клиент, – радостно сообщил он, подмигнул и добавил, – водяры хлебнешь со мной за компанию, а то меня уже прижало к обочине?

– А то, – сказал Пирогов, а я промолчал.

Холодненькая «Смирновка» влилась ровно, видимо, не паленая. Дрожь унималась, утро манило Пирогова к себе в объятья, пахнущие свежим дыханием «Гиннесса» в баре второго этажа зоны ожидания вылета. Усилием недремлющего интеллекта пора затвердить порт прибытия. Тенерифе, мать его. Что надо там Пирогову? Спрошу мерзавца позже.

Океан

Ни одна рыба не понимает, что плавает в океане, ни один психотик толком не осознаёт, что живет в психозе. И рыбам, и психотикам необходим взгляд со стороны на ту среду, где они обитают. Рыбами я не занимаюсь – они молчаливы, самодовольны и не носят кредиток в чехлах от смартфонов, а психотиков я приглашаю охотно. Меня зовут Мария, я психотерапевт, и этим я разительно отличаюсь от обычных людей, потому что обычные люди – и есть те самые психотики, даже если не знают об этом. Мир моей клиентуры неисчерпаем, так же как вечная очередь у ворот похоронных агентств. Моя фирма носит символическое название «Океан». Оно означает безграничное пространство психоза, мечущихся человеческих душ и Гольфстрим денежного потока. «Океан» приманивает клиентов старым как мир дискурсом избавления от страданий.

Даже самый мой богатый клиент по сути своей не кто иной, как нищий с протянутой рукой. Взаимоотношения ординарных людей – лишь эмоциональное попрошайничество. Приучившись с детства, каждый выклянчивает у других любовь, понимание, доверие, поддержку. Но в мире психоза, зависимости и духовной нищеты никто не в состоянии дать другому то, чем сам не обладает в достатке. В действие вступает коварный ум, манипулирующий, обманывающий, контролирующий, добивающийся крошечной власти диктатора над партнером по несчастью. Взаимоотношения преобразуются в клубок запутанных нитей, узелков, состоящих из вины и обиды. Над полем битвы реет лозунг-плакат. На нем нарисовано кровью пациентов лишь одно слово «должен». Пока вам кто-то должен или вы сами должны кому-то в этом мире, вы мой верный клиент и я вас жду на сеанс.

Психотерапевт – не индийский гуру. В профессию приходят обычные люди с улицы – психотики, часто прошедшие трудный жизненный путь. Я – не исключение, скорее наоборот. Мой путь в прошлом – это нескончаемая боль и тоска. Я пережила трудное детство, страстей было так много, что я утонула в них. Я не могла с справляться с бессилием. Но потом, в один из кризисов, я очнулась, престала терять себя в заполняющей до краев боли. Я купила в «Икее» платяной шкаф под березу и поместила туда чувства и мысли, выцарапанные из головы, рядом с шикарными вечерними платьями – осколками распутной жизни. Мое настроение – совершенная пустота. Я парю в пространстве, ничто не захватывает свободное сознание.

Мой трюк прост: чтобы исчезнуть, нужно перестать фокусироваться как на внешнем, так и на внутреннем процессе и обратить внимание в центр сознания. Там и спрятана пустота, в пустоте живет океан душ – Бог, туда требуется нырнуть. Но нырнуть нужно не с головой, как обычно, а оставив ум снаружи. Я отсоединяюсь от окружающего мира, отсоединяюсь от мира мыслей, чувств, и нищий с протянутой рукой исчезает во мне. На самом деле, занудного попрошайки никогда и не было, он лишь снился. Моя сила в умении отсоединяться и вовремя присоединяться, если таков сознательный выбор. Я свободна, отсоединение дает необычайный прилив энергии. Возникает ощущение силы и превосходства.

Я приобретаю практически любую психологическую или эмоциональную форму по необходимости. Мне нужен человек, клиент, требующий, задающий вопросы, направляющий в меня стрелы своих беспокойных мыслей. Тогда я достану из гардероба свои чувства, примерю их, приму нужную форму, нацеплю маску и создам ум. Требуется небольшое усилие, напряжение внутри для конструкции формы. Приходят разные люди, и я приобретают форму в ответ, по запросу клиента, на время. Это даже приятно – иметь новую форму, ограниченную рамками сеанса. Это и есть тайна и моя профессия – рождаться каждый раз вновь из пустоты и каждый раз по-новому в ответ на запрос клиента.

Я работаю с абсурдными вопросами, ответов на которые нет. Меня используют как сточную канаву отработанной агрессии, загнивших отходов конфликта души. От меня требуют, чтобы я создавала удобные образы. И я принимаю в себя нечистоты ума – это было бы не слишком приятно, если бы мои чувства и мысли управляли мной, а не я ими. Клиенты видят во мне только форму, скроенную по заказу. Никто не знает, что я – одинокий океан извечной пустоты. И в то же время я остаюсь женщиной – соблазняющей, обволакивающей, обманывающей, капризной, чувственной, играющей и своенравной. Если вы усматриваете в моей роли хоть малейшее противоречие или двойственность, вы еще не знаете жизни.

Отель

Пирогов очнулся, и я вместе с ним в мятежной голове героя. Положение горизонтальное, полумрак. Душновато, слышен шум дождя за окном, но окна не видно за плотными шторами. Такие могучие шторы бывают только в отелях. По мелким признакам я и понимаю обычно, куда судьба затащила Пирогова. Действительно, серая реальность прорисовалась типовым номером: стеклянный столик, телефон, кровать, шкаф, зеркало. Пирогов встал, зажег лампу, подошел к зеркалу. Тип с исхудавшим лицом, не лишенным, впрочем, искры интеллекта и привлекательности, таращился пронзительным взглядом. Кто он, этот Пирогов? Фигура стройная, немного женственная, белая шелковая рубашечка, нижнего белья, впрочем, не наблюдается. Странно, где бы оно? Похищено силами мирового зла. В кровати нет, в ванне тоже. В чемодане – журнал Esquire, бутылка «Грей гусятины», чешуйчатая рыбья куртка и три заграничных паспорта. Все.

Темно-синие брюки из тончайшей шерсти скомканы на полу, рядом стоят изящные лакированные ботинки на небольшом каблучке. Надо бы отхлебнуть из бутылки и поспать. На улицу рано, там вроде дождь. Посмотрев в экран телефона и затвердив могучим интеллектом дату и время, Пирогов отключился, а я перешел тонкую границу наблюдения сна наяву и сна внутри сна Пирогова. Однообразно, скажу я вам.

Очнувшись повторно в полумраке номера, Пирогов потянул рукой смартфон. Устройство намекало: прошло двое суток. Бутылка «Грей гусятины» подтверждала данные аппарата: осталось на донышке. Вот и поспали. За окном слышен всё такой же шум дождя. Отодвигаю вместе с Пироговым штору – окна нет. Глухая стена, в верху решетка вентиляции. В мире иллюзий даже окна исчезают без предупреждения. Надеваю брюки, приглаживаю рубашечку, поправляю взлохматившуюся прическу, плетусь в холл отеля.

Стеклянные стены холла сигнализируют недвусмысленно – ярчайшее солнце и никакого ливня. Шум воды издает мощный фонтан в фойе. Сюрпризик восприятия. Легкой скользящей походкой подхожу с Пироговым к дежурному. Вспоминаю английский.

– Номерок не приглянулся, родной, – говорю на правильном языке.

– Почему же? – интересуется клерк.

– Окон не наблюдаю, в натуре, – сообщает Пирогов вместо меня.

– Сейчас проверим… А, ну да, ну да, – клерк смотрит на Пирогова как на сумасшедшего: испуганно, но в то же время как-то странно заискивающе, – мы вас временно поселили в транзитный номер для персонала, пока готовили люкс. Вы должны были переехать в день приезда, но мы вас не беспокоили по вашей же просьбе.

Переезжаю в люкс – вид на океан. Погода шепчет. Но Пирогова неудержимо тянет в бар. Да и вообще, откуда такая депресуха у Пирогова? Даже нижнего белья нет. Если я Пирогов, с чего ему пребывать в черной меланхолии? Надо бы прояснить вопросик, когда останемся наедине с мерзавцем.

Повторная ревизия оранжевого чемодана дала положительный результат: в скрытом кармашке в пакетике завернуты пляжные шорты странного покроя, больше похожи на женские, резиновые гламурные тапочки, обтягивающая тонкая маечка с надписью блестками: «Hello World!» и рекламка: «Частная психиатрическая клиника „Океан“, погрузитесь в меня прямо сейчас, телефон».

Фото сногсшибательной дамы в строгом костюме, устроившейся кокетливо на подоконнике в луче света. Стройное колено в чулочке прижато к подбородку. Трогательно и пронзительно-детский взгляд черных, как кожа дельфина, глаз сквозь очки. А что? Мне определенно по вкусу эта дама. Я как будто давно ее знаю или недавно видел. После бара можно погрузиться в один из океанов – либо за окном, либо в рекламе.

Пирогов натягивает шортики, сексуальную маечку и спускается в бар. В баре весело. Тяжеловесная расфуфыренная мамаша придавливает пудовой силиконовой грудью мраморную стойку. Зубы акулы, косметика прочными, несмываемыми слоями скрывает истину. Пасынок-недоумок суетится рядом и канючит ломающимся баском: «Ма-а-ам, ма-ам, мам!». Выпиваем по две-три. Мамаша отрыгивает из себя истории нелегкого быта гламурной акулы-одиночки. Пирогову стыдно: делиться-то нечем, кроме фантазии могучего интеллекта. Но он больше молчит. После шестой от мамаши поступает вопрос с некоторой даже долей сочувствия в голосе.

– Отчего вы так молчаливы, отчего грустите?

– Точно не помню, но предполагаю натурально классику жанра: проблемы с семьей, алкоголизм, психоз, бизнесу капут, диссоциативная фуга, – пояснил я вместо Пирогова, тронутый вниманием.

– Диссоциативная фуга? А что это?

– Когда забываешь напрочь, кто ты, придумываешь себе ложную личность, а она потом раздваивается, – уточняю я, гордясь энциклопедической эрудицией.

– То-то я смотрю, вы странно разговариваете. А кстати, кто вы?

– Пассажир декабря, – отвечаю я, пока Пирогов смакует напиток.

– Оригинально! Слушайте, не парьтесь, летим ко мне в Эмираты, у меня там куча недвижимости, поживете полгодика, развеетесь.

– Нет, я уж лучше назад в Москву, в психиатрическую клинику «Океан».

– А что, стоящая клиника?