Ода абсолютной жестокости

– У него есть картинки с девочками в разных позах, – Киронага смеётся.

Я смотрю на Киронагу злобно.

– Молчу, – говорит он и делает шаг назад.

Появляется торговец.

– Вот, – говорит он, – вас это может заинтересовать.

Беру у него тяжёлый том в кожаном переплёте. Страницы внутри – довольно тонкие, на белой чуть зернистой бумаге. На каждой странице – картина, рядом – подписи и пояснения. Картины невероятно реалистичны. На первой изображена женщина в изящном платье – такой фасон не носят в Санлоне. На голове у неё – шляпка. Она очень красива, у неё тёмные волнистые волосы до пояса, она сидит на стуле, её голова чуть наклонена. Она смотрит на художника.

Но изображение – не столь важно, как техника исполнения. Кажется, что на меня смотрит живая женщина, пусть и чёрно-белая. Кажется, она сойдёт со страницы и окажется передо мной, прямо в лавке.

– Это новое веяние, – говорит торговец. – Называется обскурирование. Это не рисунок. Человек становится перед специальным механизмом, а тот делает его изображение точно в такой позе, в которой стоит человек…

Киронага демонстративно изучает потолок.

Я листаю книгу. Все картины потрясающе реалистичны – и портреты, и пейзажи, и натюрморты.

Это будет хорошим подарком для Бельвы. Читать здесь нечего, но зато есть на что посмотреть.

– Сколько? – спрашиваю я.

Он называет цену.

За эти деньги в Санлоне можно купить дом, участок земли и стадо коров в придачу. Торговец видит в моих глазах злость и тут же уменьшает цену почти вдвое. Но это его не спасает.

Киронага не успевает среагировать. Я выхватываю нож и всаживаю его в шею торговцу. Он хрипит и падает.

– Я же говорил… – Киронага вздыхает.

Я стою с окровавленным ножом в руке и смотрю на Киронагу. Торговец затихает на полу.

– Так, – говорит Киронага. – Это в последний раз, Риггер. В следующий раз я просто уйду и всю кашу будешь разгребать ты. И поверь, мало тебе не покажется. Ты даже сам не сможешь из города выехать. Тебя не выпустят без разрешения.

Молчу.

– Сейчас оттаскивай этого мужика за полки. Зазывалой он же был?

– Да.

– Хорошо.

Пока я оттаскиваю тело торговца, Киронага закрывает дверь лавки.

– Выйдем через заднюю дверь. Лошадей я оставил недалеко от передней двери, но мы к ним подойдём снаружи, будто идём из другого места. Когда он очнётся, то есть завтра, мы уже будем в императорском дворце.

Мы выходим. Я напоследок захватываю альбом с картинами. Обскурирование – я запомнил это слово.

Молча идём по небольшой улочке. По ней снуют люди с ящиками, чумазые, лохматые. Это грузчики и носильщики – они доставляют товары в лавки. Пахнет едой и отбросами.

Между двумя домами – проход, выходим обратно на проспект. Лошади стоят в минуте ходьбы, они привязаны к столбу, их сторожит мужчина в простой одежде.

Киронага даёт мужчине монету, тот кланяется и исчезает. Киронага молча забирается на коня.

Мы едем дальше.

– Риггер, – говорит Киронага. – Ты умеешь хоть иногда сдерживать свой гнев?

Я не знаю, что ему ответить.

– Ты понимаешь, что здесь так нельзя? Я тебе уже говорил: здесь тебя не знают, здесь никто тебя не знает! – он чеканит слова. – Здесь ты – ничто, мелочь, случайный проезжий. Ты не уйдёшь и не скроешься. Тебя поймают и отправят в каземат на вечную голодовку.

Он начинает мне надоедать.

– Ты знаешь, что такое вечная голодовка? Это когда человек сидит без еды и воды, в темноте, по горло в воде сто лет. Двести лет. Триста лет. Ты этого хочешь? Здесь нет Санлона. Если Император захочет, он сотрёт твоего Санлона в порошок.

– Он не мой Санлон, – говорю я, выхватываю меч и перерубаю повод, связывающий мою лошадь со второй, запасной. Бью коня пятками. Сообразительное животное переходит на галоп, я направляю его в боковую улочку.

Я слышу, как кричит Киронага. Я скачу по узенькому проходу, пригибаясь под развешанным где попало бельём. Улочка утыкается в другую, пошире, я скачу с огромной скоростью, кого-то сшибаю, кого-то давлю копытами, слышу хруст, треск и крики, какое-то хлюпанье, звон. Снова сворачиваю в маленькую улочку, и снова, и снова, теряюсь в лабиринтах города, исчезаю, скрываюсь.

Наконец, выезжаю на какой-то пустырь. Здесь более или менее тихо, вдалеке виднеются жилые домики, маленькие, ободранные. Шныряют какие-то мелкие типы, похожие на крыс. Жутко воняет рыбой. Я осматриваюсь: погони не видно. Вероятно, я сумел оторваться. Что ж, честь и хвала тебе, Риггер.

Медленно еду вперёд, к жилым домам. В нескольких метрах от дороги кучка людей жжёт костёр в железной бочке. В провинции Санлон железная бочка – на вес золота, металл слишком дорог, чтобы использовать его для таких бытовых нужд как хранение воды. А здесь – жгут какую-то вонючую дрянь.

Один направляется мне наперерез. Он чёрный. У него длинные курчавые волосы, измазанные грязью и какой-то оранжевой дрянью, похоже, краской. Он одет в невообразимые лохмотья, и его запах перебивает даже запах рыбы.

Он достаёт из-под лохмотьев короткий кривой ятаган и скалится. Я подъезжаю почти вплотную и смотрю на него.

– Чего надо? – спрашиваю я.

Он не боится меня. Если бы я задал подобный вопрос в своей провинции, спрашиваемый обделался бы от страха.

– Лошадь хорошая, – говорит бродяга.

Я достаю меч и первым же ударом перерубаю ему глотку. Он пытается зажать её руками, но кровь хлещет фонтаном, и бродяга падает. Его дружков четверо. Они медленно идут ко мне. У одного в руке – огнестрел. Потёртый, однозарядный. У остальных такие же кривые мечи, как и у первого. Спрыгиваю с коня. Тот, что с огнестрелом, целится. Я мечу нож, и он не успевает выстрелить: рукоять торчит из его глазницы. Остальные тупо оглядываются на труп. Я бегу вперёд и в прыжке рассекаю голову первому бродяге, второй успевает отпрыгнуть.

Третий замахивается на меня и получает удар в живот. Второй уже улепётывает со всех ног. Я бросаю нож, попадаю под лопатку. Спокойно подхожу. Он лежит на животе, барахтается, пытается встать. Достаю нож, осматриваюсь.

Ещё двое бродяг стоят и смотрят. Достаю семихвостку. Бродяги делают несколько шагов назад. Начинаю бить лежащего. После третьего удара летит мясо. Бродяга не орёт, а скулит. Зрители убегают. Пристёгиваю семихвостку к поясу, иду к лошади. По дороге забираю свой нож из тела стрелка. Рассматриваю его огнестрел: и в самом деле, убогий однозарядник. Из седельной сумки достаю клещи и молоток. Нахожу подходящий камень, в два удара привожу огнестрел в негодность. Забираюсь на лошадь.

На самом деле, нищих вокруг – полно. Просто они боятся подойти. Продолжаю свой путь к домам.

Хибары выглядят просто жутко. Стены покосились и подлатаны чёрт знает чем. Чумазые женщины и нетрезвые мужики бродят как потерянные. Это опустившиеся люди. Мир, который позволяет жить вечно, ничего не делая, расхолаживает людей. Просто в сельской местности это не так заметно.

Работа – это то, что спасает нас. Даже такая работа, как моя.

Мне надо как-то выехать к центру города.