Вдоль по лезвию слов (сборник)

Бочонок следует за мной. Затем догоняет меня и снимает сбоку. Иду очень медленно.

Подхожу. Кладу руку на шар.

– Надо повторить, – говорит Бочонок.

Возвращаюсь на исходную. Иду опять.

Бочонок вертится вокруг, снимает, старается.

Снова у шара. Дотрагиваюсь до холодной ржавой поверхности.

– Закрой глаза.

Закрываю глаза.

Где-то играет мелодия.

«Тихие игры под боком у спящих людей, каждое утро, пока в доме спят даже мыши…»

Кажется, она играет у меня в голове.

Я кладу на шар вторую ладонь. Не существует цеха. Не существует Бочонка. Не существует барокамеры.

Есть Золотой Шар.

Не нужно мне счастья.

Пусть она будет жива.

Пусть будет жива.

Пусть будет.

Пусть.

Ржавая поверхность нагревается под моими горячими ладонями.

Здесь начинаются титры.

Примечание автора

Пожалуй, это один из самых любимых мной рассказов. В первую очередь потому, что он стал первым моим литературных произведением, опубликованным на бумаге; его идейным вдохновителем и, собственно, инициатором публикации был Андрей Чертков, киновед, критик, составитель сборников, переводчик из Санкт-Петербурга.

Героиня рассказа, конечно, имеет прототип, куда же без него. В этот прототип я был в течение длительного времени безнадёжно влюблён, но теперь уже странно вспоминать, поскольку героиня эмигрировала в США и живёт нынче в Нью-Йорке. Когда я писал рассказ, она как раз была в Америке впервые (затем вернулась – прежде чем уехать уже навсегда) и как раз в те самые дни попала под машину, некоторое время находилась в состоянии комы, жизнь её висела на волоске. В этом странном совпадении было нечто мистическое, и я навсегда зарёкся причинять зло литературным персонажам, списанным с реальных людей.

Впрочем, остальные герои тоже имеют прототипы, более скромные, сыгравшие в моей жизни значительно менее заметную роль. Например, упоминаемый в диалогах Гаврик действительно живёт в Минске, а во время нашего с ним знакомства он и в самом деле торговал автомобилями. Образ Кирилла списан с моего лучшего друга, а образ Милки – с девушки, за которой я ухаживал задолго до написания рассказа (она, к слову, ныне живёт в Швейцарии).

Определённая автобиографичность рассказа иногда вызывает у меня тоску по тем весёлым временам. Мы, правда, не снимали кино, но приключений хватало и без этого. И да, конечно, «Пикник на обочине» – гениальное произведение.

Здравствуй, Каин

Трава.

Она зелёная. Свежая, светлая. Капельки: кап-кап, кап-кап. Каждая травинка прекрасна, и прекрасен этот бесконечный зелёный покров.

Я лежу на земле, вжимая щёку в густую бархатную мякоть, трава щекочет кожу, трава набивается в ухо, и мне хорошо. Я ловлю губами стебелёк, перекусываю его, жую. Он невкусный, но… Неважно. Трава, деревья, листья, солнце – это жизнь. Уолт Уитмен[1 - Уитмен, Уолт (1819–1892) – великий американский поэт, автор классического сборника «Листья травы».] – гений. Гений.

– Джерри!

Крик прерывает моё единение с природой. Это Харпер.

Он бежит ко мне, сминая грязными замасленными ботинками траву, мою любимую зелёную траву. От него воняет потом и бензином, он тянет ко мне руки, но я отстраняюсь.

Он мастерит машину времени. Уже год этот чёртов мальчишка мастерит машину времени. Каждые две недели он врывается в мой кабинет, или в мою спальню, или просто находит меня, где бы я ни был, и ревёт во всё горло: «Заработало! Иди смотреть! Оно заработало!» И я как последний идиот иду смотреть на скособоченную конструкцию из консервных банок, проволоки, старых будильников, порванных пружинных матрацев, верёвок и прочего мусора. Она вращается, шевелится, скрипит, как паровоз сорокалетней давности, откуда-то бьют струи горячего воздуха, в топке что-то нестерпимо воняет, а Харпер носится вокруг и дёргает какие-то рычаги, кричит, бесится, то смеётся, то рыдает, потому что ни черта у него не получается.

Я отрываю голову от земли.

– Джерри! – вопит Харпер – Оно работает! Я только что отправил мышь в будущее!

Я лениво поднимаюсь.

По словам Харпера, в будущем побывали не только мыши, но ещё змеи, тушканчики, его носовой платок и панталоны Матильды Вестернглайд. Он в неё влюблён уже второй год. И зачем-то уговорил её брата спереть у неё панталоны. Интересно, сколько тот содрал с Харпера?

Харпер скачет вокруг.

– Скорее, Джерри, через три минуты появится мышь!

Я молча иду за ним. Он приплясывает, требует, чтобы я шёл быстрее, заглядывает мне в глаза. Я всем своим видом показываю, что мне совершенно неинтересна его машина, что я иду только для того, чтобы избавиться от него.

Этот мерзкий сарай построен прямо рядом с моим садом. Ему уже сто лет, а сад я разбил лишь два года тому назад. Всё равно это не сад рядом с сараем, а сарай рядом с садом. Он портит вид. Но снести его нельзя. Потому что там-Харпер-мастерит-машину-времени-умничка-наш! И кажется – женщина, мать, ей бы радоваться старшему сыну, радоваться цветам и зелени, а она смотрит на харперовские железяки и сюсюкает.

В моём саду три дорожки. В планах – четвёртая. Вдоль каждой – мои любимые левкои, орхидеи, астры, розы – всё переплетается, при этом безупречно гармонируя между собой. Искусственный водопадик, маленький, успокаивающий. Старая рама от велосипеда, обросшая плющом и ставшая каркасом для живой изгороди. Тишина, умиротворение.

И постоянный грохот из мастерской Харпера. Я заставил его вывести трубу на крышу, чтобы вонючие газы не портили сад. Но они ведь всё равно портят! Они оседают чёрным смогом на влажных листьях, они… да что говорить! Ненавижу этого маленького засранца.

– Сюда, сюда, Джерри!

Я вхожу в мастерскую. По-моему, ничего не изменилось. Та же страшная конструкция в половину помещения. Та же вонь.

Хотя нет. Сверху появились рога. Между ними проскакивают электрические искры. Чёрт, теперь эта штука точно сожжёт мне сад.

– Смотри!

Он тыкает грязным пальцем в «платформу прибытия», так он её называет. Единственное чистое место во всём помещении. Он её драит каждый день. «Ничто не должно мешать великому путешествию!» – говорит он.

Это просто белая ровная поверхность. Он вычистил её шкуркой и покрасил. Над ней нависает что-то страшное, похожее на пушечное жерло, глядящее вниз.

– Сейчас! – вопит Харпер.