Я Пилигрим

Когда Сарацин справился со своими эмоциями, женщина что-то говорила о ближних врагах.

– Извините, – сказал он, – вы не могли бы повторить?

Амина перевела взгляд своих больших глаз на молчавшего доселе юношу. Ей сказали, что это усердный студент-медик, но по его обветренному лицу женщина догадалась, что перед ней почти наверняка возвратившийся с джихада воин. Она знала людей этого типа: в лагере в Джебалии было полно ветеранов-моджахедов.

Обратившись к юноше с почтением, которого он, несомненно, заслуживал, Амина сказала, что почти все проблемы арабов в мире вызваны теми, кого можно назвать ближними врагами: в первую очередь Израилем, а также безжалостными диктаторами, которыми так богат этот регион, и коррумпированными феодальными монархами вроде короля Саудовской Аравии – марионетками Запада.

– Я все время слышу, – продолжила она, – что если, мол, уничтожить ближних врагов, то большинство наших проблем будет решено. Лично я сомневаюсь, что подобное возможно. Как вы думаете, почему эти безжалостные враги, которым доставляет наслаждение угнетать и убивать нас, живут и процветают? Да потому, что их поддерживает так называемый дальний враг. И лишь немногие мудрые люди понимают: если удастся его победить, все ближние враги потерпят крах.

– Что мне нравится в теориях, – заметил студент-медик, – они всегда звучат убедительно. Но совсем другое дело, если вы захотите осуществить их на практике. Неужели вы всерьез полагаете, что возможно уничтожить такую могущественную страну, как США?

Женщина улыбнулась:

– Я уверена, вы знаете, что воины джихада сломали в Афганистане хребет не менее сильного государства.

На протяжении всего обратного пути – а Сарацин шел пешком до дома целых пять миль – он пребывал в смятенных чувствах. У него никогда не имелось четкого плана, как свалить саудовскую династию. Он хорошо знал, почему все недовольные режимом эмигрировали из этой страны и жили за границей: те, кто оставался дома, находились под пристальным наблюдением и планомерно уничтожались. Достаточно вспомнить, что случилось с его отцом. И теперь юношу не на шутку вдохновила перспектива нанести серьезный удар по дальнему врагу арабов, заставив таким образом рухнуть саудовскую монархию!

Когда Сарацин входил в свою маленькую квартирку, то уже понял, в каком направлении двигаться дальше: он, пожалуй, продолжит учиться на врача, но в Саудовскую Аравию возвращаться не станет. Сарацин еще не знал, как именно осуществит свой план – Аллах подскажет, когда придет время, – но в тот день он твердо решил вступить в битву с державой, которая занимает особое место в коллективном арабском сознании.

Юноша понимал: это займет годы, иногда трудности будут казаться непреодолимыми, но его долгий путь к массовому убийству уже начался. Он собирался нанести удар в самое сердце Америки.

Глава 8

И вот десять лет спустя после того, как Сарацин принял судьбоносное решение, я стоял очень далеко, чуть ли не за полмира от того места, где это случилось, на парижском тротуаре, и беседовал с незнакомцем, чернокожим хромым мужчиной лет пятидесяти.

Вышло так, что встреча с лейтенантом Брэдли предопределила всю мою дальнейшую жизнь, но в тот момент я мысленно проклинал его. Желание копа обсудить мою книгу привело к тому, что он разрушил тщательно выстроенную систему защиты, скрывавшую мою подлинную личность.

Сам Брэдли, по-видимому, даже не догадывался, какой силы взрыв произвел. Он объяснил мне, что час тому назад оказался у дверей моей квартиры как раз вовремя, чтобы увидеть, как некий человек – предположительно, тот самый, кого он искал, то есть я, – садится в такси. Бен тоже поймал такси, проследовал за мной до пляс де ля Мадлен, покружил вблизи площади и, не сумев разыскать меня, вернулся обратно в квартиру, чтобы вновь взять след. Именно он стучал в дверь и, не зная наверняка, внутри я или нет, решил подождать меня на улице.

Создавалось впечатление, что Брэдли эта ситуация даже забавляет, и это лишь усилило мою антипатию к нему. Я мечтал отделаться от назойливого типа, но не знал как. Был к тому же и еще один нюанс: если чернокожему лейтенанту удалось разыскать меня, то это вполне мог проделать и кто-нибудь другой. Греки, например. А потому об эмоциях надлежало временно, пока я не узнаю, каким образом он сумел это проделать, забыть.

– Не желаете чашечку кофе? – спросил я учтиво.

Лейтенант ответил, что не прочь перекусить, и заявил, что он меня приглашает. Вот наивный! Да в этой части Парижа, чтобы оплатить наличными эспрессо с эклером, ему пришлось бы основательно растрясти свою заначку, а я вовсе не был склонен проявлять к этому типу милосердие.

Мы молча направились по улице Франциска Первого, держась в нескольких шагах друг от друга, но не успели пройти и пяти ярдов, как пришлось остановиться: Брэдли мужественно cтарался не отставать, однако хромал на правую ногу гораздо сильнее, чем мне сначала показалось.

– Родовая травма? – Когда я сержусь, могу стать весьма язвительным.

– Нет, просто у меня новая нога, – парировал он. – С прошлого года.

– Травма спортивная или получена на работе? – Я шел рядом с ним и не считал нужным молчать.

– На службе. – Бен сделал паузу. – В Южном Манхэттене. Вбежал в здание, не подумав. Конечно, и раньше такое бывало, но тут особый случай: повезло, что вообще остался жив. – По тону лейтенанта было ясно, что он не склонен вдаваться в детали.

Мы пошли медленнее.

– Полагаю, у вас проблемы с бедром? – Я был уверен, что прав, видя, как он покачивался при ходьбе. В моей памяти сохранились кое-какие медицинские знания.

– Ага, врачи заменили сустав титаном и пластиком. Сказали, мол, надо пройти длительный курс реабилитации – но не восемь же месяцев, черт побери!

«Полицейский из убойного отдела с разрушенным бедром и титановыми скобами, чтобы скрепить кость, – похоже, огнестрельная рана, нанесенная из оружия крупного калибра», – решил я.

Брэдли не стал особо распространяться на эту тему, и я слегка подобрел к нему. Действительно, хуже, чем коп, хвастающийся своим боевым прошлым, может быть разве что болтливый шпион.

Мы остановились под фонарем, и я сделал жест в сторону отеля из белого камня. Рядом с ним были припаркованы три новых «роллс-ройса-фантом».

– «Плаза Атени», – сказал я. – Мы можем здесь выпить кофе.

– Похоже, заведение дорогое, – заметил Брэдли, еще не зная, что очень скоро поймет истинное значение этого слова.

Мы прошли через вращающуюся дверь, пересекли отделанный мрамором холл и оказались в великолепной галерее отеля, откуда вышли в один из красивейших дворов Парижа.

Внутреннее пространство двора было замкнуто со всех сторон окнами спален, а стены увиты плющом. И повсюду затененные красными тентами, нависшие среди зелени балконы, с которых гости могут глядеть вниз на концертный рояль, любоваться изысканной фигурной стрижкой кустов, наблюдать за российскими олигархами и прочим мусором, собранным со всей Европы. Мы заказали столик в глубине двора, почти скрытый от посторонних взоров. И потрепанный жизнью коп принялся объяснять мне, как он развенчал легенду об одном из самых засекреченных агентов мира.

Хотя, как уже упоминалось, Брэдли особо не распространялся на сей счет, мне вскоре стало ясно, что увечья, которые он получил, когда вбежал в здание, не ограничились сломанным бедром. Одно легкое также вышло из строя (как видно, туда угодила пуля), а кроме того, он получил травму позвоночника и сильный ушиб головы – в результате это вылилось в три недели, проведенные в реанимации.

Первую неделю все висело на волоске, было неясно, выживет ли он вообще. Жена буквально переселилась жить в больницу. Кое-как врачам с ее помощью удалось откатить глыбу, завалившую вход в пещеру. Когда же Брэдли в конце концов перевели из реанимации в обычную палату, стало понятно, что его болезни не только телесного свойства. Заглянув в бездну, он едва говорил и, казалось, до некоторой степени утратил чувствительность. Уж не знаю, чем это было вызвано, возможно, он не сумел кого-то сберечь – сам Брэдли мне ничего не объяснил, – но он явно столкнулся в этом здании с чем-то ужасным и оставил там частицу своей души.

– Я был жив, но представлял собой лишь тень человека, который ушел в тот ужасный день на службу, – тихо сказал он. – Оцепенение, утрата эмоциональных связей – эти последствия были хуже физических увечий, причем не только для меня, но и для Марси.

Даже любовь жены не могла вырвать его из тьмы и обратить лицом к свету. Я был уверен, хотя Бен и не использовал этот термин, что он страдал от так называемого военного невроза, который теперь обычно диагностируют как посттравматическое стрессовое расстройство. После нескольких недель безрезультатного лечения успокаивающими препаратами врачи предположили, что для восстановления здоровья больного будет более благоприятна домашняя обстановка. Возможно, им просто понадобилось срочно освободить койку в госпитале.

Марси потратила два дня на переустройство квартиры, приспособив часть спальни для принятия на дому физиотерапевтических процедур и заполнив помещение любимыми книгами мужа и дисками с музыкой – тем, что могло хоть как-то развлечь его.

– Увы, это не сработало, – посетовал мой собеседник. – Слишком много негатива во мне накопилось. Тяжелый случай того, что психологи называют «комплексом вины выжившего».

Вот тут-то я впервые осознал, что кто-то, скорее всего, погиб в тот день, возможно напарник лейтенанта или несколько других членов команды. Оглядываясь назад, признаю`, что, наверное, проявил в этой ситуации поразительную черствость, но могу сказать в свое оправдание, что у меня просто не было времени разбираться в подробностях – Брэдли торопился.

Какие бы надежды ни возлагала Марси на исцеляющую силу любви, душевная болезнь нередко берет свою ужасную дань, даже если отношения между супругами идеальные.

Поскольку муж получил увечья при исполнении служебных обязанностей, ей не надо было заботиться об оплате медицинских счетов. После трех недель, едва не разрушивших ей душу, Марси подыскала хорошую частную лечебницу в Гудзон-Фоллз – это на севере штата Нью-Йорк. Но пока не решалась отправить туда Бена: в глубине души бедная женщина не была уверена, вернется ли супруг домой, однажды попав туда.

Я посетил не одно собрание Общества анонимных наркоманов, а потому прекрасно знаю: уже минут через двадцать кто-нибудь непременно встает и говорит, что достиг самого дна, прежде чем начать долгий путь наверх. Точно так же случилось и с Марси.

Однажды она засиделась вечером допоздна, заполняя анкету, полученную из лечебницы. Бен спал в соседней комнате, в который уже раз видя во сне, как снова и снова умирают люди. Внезапно Марси почувствовала, что все глубже погружается в трясину отчаяния. Она не знала, конечно, что уже достигла дна. Дойдя до вопроса: «Чем бы хотел заняться пациент вместе со всеми остальными?», она ответила: «Ничем определенным». Какое-то время бедная женщина, которая перепробовала уже все, что только можно, смотрела на это страшное слово, а потом тихо сказала:

– Ничем.

Марси была умна, работала учительницей в привилегированной нью-йоркской средней школе и, как большинство женщин, много думала о любви.

Она знала: даже в браке, если ты слишком потакаешь партнеру, он норовит сесть тебе на шею, и потом ты уже всегда будешь делать все по его правилам: и ссориться, и мириться, и заниматься сексом. Иногда необходимо настоять на своем: пусть он идет тебе навстречу – это нужно хотя бы для того, чтобы поддерживать равновесие.

Марси обернулась и посмотрела на дверь спальни. Она сделала так много, чтобы восстановить душевное здоровье мужа, что ни о каком равновесии говорить уже не приходилось. Надо было что-то выдумать, чтобы извлечь супруга из кельи, которую он сам выстроил, и вновь приблизить его к себе.

Когда Бен через семь часов очнулся от наркотического забытья, ему показалось, что он попал в чью-то чужую жизнь. У них с Марси была другая спальня, и засыпал он в другой комнате. Правда, окна и двери остались на прежних местах, но все, что придавало помещению индивидуальный характер, делало его семейным пространством, исчезло.

Никаких фотографий, картин, никакого сора на полу. Куда-то пропал телевизор, таинственным образом исчез даже их любимый килим. Кроме кровати и физиотерапевтического оборудования, в спальне не было совсем ничего. Она показалась ему безликой белой комнатой в конце вселенной.