Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера

Первый из моих миров – это мир Вильно. Это был в немалой мере закрытый еврейский мир. Расцветала еврейская литература. В Восточной Европе часто говорилось о групповых характеристиках этих виленчан – упрямых, воинственных, считающих себя еврейской нацией, а не еврейским меньшинством польской, русской или литовской нации. Когда я вернулся в Польшу из Советского Союза, я услышал у польских знакомых: «Вы, литваки, – враги Польши». – «А это почему?» – «Да вы не признаете себя поляками». Это меня сильно удивило: почему это я должен был признать себя поляком? Я – еврей из Вильно.

Формально литваки – это литовские евреи (больше информации см.: Greenbaum, 1991), но для самих евреев это были те, кто говорил на том идиш, на котором говорили Литва, Вильно и Белосток. Это был особый говор, который ИВО – Центральный институт языка идиш – определил как литературную форму языка.

Если не выше

К концу XIX – началу XX века бурно развивалась литерат?ура на идиш. Из этого периода в России знают в основном Шолом-Алейхема, который переводился массово на русский. Не менее интересен Ицхак Перец, особенно его короткие рассказы, которые публиковались на идиш, но также на иврите и по-польски.

Один из его рассказов, который впервые пересказал мне один из друзей семьи, – это «Если не выше»: о бедном еврейском городке («штетл» – на идиш). Обычная для того времени картина – беда-полуголод. Местные евреи с трудом выживают на ремесле и мелкой торговле. Единственное особое, что у них есть и чем они гордятся, – это их ребе, предмет уважения и самоуважения. Они часто рассказывают и пересказывают друг другу, что их ребе каждый год поднимается вверх, пред лицо Всевышнего, просить за своих верующих.

Как-то в этот городок пришел литвак. Вы знаете, какие они, литваки, – смеются над всем, издеваются, никому на слово не верят. И когда вечером хасиды собрались поговорить про своего ребе, литвак сказал: «Почему человек должен подниматься вверх – кто такое видел? Кто сказал, что к словам рабби из небольшого городка будет прислушиваться сам Всевышний? Все это – чушь! Талмуд учить надо, а там четко сказано, что даже Моисей-законодатель и тот при жизни не мог взойти на небо!» Они объясняли ему, доказывали ему, убеждали его – все зря. Вы же знаете литваков, они упрямые. Итак, идет далее рассказ, литвак решил проверить все это лично. Вечером он спрятался под кроватью ребе.

Шло время. Ребе встал с постели, вышел из дома в ночь в простой одежде с веревкой и топором в руках и пошел в лес. Там выбрал сухое дерево, срубил его, расколол, с трудом поднял на спину и пошел обратно. А литвак – они такие – за ним вслед. Ребе подошел к дому одинокой и больной вдовы, положил древесину у ее ворот и вернулся домой.

И когда евреи городка собрались опять поговорить про своего ребе, литвак был как-то странно молчалив. Они повернулись к нему: «Ну что, ты поверил наконец, что наш ребе поднимается на небо?» И литвак ответил: «Если не выше».

Иногда взгляд со стороны глазами «других» помогает лучше видеть групповые характеристики. Я недавно прочел современные виленские воспоминания известного литовского поэта-нееврея. Он так увидел то, о чем говорит также рассказ «Если не выше»: «Хотя и рассыпанные теперь по всему миру литваки, то есть литовские евреи, но в основном виленские евреи, стали на время моделью еврейского характера: сдержанность, рациональность, ироничность, часто с насмешкой над самим собой, можно сказать уверенно, что без Вильнюса не существовало бы государства Израиль». Сильнее не скажешь.

Nationalitе

В Западной Европе британское или французское понятие «nationalitе?» – это гражд?анство, то есть, когда спрашивают, какая у тебя nationalitе, ты вытаскиваешь свой паспорт. В Восточной Европе это по-другому. Понятие гражданства отделено от понятия «национальность». Если твои родители были определенной национальности, ты наследуешь ее. В наше время из?за неясности с этим понятием все чаще употребляется понятие «этничность».

Когда на пути в Палестину я попал в Париж, я решил изучить французский язык. К великому моему сожалению, я даже не начал учить его по-настоящему, так как вскоре уехал. Но для начала я пошел в школу Alliance Fran?aise, где французский изучали по потрясающе новой тогда схеме «погружения». По этой программе ты изучаешь новый язык, не употребляя ни слова родного, – с ходу начинаешь говорить и читать на языке, который изучаешь. Тебя обучают говорить по-французски, заставляя говорить только по-французски, несмотря на то что ты как будто бы ни слова по-французски не знаешь. На первой лекции учительница начала с самого простого: она спросила, какой мы nationalitе. И ученики отвечали: Мали, или Ирак, или Болгария. Она дошла до меня, и я ответил «A Jew». Она сказала: «Нет-нет, я вас не спрашиваю про вашу религию». Я уловил слово «религия» и сказал: «Атеист». Она решила, что я издеваюсь, и гневно бросила мне: «Ты мне не давай глупых ответов, я тебя спрашиваю про nationalitе». Когда я вернулся домой, меня спросили родители: «Ну, как прошла твоя первая лекция?» Я ответил: «Учительница – антисемитка, не хочет признавать еврейский народ». Вот так виленчанин столкнулся с западной языковой культурой. Все это было очень серьезно из?за того, как важно то, как люди видят самих себя. Виленские евреи видели себя как евреи – и все. Никаких добавок. Позже я узнал, что евреи южной Польши на тот же вопрос отвечали: «Поляк, Моисеевой религии». В Вильно отвечали: «Еврей» – и иногда добавляли: «Гражданство польское». Для некоторых польских националистов это значило, что евреи Вильно – враги польского народа: они упрямятся, не хотят признавать своей польскости. Понятие «Иерушалайм де Лита» не случайность, а часть негласного спора между упрямо «несогласными» и миром «чужих». Еврейский Вильно был в большой мере сугубо еврейским, даже биологически. Это было также причиной ужесточения этнических границ в нашем крае.

Как пример этого я помню с детства громкий случай еврейской девушки, которая вышла з?амуж за поляка. Ее семья отреагировала, сев по ней на «шиву». У правоверных евреев есть психологически утешительный и, несомненно, эффективный метод попрощаться с мертвым членом семьи. Когда кто-то умирает, вся семья садится на пол, они семь дней не моются, не бреются («шива» значит «семь» на иврите). Целую неделю семья сидит на полу и вспоминает об умершем, друзья и соседи заходят в квартиру, где горят свечи, и в знак солидарности садятся на пол с семьей и говорят хорошее о мертвом. Когда «шива» кончается, члены семьи умываются, бреются, и им запрещено разговаривать далее об умерших. Такое драматическое прощание, нацеленное на освобождение от ужаса потери, когда забыть нельзя, а не забывать тяжело. Я с детства научился быть осторожен, когда вижу небритого еврея: не спрашиваю, почему он не побрился. Ответ может быть простым: у него «шива».

Сесть на «шиву» по живому человеку – ужасная процедура. После этого он «мертв» для своей семьи, не разрешается говорить с ним или о нем. Мать той девушки хотела продолжать видеться с дочерью, но вся сила влияния семьи встала на ее пути. Можно понять, насколько трудно верующим евреям переступить такую границу.

Сказка деда

Как ребенок, я часто просил сказок у любимого деда – отца матери. Он упро?стил себе задачу, выбирая темой «сказок» отрывки реальной истории, часто из тех, которые изучал в своей школе. С годами я порой открывал реалии за его сказками. Одна особенно врезалась мне в память.

В то время в одном городе орудовала бандитская шайка. Один мальчик разузнал больше, чем надо, про ее криминальные дела. Решили от него избавиться, что и сделали. Тело подбросили на участок, где работал ночным сторожем бедный еврей. Его обвинили в ритуальном убийстве с целью взять кровь ребенка на пасхальную мацу. Обвинители считали, что убитый ребенок пал жертвой задуманного евреями жертвоприношения, приуроченного к закладке новой синагоги.

Разразился огромный скандал. Лучшие адвокаты Петербурга, известные либеральными взглядами, объявили о готовности бесплатно защищать «виновного». С обратной стороны мобилизовались некоторые монахи – знатоки Талмуда, которые выразили готовность доказать виновность обвиняемого – и более: объяснить антихристианские тенденции еврейства как такового. Суд проходил при огромном ажиотаже. «Черная сотня» (реакционное ультранационалистическое движение в России начала XX века) начала мобилизацию своих резко антисемитских сторонников и обещала грандиозный антиеврейский погром по всей России, как только будет окончательно доказана виновность убийц христианских детей.

Когда присяжные ушли совещаться, царило невероятное напряжение как в зале суда, так и на улицах города, где собрались ожидающие вердикта. Шли часы. Согласно рассказу деда, когда напряжение дошло до апогея, обвиняемый, нервы которого явно с трудом выдерживали происходящее, встал, повернувшись лицом на восток, и сказал: «Шма» (это короткая еврейская молитва, которую говорят в смертный час или в момент ужасной опасности). В эту минуту половина зала встала и повернулась лицом на восток, чтобы поддержать обвиняемого. По рассказу, в минуту, когда сведения о происходящем в зале распространились по площади перед зданием суда, в толпе повторилось то же разделение: на тех, кто повернулся на восток, и тех, кто этого не сделал.

В этом рассказе деда внуку драматизировалось фундаментальное разделение человеческого общества на «нас» и на «них». Драматизм был достаточно силен, чтобы рассказ остался в моей памяти на много десятков лет. Здесь стоит добавить, что вердиктом суда присяжных была объявлена невиновность подсудимого, которого освободили прямо в зале.

Многими годами позже дедовского рассказа я смог, посетив Украину, определить его точность в главном и расставить имена, связанные с ним. Суд происходил в Киеве. Убийство произошло в 1911 году, суд – в 1913?м. Имя убитого ребенка было Андрей Ющинский. Имя обвиняемого было Менахем Бейлис. Суд присяжных, который нашел Бейлиса невиновным, состоял из людей «низкого происхождения»: семи крестьян, двух мещан и трех мелких чиновников. Они были явно отобраны властями для того, чтобы подтвердить вину подсудимого. Чтобы усилить моральное давление на присяжных, сторона обвинения доставила в суд мощи младенца Гавриила Белостокского, канонизированного православием в 1820 году в связи с более ранним «кровавым наветом», схожим с обвинением Бейлиса. Известный писатель Короленко написал тогда: «Это испытание, которому правда подвергнута на глазах всего мира, тяжело, и если присяжные выйдут из него с честью, то это значит, что нет более таких условий, на которых можно вырвать у народной совести ритуальное обвинение». Бейлиса оправдали и перевезли в США, где он умер в 1934 году. Короленко все же ошибался. «Навет» повторился – и повторяется доныне.

Скользкий паркет

Примерно в тот же период моего детства произошли два маленьких события, п?амять которых помогла мне оценить и запомнить другую важную грань общественного разделения тех времен. Параллельно с этническим разделом, который играл такую огромную роль в жизни обществ моей молодости, существовало второе фундаментальное разделение. Социалисты и социологи называли его «классовым». Как и первое разделение, его можно особенно ярко определить и осознать на уровне повседневности, как и в понимании детей.

Я учился в школе Тарбут («Культура» на иврите), в которой иврит был языком преподавания. По воле моих родителей и как выражение их либерализма, школа была социально смешанной: дети ремесленников, преподавателей и купцов – как богатых, так и тех, кто победнее. В этой смеси я явно предпочитал детей менее состоятельных семейств, которые были «хулиганистее» и этим подходили более тому, что я тогда определил бы как «настоящие парни». Одним вечером, возвращаясь из школы, я зашел в семейство товарища. На улице было холодно, и, как часто бывало в менее состоятельных семьях Вильно, обогревалась только одна комната, в которой сидела вся семья. С моим товарищем я уселся на полу, и мы увлеченно играли в морской бой. Во время этого приятного занятия мой товарищ назвал меня по фамилии (мы так называли друг друга в школе). Я заметил, как его мама подозвала его и тихо переспросила мою фамилию. После этого как ветром сдуло всю семью из комнаты – мы остались играть одни. А когда мой товарищ толкнул меня, он получил подзатыльник от мамы – дурак не понимает, какая честь, что сын «самого… играется с нашим»! Я не сумел бы тогда в точности объяснить все это в добрых социологических или социалистических понятиях, но почувствовал глубокое неудобство. И я никогда не вернулся в их дом.

Некоторое время спустя я, возвращаясь опять-таки из школы, пригласил к себе нескольких товарищей. Нашему обслуживающему персоналу это не очень нравилось, но никто не посмел сопротивляться. Панич (сын «пана» и «пани», господина и госпожи – хозяев дома) имел право во многом поступать как захочет, а остальные подстраивались. Замечания ему могла делать только сама пани – моя мама.

Но когда мы вошли в комнаты нашей квартиры, мои товарищи с трудом смогли продвигаться по паркету (к нам раз в неделю приходил однорукий инвалид, который нанимался для того, чтобы «фратерировать» полы комнат, то есть натирать их воском). Товарищи скользили и с трудом держались на ногах. Я рос на паркетах, и меня рассмешила их неспособность справиться с ними. Годами позже я прочел у Маяковского, что «американцы бывают разные, которые пролетарские, а которые буржуазные». Я знал это с детства. Внутренние классовые, как и этнические, различия могут иметь глубокие корни, их легко обнаружить, но в них трудно ориентироваться.

2. История: векторы и пунктиры

Польша: эпохи перемен

Нашей первой главой была зарисовка дней мо?его детства в преддверии Второй? мировой войны – еврейский Вильно и я в нем. Для полноты образа мы должны «сменить линзу» – расширить картину и сделать ее более динамичной. Мы не ставим себе здесь задачу написать заново историю города и страны. Для этого имеются хорошие тексты (такие, как двухтомник Нормана Дэвиса[10 - См.: Davies N. God’s Playground A History of Poland in Two Volumes. Oxford: Clarendon Press, 1981.] и атласы исторической географии). Вместо этого мы предложим короткую, селективную «историю пунктиром», где «пунктами» будут выделенные элементы важнейших процессов, осознанных нами причинностей истории польско-литовской Речи Посполитой. Начиная с XVII века более чем 130 лет эти территории и население были под чужим владычеством и возродились только в польском и литовском государствах XX века. Без этого трудно понять как историю города Вильно, так и биографию моей семьи.

Выбор пунктов этого пунктира должен быть, конечно, не случайным, а связанным с более широким видением векторов истории страны и города, которые оказались на перепутье историй разных государств и народов. В определении точек этого пунктира мы будем особо акцентировать соотношения и столкновения политических сил и влияний, часто не вполне осознаваемых даже теми, кто в них жил.

Общее описание тех времен можно представить длинной диссертацией, но короткая шутка тоже подойдет. На стандартный вопрос «Вы откуда?» я часто отвечал речитативом: «Отец мой родился в России, мама – в Германии, я – в Польше, но мы все рождены в одном и том же городе, и теперь он столица Литвы». Это, конечно, не просто шутка, а скорее реальная история города и его населения.

В XVI–XVIII веках Вильно/Вильнюс был второй столицей самого территориально крупного в Европе государства – Литвы-и-Польши. Это государство создано в 1385 году женитьбой великого князя Литвы Ягайло/Ягелло на королеве Польши Ядвиге. Важнейшей причиной этого династического объединения была агрессия с севера и северо-запада тевтонского государства крестоносцев, что подтолкнуло к единению стран, оказавшихся под его ударами. Частью и условием этого процесса объединения было принятие католичества Литвой – последним языческим государством Европы. Пиком борьбы с крестоносцами стала битва под Грюнвальдом в 1410 году, победа в которой определила на последующие столетия характер польско-литовского государства. Его дальнейшее единение укрепила Люблинская уния 1569 года, согласно которой часть земель Литвы была передана Польше, но которая сблизила обе страны созданием единого для них парламента (сейма). При этом были удержаны раздельные польское и литовское законодательство и армии. Политические процессы переплетались с этносоциальным процессом постепенной полянизации высшего сословия Литвы.

Само название государства Речь Посполитая было прямым переводом с латыни – языка образованных людей того века, а также самоопределением социального слоя, который его создал. Говоря современным языком, это был особый вид республики, в которой формальное равенство и реальное избирательное право существовали, но ограничивались примерно 10% населения, то есть шляхтой – дворянским сословием страны. Короли избирались представителями этого сословия. Выбор был пожизненным, но королевский титул не переходил как само собой разумеющееся к наследникам той же семьи или династии. Власть короля была ограничена предварительным договором, принимаемым каждый раз заново новым королем и представителями шляхты в избираемом ими сейме, как и в сенате, состоящем из феодальных магнатов и глав церкви. Главной функцией, обязанностью и правом шляхтича была военная служба. Во время войн объявлялось «Rushenie Pospolite», то есть всеобщая мобилизация шляхты в «хоругви» – базовые подразделения армии ранних дней Речи Посполитой.

Сейм избирался мужской частью всей шляхты через посредство местных «сеймиков». Государственная власть была сильно децентрализованной – с тем, что каждые выборы короля создавали для представителей шляхты новую возможность расширить свои привилегии. Со временем определился как часть политического устройства принцип так называемого «liberum veto». Это значило обязательность единогласия всех голосующих в сейме для принятия закона. Это все чаще приводило к тупиковым ситуациям, в которых становилось невозможным принятие какого-либо решения.

Большинством нешляхетской части населения было закрепощенное католическое польское крестьянство. Закрепощение часто усиливалось принадлежностью к другим этническим и религиозным группам. В частности, многие крестьяне и часть шляхты были русинами, то есть православными протобелорусами и протоукраинцами. Закрепощение крестьянского большинства было обратной стороной «золотой вольности» шляхты, ограниченной властью короля и его окружения.

Существовали также относительно автономные формы самоорганизации этнических меньшинств, не принадлежащих к польско-католическому большинству. Они пользовались «привилегией», даваемой королевской властью и часто приводившей к непростым переговорам, конфликтам и согласованиям. Правовая система многих городов, где часть населения была немецкого происхождения, определялась так называемым Магдебургским правом, определявшим степень автономии, на которую немецкие меньшинства могли претендовать в Польско-Литовском королевстве. Аналогично этому евреи имели свой Комитет четырех земель как общее представительство и руководящий орган евреев Речи Посполитой.

Параллельно с усиливающейся децентрализацией и ослаблением польско-литовской государственности происходило быстрое усиление центральной власти в соседних с ней странах. Пиком этих процессов стали: для России период властвования Екатерины Второй (царствовала в 1762–1796 годах), для Пруссии – власть Фридриха Второго (царствовал в 1740–1786 годах), а для Австрии – власть Иосифа Второго (царствовал в 1764–1790 годах). Конечным результатом этих процессов стало разделение Речи Посполитой между ее более мощными соседями. Это происходило поэтапно, но сравнительно быстро: в 1772–1793 годах и окончательно – в 1795 году. Тем был положен конец Речи Посполитой. Самой крупной территорией, отторгнутой от Речи Посполитой, была ее часть, перешедшая под контроль царской России. Вильно стал губернским городом Российской империи в 1795 году.

Чувство «конца мира», то есть гибели их мира и их государства, вызвало у передовой части дворянства, как и некоторых других групп населения Речи Посполитой усилие спасти ее, осовременив ее структуру. Это выразилось в массовой агитации, а далее – в принятой сеймом Конституции 3 мая 1791 года. Глубокие реформы, предлагаемые этой Конституцией, были нацелены на ликвидацию «liberum veto», прекращение выборности короля и создание постоянной армии, которая включала бы не только шляхту. Часть реформаторов дозрела даже до постановки более радикальных социальных целей. Новая армия была создана под руководством Тадеуша Костюшко – ветерана Войны за независимость США, ставшего впоследствии польским национальным героем, – но не смогла удержаться под последовавшими ударами армий государств-соседей – России и Пруссии. Сам Костюшко, раненный в бою, был пленен и заключен в Петропавловскую крепость – российский эквивалент Бастилии для особо опасных преступников, – в которой в разные времена побывали Александр Радищев (писатель и критик), Николай Чернышевский (журналист и социальный философ), Федор Достоевский (журналист и писатель) и многие из декабристов и народовольцев России, отказавшиеся присягнуть царю.

Соседи Речи Посполитой правильно поняли характер и цели предлагаемых реформ, выраженных в Конституции, принятой сеймом 3 мая. Это было усилие воссоздать и эффективно защитить независимое государство. Екатерина Вторая выслала войска под командованием Александра Суворова – самого эффективного из ее полководцев, – чтобы силой оружия подавить предлагаемую реформу. Им помогали прусские войска. Внутри Речи Посполитой создалось также движение реакционных кругов дворянства, сопротивляющихся реформам (конфедерация Targovice, организованная напрямую из Петербурга). «Бунт» против раздела Речи Посполитой был подавлен. На период более чем в 130 лет государственность поляков и литовцев исчезла с карты Восточной Европы. Все земли Речи Посполитой были разделены на три территории, перешедшие под власть России, Пруссии и Австрии – ее самых могущественных соседей. В них начали перестраиваться правовые, образовательные и фискальные системы, надиктованные теперь режимами чуждыми как для поляков, так и для литовцев.

Во все времена «разделов» части населения бывшей Речи Посполитой продолжали сопротивляться потере независимости и единства своей страны. Земли бывшей Речи Посполитой потрясали заговоры и восстания. В 1830?х восстала бо?льшая часть автономной польской армии, которая существовала в сильно урезанном виде, под русской эгидой и с братом царя, великим князем Константином Павловичем как ее руководителем. Константин был непопулярен среди поляков, и в ноябре 1830 года его действия вызвали массовое восстание среди младших польских офицеров и части гражданского населения. Русские войска жестоко расправились с повстанцами: многие из них погибли, были сосланы или наполнили тюрьмы, или же ушли за границы бывших польских пределов. В январе 1863 года пришел черед следующего крупного восстания, которое длилось до середины июня 1864 года и, как и прошлые, кончилось поражением восставших, тяжелыми репрессиями и массовыми ссылками в отдаленные районы Российской империи. Масса польских могил на старых кладбищах сегодняшней Сибири напоминает и теперь об этих борцах за независимость и свободу.

«Польская проблема» была в XVIII–XIX веках важным элементом идейных споров между правыми и левыми Европы. На время слово «поляк» стало синонимом «революционера». Поляки были очень активны в разных революционных движениях, служили в легионах наполеоновской армии, входили во многие международные легальные и подпольные организации. Наряду со многими другими мыслителями и политическими деятелями Карл Маркс выступал в защиту поляков и их борьбы. Во время Парижской коммуны генерал Ярослав Домбровский, польский дворянин с радикальным прошлым, командовал частью ее оборонительных операций.

Победа русских и прусских вооруженных сил над польскими повстанцами в 1860?х не означала конца борьбы за независимость. Учитывая это, новые власти всех трех «обрезков» бывшего польско-литовского государства делали все, чтобы добиться культурной ассимиляции поляков. Стратегии ассимилирования их «государственными национальностями» были встречены упорным сопротивлением польских легальных и подпольных организаций образования и культуры, стремившихся защитить польский язык и католическую веру, которые оккупанты пробовали искоренить или ограничить. Польская литература этого периода стала важным орудием и свидетельством этой борьбы. Эти усилия не прекращались, несмотря на мощь и жестокость оккупационных режимов. Слова польского гимна «Польша не погибла, поскольку мы остаемся живы» точно выражали качества польской культуры, которых так и не смогли выкорчевать оккупанты.

Во всех трех частях бывшей Речи Посполитой шла двойная освободительная борьба. С одной стороны, повторялись усилия возобновить вооруженное сопротивление, нацеленное на политическую независимость, которое раз за разом кончалось поражением и карательными мерами со стороны России и Пруссии (в габсбургской Австрии политические процессы развивались по-другому из?за более либерального отношения этой страны к этническим правам «меньшинств», ввиду ее многоэтнического и многонационального состава). С другой стороны, патриотическая элита всех польских «меньшинств» в решающей мере выигрывала битву в поле культуры. Массовая ассимиляция не стала решающим фактором для большинства непольского населения расчлененной Польши. Первая мировая война привела далее к ситуации, в которой соседи-оккупанты пробовали заручиться поддержкой польского населения. Это выражалось в либеральных поблажках или даже обещаниях создания независимой Польши, как только закончится война. По факту это произошло, однако, не просто по воле соседей, но в основном как результат борьбы самих поляков. Когда после Версальского договора 1919 года Польша обрела независимость, это случилось отчасти благодаря молчаливому согласию прежде могущественных соседей – Пруссии, Австрийской империи, а также России, охваченной революцией, – но главным образом в результате борьбы самих поляков во главе с Юзефом Пилсудским, сыгравшим решающую роль в сдерживании амбиций нового советского руководства.

Юзеф Пилсудский (глава государства и первый маршал Польши, 1918–1935) был сыном мелкопоместной шляхты виленской пограничной губернии Российской империи. Он стал членом запрещенной Польской социалистической партии (PPS) и в ней быстро выдвинулся как вождь ее националистического крыла. Бо?льшая часть его жизни как профессионального революционера-подпольщика была полна бесконечных усилий, отважных деяний, бесконечных переговоров и многих неудач. С началом мировой войны он создал в Галиции – «австрийской Польше» – польскую автономную вооруженную организацию «Легионы», нацеленную на борьбу с Россией. Позже он попробовал перейти на сторону Антанты – тройственного союза стран, воевавших против немецко-австрийской коалиции. Реакцией на это был разгон «Легионов» и заключение самого Пилсудского в Магдебургскую крепость, где он оставался до конца войны. После войны он вышел из тюрьмы героем, символом вооруженной борьбы и национального единства поляков, признанным как польским населением разных районов «раздела», как и теми, кто уехал в другие страны. Это сделало Пилсудского реальным руководителем воссоздающегося польского государства. Учредительный сейм избрал его «начальником польского государства» с чрезвычайно широкими полномочиями.

Пилсудский счел своей главной задачей воссоздание Польши как преемницы Речи Посполитой в ее прежних границах. Эта политическая позиция получила поддержку многих друзей поляков, самым важным из которых стал президент США Вудро Вильсон. Она также вовлекла воссоздающуюся Польшу в серию конфронтаций этнической окраски с новыми и старыми соседями – немцами, чехами, литовцами, украинцами и русскими. В самой Польше росло межэтническое напряжение между «титульной» нацией и «национальными меньшинствами». На первых свободных выборах в сейм был создан блок «меньшинств», который получил около трети голосов. Как важнейший шаг в войнах с соседями польская армия заняла Киев, но была отброшена назад контратакой советской кавалерии. Последовал ответный марш на Варшаву со все более определяющейся стратегической целью объединения Советской России с немецкой революцией или даже создания «всесоветской Европы». Говоря языком красноречивого приказа по советским войскам Западного фронта от 2 июля 1920 года, «через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару».

Когда советские войска были уже на подходе к польской столице, произошел неожиданный перелом в ходе войны. Патриотический подъем польского населения перед лицом опасности воссоздания этнически чужой им власти, эффективная реорганизация польских войск под руководством Пилсудского и Сикорского, как и экстраординарная работа польской разведки, взломавшей шифры советской армии, привели в августе 1920?го к чрезвычайно удачному польскому контрнаступлению. Под неожиданным фланговым ударом советская армия начала в панике отступать и практически рассыпалась – отступление превратилось в разгром. Многие из советских солдат перешли через границы Восточной Пруссии, где были интернированы. Другие попали в польский плен. Части из них удалось уйти с потерями через реку Неман на советскую сторону. Поляки назвали эти дни «чудом над Вислой».

В этот момент личное решение и вмешательство Ленина определили участь войны. Он явно ждал победы, но, как и можно было ожидать от великого реалиста, каким он и показывал себя в решающие периоды, требовавшие смены пути, признал факты поражения советской армии и антирусского патриотического подъема в Польше. От Ленина исходило стратегическое решение спешно закончить всю полосу войн на западных пограничьях России, и он убедил в этом своих соратников. Советская делегация поспешила договориться о мире на условиях, которые давали польскому правительству более, чем кто-либо мог предполагать.

Взлет восточноевропейских национализмов совпал с развитием литовского национализма, вожди которого потребовали создания литовского государства со столицей в Вильно. На короткое время они овладели городом. Польской реакцией на это стал «бунт» генерала из ближайшего окружения Пилсудского – Люциана Желиговского, который силой занял Вильно и объявил создание в нем «Центральнолитовской» республики. Та, просуществовав год, выбрала снова влиться в польское государство. Эта «шарада» закончила собой войны на восточной границе новосозданного польского государства и определила его границы на последующие 20 лет. Литовское государство было создано, но со столицей в Ковно/Каунасе. Вильно и его окрестности стали частью Польши этого периода.

После нескольких лет под демократически избранным польским правительством в мае 1926 года произошел новый бунт – на этот раз реальный и возглавляемый самим Пилсудским, который к тому моменту некоторое время оставался не у дел, отказавшись принять предложенное ему президентство с сильно урезанными правами, ограниченными сеймом. На этот раз бунтующие победили, и власть перешла к сторонникам Пилсудского и его партии, самоназванной «Санация», то есть партией оздоровления государства силами антикоррупционного движения. Была принята новая, «президентская» Конституция. Со смертью Пилсудского в 1935 году власть осталась в руках его эпигонов, так называемых «полковников», возглавляемых генералом Рыдз-Смиглым, которые, проиграв войну с нацистской Германией в сентябре 1939 года, бесславно бежали через границу перед трагедией нового «раздела» Польши между Германией и Советским Союзом. Через год Рыдз-Смиглый тайно вернулся в Варшаву, чтобы присоединиться к польскому Сопротивлению, но умер в 1941 году.

Евреи Речи Посполитой – старой и новой