Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе

– Так я и думал, – понимающе сказал Каупервуд. – Мне следовало бы догадаться. Они обрабатывают вас, Джордж. Они просто хотят заполучить ваши акции. Молинауэр держит вас на крючке. Ему известно, что я не могу исполнить ваше желание и вернуть пятьсот тысяч долларов. Теперь он хочет, чтобы вы сбросили свои акции на рынке, где он подберет их. Капкан уже выставлен. Когда вы это сделаете, он зажмет меня в тиски, или так ему кажется – ему, а также Батлеру и Симпсону. Они хотят получить конт-роль над городскими трамвайными линиями; я знал об этом и чувствовал это. Я с самого начала подозревал, что так и будет. Молинауэр хочет помочь вам не больше, чем спрыгнуть с крыши. Помяните мое слово: как только вы продадите свои акции, он покончит с вами. Думаете, он протянет руку и спасет вас от тюрьмы после того, как вы лишитесь своих активов? Он этого не сделает. И если вы так думаете, Джордж, то вы еще больший глупец, чем я полагал. Не сходите с ума и не теряйте голову. Будьте разумным человеком. Посмотрим на ситуацию; позвольте объяснить, в чем она заключается. Если вы сейчас не поможете мне – если не ссудите мне триста тысяч долларов самое позднее до завтрашнего полудня, – то со мной будет покончено и с вами тоже. Наше положение на самом деле вполне прочное. Наши акции сегодня так же высоки, как и вчера. Боже милостивый, за ними стоят настоящие трамвайные линии! Рано или поздно они окупятся. Линия Семнадцатой и Девятнадцатой улиц уже приносит нам по тысяче долларов в день. Какие еще доказательства вам нужны? Линия «Грин энд Коутс» ежедневно приносит пятьсот долларов. Вы боитесь, Джордж. Эти чертовы махинаторы совсем запугали вас. Но вы имеете такое же право давать деньги взаймы, как Боуд и Мэртаг, которые были здесь раньше. Они это делали. Вы тоже это делали для Молинауэра и других людей, потому что считали это правильным. Что такое целевой депозит из городской казны, как не обычная ссуда?

Каупервуд имел в виду систему, при которой определенные суммы из городской казны – такие, как амортизационные займы, – размещались в доверенных банках Батлера, Молинауэра и Симпсона под низкий процент или без процентов. Это был их резервный капитал для тайных взяток.

– Не отказывайтесь от своих шансов, Джордж. Не останавливайтесь на полпути. Через несколько лет у вас будет миллионное состояние, а вы ради этого и пальцем не пошевелите. Все, что вам нужно сделать – это сохранить то, что вы имеете. Помяните мое слово, они избавятся от вас, как только я отойду от дел, и позволят упрятать вас за решетку. Кто готов вложить за вас пятьсот тысяч долларов, Джордж? Где Молинауэр, или Батлер, или кто угодно достанет подобные деньги в такие-то времена? Они этого не сделают. Они не собираются это делать. Если со мной будет покончено, то вы отправитесь следом, а разоблачить вас легче, чем кого-то еще. Они не могут посадить меня, Джордж. Я всего лишь посредник. Я не просил вас обращаться ко мне. Это вы с самого начала обратились ко мне по собственной инициативе. Повторяю, если вы мне не поможете, то от вас избавятся и упрячут за решетку; это неизбежно, как смена дня и ночи. Почему бы вам не занять твердую позицию, Джордж? Почему бы вам не отстоять свое мнение? Вам нужно позаботиться о жене и детях. Вам не станет хуже, чем теперь, если вы ссудите мне еще триста тысяч долларов. Пятьсот тысяч или восемьсот тысяч – какая теперь разница? Все одно и то же, если вас будут судить за это. Но если вы подпишете для меня эту ссуду, то никакого суда не будет. Я не собираюсь разоряться. Эта буря уляжется через неделю или через десять дней, и мы снова будем богатыми людьми. Ради всего святого, Джордж, соберитесь с силами! Где ваш здравый смысл? Будьте разумны!

Он помедлил, ибо на Стинере лица не было, а была сплошная скорбь.

– Я не могу, Фрэнк, – заныл он. – Говорю вам, не могу! Если я это сделаю, они сживут меня со света. Они не отступятся. Вы не знаете этих людей!

В слабости и беспомощности Стинера Каупервуд увидел собственную горькую участь. Что можно сделать с таким человеком? Как укрепить его дух? Невозможно! Он всплеснул руками в бесконечном понимании, презрении и благородном равнодушии и направился к выходу. У двери он обернулся.

– Джордж! – сказал он. – Мне очень жаль. Я жалею вас, а не себя. В конце концов, я найду выход из положения. Но вы, Джордж, вы совершаете величайшую ошибку в своей жизни. Вы обнищаете, вас осудят как преступника, и во всем этом вам придется винить только себя. В нашем финансовом положении не было ни единого изъяна, если бы не случился пожар. Мои дела находятся в полном порядке, не считая падения котировок из-за биржевой паники. Вы сидите здесь, держите в руках целое состояние и позволяете кучке махинаторов и шантажистов, которые знают о моих или ваших делах не больше полевой мыши и не имеют к вам никакого интереса, кроме отъема ваших акций, запугивать вас и отвращать от единственного поступка, который может спасти вашу жизнь. Несчастные триста тысяч долларов, которые я верну через три-четыре недели в четырехкратном или пятикратном размере. Но вы предпочитаете видеть меня банкротом и отправиться в тюрьму. Я не могу этого понять, Джордж. Вы сошли с ума. Вам предстоит сожалеть об этом до конца ваших дней.

Он подождал несколько секунд, втайне надеясь, что эта тирада возымеет хоть какое-то действие. Но увидев, что Стинер по-прежнему остается вялой и беспомощной, ни на что не реагирующей массой, уныло покачал головой и вышел из комнаты.

Впервые в жизни Каупервуд проявил едва заметные признаки слабости или отчаяния. Он всегда считал забавной выдумкой греческий миф о человеке, которого преследовали фурии[29 - Драйзер путает эриний из греческой мифологии с фуриями из римских мифов. Согласно древнегреческому мифу эринии преследовали Ореста за убийство матери, совершенное по приказу Аполлона. В древнеримской мифологии такого сюжета нет.], но теперь казалось, что злой рок идет за ним по пятам. Однако, невзирая на прихоти судьбы, он не был намерен сдаваться. Даже в тот момент, когда им овладело тягостное уныние, он вскинул голову, расправил плечи и зашагал так же энергично, как всегда.

В просторной приемной городского казначея он встретил Альберта Стайерса, главного клерка и секретаря Стинера. Они всегда обменивались со Стайерсом дружескими приветствиями и обсуждали разные незначительные сделки, связанные с городским займом, поскольку Стайерс лучше разбирался в финансовых тонкостях и бухгалтерии, чем его патрон.

При виде Стайерса у него внезапно мелькнула мысль о сертификатах городского займа на шестьдесят тысяч долларов, которую он держал в уме перед визитом к Стинеру. Он не поместил их в амортизационный фонд и сейчас не собирался этого делать – вернее, не мог, если только в ближайшее время не удастся собрать значительную сумму, – так как уже использовал сертификаты для погашения других срочных требований и не имел свободных денег, чтобы выкупить их из залога. В данный момент у него не было такого желания. По закону о сделках такого рода с городским казначейством он должен был сразу же депонировать их на городской кредитный счет и лишь после этого получить оплату по распоряжению казначея. Строго говоря, городской казначей по закону не должен был оплачивать такую сделку до тех пор, пока Каупервуд или его агенты не предоставят расписку из банка либо другой организации, где хранились средства амортизационного фонда, подтверждающую, что купленные на бирже сертификаты действительно размещены на депозите. На самом деле Стинер и Каупервуд по сговору давно игнорировали это положение закона. Каупервуд мог покупать сертификаты городского займа для амортизационного фонда, закладывать их где угодно по своему усмотрению и получать оплату из казны без всякой расписки. В конце каждого месяца необходимое количество сертификатов выкупалось из разных источников для восполнения недостачи. Но и эта схема периодически нарушалась, и дефицит не восполнялся, пока он пользовался заемными деньгами в спекулятивных целях. Это было вовсе незаконно, но ни Стинер, ни Каупервуд не волновались по этому поводу.

Препятствием, мешавшим проведению такой сделки, было предписание Стинера воздерживаться сейчас от покупки или продажи сертификатов городского займа, что переводило его отношения с городской казной на строго формальную основу. Он купил эти сертификаты до того, как получил уведомление, но не депонировал их. Сейчас он собирался забрать свой чек. Однако, возможно, старая и удобная система подведения баланса в конце месяца уже не имеет силы. Стайерс может попросить у него расписку в получении депозита. В таком случае он не сможет получить чек на шестьдесят тысяч долларов, поскольку у него не было сертификатов на депозит. Если же Стайерс закроет глаза на нарушение правил, он получит деньги, но вместе с тем появятся основания для его преследования по закону. Если он не успеет разместить сертификаты в нужном месте до банкротства, его могут обвинить в хищении городских средств. Однако он полагал, что даже теперь может избежать банкротства. Если какой-нибудь банк, где размещены его залоговые обязательства, решит смягчить свои условия или даст отсрочку, он не разорится. Будет ли Стинер поднимать шум, если он получит чек таким образом? Обратят ли на это внимание городские чиновники? Может ли окружной прокурор дать ход судебному расследованию по сделке, если Стинер направит жалобу? Едва ли, да и в любом случае из этого ничего не выйдет. Никакой суд присяжных не накажет его, принимая во внимание существующие отношения между ним и Стинером – отношения между поручителем и посредником, который осуществляет поручения. Кроме того, когда он получит деньги, то можно будет поставить сто к одному, что Стинер даже не подумает о них. Сделка будет причислена к разным невыполненным обязательствам, и никто не обратит на нее особого внимания. Вся эта ситуация промелькнула перед его внутренним взором, как вспышка молнии. Нужно рискнуть. Каупервуд остановился перед конторкой главного клерка.

– Альберт, – тихо сказал он. – Сегодня утром я приобрел сертификаты городского займа для амортизационного фонда на шестьдесят тысяч долларов. Не будете ли любезны передать чек на эту сумму моему курьеру завтра утром или выписать его для меня прямо сейчас? Я получил ваше уведомление о запрете на дальнейшие покупки. Сейчас я возвращаюсь в свою контору. Вы можете просто внести в амортизационный фонд восемьсот сертификатов по курсу от семидесяти пяти до восьмидесяти долларов за штуку. Потом я пришлю вам титульный список.

– Разумеется, мистер Каупервуд, разумеется, – с готовностью отозвался Альберт. – Акции летят к черту, не так ли? Надеюсь, вы не сильно пострадали?

– Не так уж сильно, Альберт, – с улыбкой сказал Каупервуд, пока главный клерк выписывал чек. Он гадал, может ли Стинер случайно выйти из кабинета и помешать этому. Это была законная сделка. Он имел право получить чек при условии, что он разместил сертификаты на депозите у попечителя фонда. Он напряженно ждал и наконец, когда чек оказался у него в руке, испустил вздох облегчения. Ну вот, по крайней мере, теперь у него есть шестьдесят тысяч долларов, а вечерняя работа позволит ему собрать еще семьдесят пять тысяч долларов наличными. Завтра он снова посетит Китчена и Уолтера Лейфа, офисы «Джей Кук и К?» и «Эдвард Кларк и К?» – весь длинный перечень людей и контор, которым он задолжал деньги, – и выяснит, что можно сделать. Если бы у него только было время! Если бы он мог получить хотя бы неделю!

Глава 29

Но в этом критическом положении у него как раз не было свободного времени. С семьюдесятью пятью тысячами долларов, полученными в виде ссуды от друзей, и шестьюдесятью тысячами долларов, полученными по чеку от Стайерса, Каупервуд погасил свою задолженность перед Джирардским банком и положил тридцать пять тысяч долларов в домашний сейф. Затем он обратился с последней просьбой к банкирам и финансистам, но они отказались помочь ему. Впрочем, в этот час он не стал жалеть себя. Он посмотрел из окна своего кабинета на маленький двор и вздохнул. Что еще он мог сделать? Он отправил послание отцу, где попросил его прийти на обед. Он послал письмо своему юристу Харперу Стэджеру – они были одного возраста, и он ему очень нравился, – и попросил его тоже прийти на обед. Он проработал разные планы отсрочек, обращения к кредиторам и прочее, но, увы, не видел путей спасения от банкротства. Хуже всего было то, что дело о долгах городского казначея вело не только к публичному, но и к политическому скандалу. А обвинение в хищении средств казначейства, если не уголовное, то уж точно моральное, – самая большая опасность, грозившая ему.

С каким удовольствием его конкуренты будут распространять это обвинение! Он даже может встать на ноги, но придется начинать все сначала. Отец тоже пострадает. Скорее всего, он будет вынужден покинуть пост президента в своем банке. Такие мысли одолевали Каупервуда, пока он дожидался посетителей. Вскоре привратник объявил о прибытии Эйлин Батлер и Альберта Стайерса, прибывшего одновременно с ней.

– Пригласите мисс Батлер, – сказал он и встал. – Мистеру Стайерсу предложите немного подождать.

Эйлин вошла стремительно и энергично; как всегда, она была одета с показным щегольством. На ней был уличный костюм из золотисто-коричневой шерсти с темно-красными пуговицами, на ее голове красовалась красно-коричневая шляпка без полей с длинным пером того фасона, который ей очень шел. Шею украшало ожерелье из тройной нити золотых бусин. Ее руки были обтянуты кожаными перчатками, ноги обуты в красивые башмаки. Но в ее глазах отражалось детское горе, которое она безуспешно пыталась скрыть.

– Милый! – воскликнула она и протянула руки. – Что случилось? Позавчера я так много хотела узнать от тебя. Ты не собираешься разоряться, правда? Я слышала, как отец и Оуэн говорили о тебе вчера вечером.

– Что они говорили? – поинтересовался он, обняв ее одной рукой и спокойно глядя в ее беспокойные глаза.

– Знаешь, папа очень сердит на тебя. Он подозревает нас. Кто-то послал ему анонимное письмо. Он попытался выбить из меня правду вчера вечером, но у него ничего не вышло. Я все отрицала. Сегодня с утра я уже дважды приходила сюда, но тебя не было. Я очень боялась, что он может первым встретиться с тобой и ты что-нибудь расскажешь.

– Я, Эйлин?

– Ну, не совсем. Я так не думала. Не знаю, что и думать. Ох, милый, я так беспокоилась! Знаешь, я вообще не спала. Я думала, что я сильнее этого, но мне тревожно за тебя. Понимаешь, он усадил меня напротив окна в своем кабинете, чтобы лучше видеть мое лицо, а потом показал мне письмо. В первые мгновения я была так потрясена, что почти не помню, о чем я говорила и как выглядела.

– Что ты сказала?

– Я сказала: «Какой позор! Это неправда!» Но мой тон был неубедительным; сердце стучало, как молот. Я боялась, что он может о чем-то догадаться по выражению моего лица. Я с трудом переводила дух.

– Твой отец – умный человек, – заметил Каупервуд. – Он кое-что знает о жизни. Теперь ты видишь, в какое трудное положение мы попали. Впрочем, хорошо, что он решил показать тебе письмо, а не стал тайком следить за домом. Сейчас он ничего не может доказать. Но он знает. Тебе не удалось обмануть его.

– Откуда тебе известно, что он знает?

– Вчера я встретился с ним.

– Он говорил с тобой об этом?

– Нет, но я видел его лицо. Он просто смотрел на меня.

– Милый! Мне так жаль его!

– Знаю, что ты его жалеешь. Я тоже, но теперь ничего нельзя поделать. Нам следовало подумать об этом с самого начала.

– Но я так люблю тебя. Ох, дорогой, теперь он никогда не простит меня. Он тоже любит меня. Я ни в чем не признаюсь. О господи!

Она уперлась ладонями ему в грудь и безутешно посмотрела на него. Ее веки и губы дрожали. Она жалела своего отца, себя и Каупервуда. Через нее он ощущал силу родительской любви Батлера, ярость и опасность его гнева. Он видел, как много нитей его жизни сходится в одно целое, приближаясь к драматическому завершению.

– Не унывай, – отозвался он. – Все равно ничего не поделаешь. Где моя сильная, решительная Эйлин? Разве ты не собиралась быть храброй? Сейчас мне нужно, чтобы ты была такой.

– Правда?

– Да.

– У тебя неприятности?

– Думаю, дорогая, что мне предстоит банкротство.

– О, нет!

– Да, милая. Я нахожусь в конце пути и сейчас не вижу иного выхода. Недавно я послал за моим отцом и юристом. Ты не должна оставаться здесь, любимая. Твой отец может прийти в любую минуту. Нам нужно где-то встретиться завтра, скажем, завтра днем. Ты помнишь Индиан-Рок на Уиссахиконе?

– Да.

– Сможешь быть там в четыре часа дня?

– Да.

– Смотри, чтобы никто не проследил за тобой. Если я не появлюсь до половины пятого, не жди меня. Это будет значить, что я заподозрил слежку. Но если мы все хорошо устроим, то этого не случится. А теперь тебе надо бежать, дорогая. Мы больше не можем пользоваться домом на Десятой улице; я присмотрю какоенибудь другое место.

– Ох, милый, мне так жаль!

– Разве ты не собиралась быть сильной и храброй? Мне нужно видеть тебя такой.

Впервые за все время отношений с ней он испытывал легкую грусть.