Мир Гаора. Коррант. 3 книга

– Работать надо, лемзяи, тады и не замёрзнете.

Что до новогодья ни стакаши, ни стопарика у Старшей Матери не выпросишь и не вымолишь, все знали, но отчего ж не попробовать. А вдруг отломится, это раз, и для общего смеха, это два. И Гаор с удовольствием участвовал в этих регулярно возникавших молениях, причём Старшая Мать, хоть и ругалась на них, и пьянчугами называла, но и смеялась вместе с ними. И даже Джадд, всегда сидевший молчком, иногда присоединялся к мужикам и улыбался.

После ужина, как всегда, учёба, курево, трёп и рукоделье. Гаор проверил чтение, письмо и счёт у Лутошки и Малуши, определил, что им сейчас писать и решать, отодрал при общей поддержке Трёпку за ухо за несделанные плетёнки и велел сейчас делать.

– У меня не получается, – хныкала Трёпка.

– За волосы драл, не получается, – задумчиво сказал Гаор, зажав сигарету в углу рта и выплетая мечик, – за ухо – тоже не получается, может, мне тебе задницу надрать, чтоб получилось?

– Срамота, – поддержала Гаора Большуха, зашивавшая штаны Сизарю, – девка уже, считай, вот-вот в сок войдёт, а ни хрена не умеет, – и с гордостью посмотрела на старательно выписывающую буквы Малушу.

– Рыжий, а это чо ты плетёшь? – спросил следивший за его работой Сивко.

– Я, когда у Сторрама был, наплёл всякого, – спокойно и чуть небрежно стал рассказывать Гаор, – ну, колец всяких, и простых, и височных, грибатку матерям сплёл большую.

В кухне наступила такая тишина, что Лутошка, Малуша и Трёпка бросили свою работу и удивлённо смотрели на застывшие лица взрослых. А Гаор, словно не замечая этого, продолжал.

– Ну, плёл по памяти, что видел когда-то, а потом матери мне объяснили, что для чего и какой смысл имеет. А это, – он выложил на стол законченную работу, – это, мне сказали, мечик, мужской оберег, талисман воинский. Я их потом много наплёл.

– И дел куда? – сурово спросила Нянька.

– Подарил, – ответил, твёрдо глядя ей в глаза, Гаор, – брату названному, друзьям, кому успел. Продали меня.

Нянька кивнула.

– А височные кольца какие плёл?

– С лопастями. На три, пять и семь лопастей.

– И кому какие знашь?

– Знаю. Три лопасти у полешан, у дреговичей пять, а у криушан семь.

– Правильно, – кивнула Нянька, а за ней и остальные женщины. – И все дарил?

– Все, – твёрдо ответил Гаор.

– Ну и ладноть, – улыбнулась Нянька, и все сразу задвигались и зашумели.

Мечик пошёл по рукам. Лутошка, Малуша и Трёпка под грозным взглядом Гаора вернулись к урокам. Красава попросила себе кольца на три лопасти, а то сюды её совсем махонькой привезли, она и не помнит, кем раньше была, так полешанское ей.

– Говорите кому какие, – рассмеялся Гаор. – К новогодью сделаю.

– Грибатку плести не вздумай, – предостерегла его Нянька. – Её за просто так не носят.

– Знаю, – кивнул Гаор, – объяснили мне.

– Рыжий, а меня научишь? – оторвалась от тетради Малуша.

– Научу, – кивнул Гаор.

– Что не продавал ты их, это правильно, – сказала Большуха, – купленное силы не имеет, так, покрасоваться там или ещё на что выменять, а дарёное – оно сильное.

– Лутошке мечик рано, – сказала Нянька, – малый он ещё.

– Да ни хрена! – возмутился в голос Лутошка. – Курить – малый, любиться с кем – малый, и для мечика малый, а как работать, так большой!

В кухне грохнул дружный хохот.

– На «кобыле» кататься тоже большой, – еле выговорил сквозь смех Тумак.

– А чо? – поддержали его остальные. – Апосля картинок так самое оно.

Тут посыпались такие шутки, что Нянька пообещала укоротить языки болтунам, что без ума пасти разевают.

И уже после всего, вернувшись в свою повалушу, Гаор, вспоминая услышанное, смеялся и крутил головой. Надо же как по-нашенски хлёстко выходит, иное покрепче ихнего получается. Он убрал заделье в сундучок, медленно, предвкушая удовольствие, разделся до белья, лёг и взял газету. «Ну, теперь, – усмехнулся он сам над собой, – пока все не прочитаю, не засну». Газеты за четыре дня, одна большая, это ему на полночи. Не проспать бы завтра. Да ни хрена, разбудят! Он перебрал их по датам и начал с самой ранней.

Восторг и упоение самим процессом чтения у Гаора уже прошли, и он читал быстро, сразу выхватывая знакомые и даже близкие теперь названия. Местные сплетни его мало интересовали: управляющие посёлков и сержанты блокпостов были слишком мелкой сошкой даже для местной газеты, а других, рангом выше, он не знал. Хотя… что начальника местной дорожной полиции застукали в обществе сразу двух дорогих проституток – это уже интересно. На проституток нужны наличные, и немалые, взять их начальник полиции может только с подчинённых, а, значит, патрульных вздрючат, чтоб те шустрили и штрафовали если не всех подряд, то хоть двух из трёх. Его самого это коснётся более частыми остановками и обысками. С него-то самого взять патрулю нечего, а вот штрафануть из-за него хозяина могут, а хозяйский штраф – это лишняя поездка на «кобыле», так что держи ухо востро, водила, бди, сержант.

Очень довольный собой: какой он умный и с ходу просчитал, что из чего получается, – Гаор отложил просмотренную газету и взял следующую. Оказалась за десятый день, итоговая, а потому толстая, с большой вкладкой «вестей из столицы». Здесь тоже названия ему известны лучше фамилий, но… но… Армонтин?! Аггел, он же помнит, Кервин из Армонтинов, о нём?! Что?!

Гаор, рывком отбросив одеяло, сел, а потом встал прямо под лампочкой, будто ему не хватало света.

Разгул преступности… бездействие полиции… конец рода… редактор газеты «Эхо» Кервинайк Армонтин похищен и убит неизвестными грабителями… при попытке ограбления квартиры погибла экономка и мать бастардов… Возможная причина – хранившиеся в доме наличные средства, предназначенные для выплат сотрудникам… Брехня! Кервин не держал их дома, всё было в редакционном сейфе… Похищен и убит… да никакой шпане, даже самой… в голову не придёт похищать Кервина… Похищают для выкупа, а какой выкуп с редактора? Аггел, когда это было?! Пишут, как о давно всем известном… ага, вот, треть сезона назад, и преступники так и не найдены. Но почему конец рода? Ведь у Кервина был наследник, он помнит… стоп, читай сначала и слово за слово, как по минному полю ползи, а не скачи как под обстрелом.

С третьего раза он понял уже всё. Аггел, никакие это не уголовники, с Кервином расправились совсем другие. Убили. Выстрелом в затылок, ну, это мы знаем, где такие стрелки. И его… как её? А да, Мийру, её убили, выбросили из окна, о смерти детей нет, хотя, аггел, он же помнит, их было трое, наследник и два бастарда, парнишка и совсем маленькая девочка, Кервин их всех растил вместе. Конец рода, остались бастарды, значит, наследника, того большеглазого малыша, тоже убили. Чтобы под корень. Сволочи, зачистили Армонтинов! Да, точно, зачистка. В центре Аргата, днём, сволочи…

Гаор сидел на постели, зажав в кулаке скомканный лист, и тупо смотрел перед собой. Ничего не было, кроме острой, разрывавшей его изнутри боли. Ничего… ничего… ничего… а вслед за болью медленно и неотвратимо надвигалась серая пустота. Сейчас она сомкнётся вокруг него, и он останется внутри со своей болью, и будет только один выход. Кервин, за что тебя? А то ты не знаешь? Ещё тогда по краешку ходили, где-то оступился и… где-то? Себе не ври. Ты виноват, твоя статья. «Серый коршун». Рабское ведомство журналистов не любит, а тут такое, изнутри его ковырнули. Но… но, значит, Кервин не сдал тебя, и… пуля в затылок. Вместо тебя, за тебя. Ты виноват и больше никто. Всё это время пил, жрал, баб трахал в своё удовольствие, а Кервин… Кервин, друг, прости меня, я же не знал, приду к Огню, всё от тебя приму… Нет, всё не то, тебя матери-владычицы прикрывают, а Кервин беззащитным был. Сам укрылся, а друга под обстрелом бросил.

Гаор понял, что больше не выдержит, и ему сейчас нужно только одно. Слишком близко стоит серая пустота, а ненависть выплеснуть некуда, те, убийцы Кервина, недосягаемы, а здешние, что спят в своих спальнях на хозяйской половине, невиновны. Пусть спят. Аггелы с ними. Но это ему сейчас нужно. Или он и впрямь в разнос пойдет и уже ни на что не посмотрит.

Он встал и как был, не одеваясь, в одном белье, босиком, по-прежнему сжимая в кулаке бумажный комок, вышел из повалуши.

Света Гаор включать не стал и шёл бездумно, но дверью не ошибся. Правда, его ещё хватило, чтобы не рвать её, а постучать.

– Кто там? – спросил из-за двери не так испуганный, как рассерженный голос.

– Я это, Старшая Мать, впусти.

– Рыжий? – изумилась Нянька, открывая дверь. – Да ты чо, совсем ошалел? Ты куда лезешь-то?

Почти оттолкнув её, Гаор вошёл в повалушу, большую, но тесно заставленную шкафами, сундуками, сундучками и полочками. На маленьком столике-тумбочке у изголовья настоящей кровати горела лампочка-ночничок. Гаор тяжело сел на один из сундуков.

– Дай водки, – глухо сказал он.

Не потребовал, но и не попросил, а просто сказал.

– Да ты чо, Рыжий, и впрямь с ума сошёл?!