Расцеловавшись с ней, доктор Ваня обернулся и кивнул ему:
– Поднимайся, Андрей, – и когда он поднялся по ступенькам, – Вот, Андрей Кузьмин, мой крестник, прошу любить и жаловать.
Он смущённо поклонился.
– Здравствуйте.
– Здравствуй-здравствуй, – улыбнулась ему Серафима Панкратьевна.
А та, что в чёрном – потом он узнал, что полным именем её зовут Устиньей Капитоновной – кивнула и строго сказала:
– Вещи здесь оставь. Голодные же оба небось.
– Прямо со смены, – засмеялся доктор Ваня.
– Ну, так за стол, – распорядилась Серафима Панкратьевна. – Сейчас обедать будем. Как, Устюшка, накормим молодцов?
– Конечно, накормим.
Он сообразил, что их же не ждали, а, значит, на них и не готовили, но сказать ничего не смог. А потом они сидели в маленькой столовой и обедали. Он помалкивал и слушал. Оказывается, Серафима Панкратьевна не родственница доктору Ване, вернее, очень дальняя родственница, он даже не понял, но запомнил, что по сводной сестре второго мужа доктор Ваня ей троюродный племянник. И доктор Ваня жил у неё, квартировал, когда учился в университете и в аспирантуре.
– Ну, так как ты устроился, Ванечка?
– Отлично, тётя Сима. В Центральном военном и часы в военно-медицинской дают.
– Не демобилизовался?
– Нет, тётя Сима, – покачал головой доктор Ваня и стал серьёзным. – Работа у меня нужная, шрамы на душах разглаживать.
Серафима Панкратьевна кивнула, а Устинья Капитоновна, как раз убиравшая со стола перед чаем, вздохнула:
– Да уж, война души корёжит, а которые и вовсе ломает.
Шрамы на душах? Он задумался над этим: что же это такое, как-то отвлёкся и не сразу заметил, что говорят уже о нём.
– Тётя Сима, ему надо учиться и всерьёз, а в общежитии легко задурить.
– Да уж, – кивнула Устинья Капитоновна, стоя у стола.
– Вот я и подумал, что лучшего места не найти. Как, тётя Сима?
– Конечно, Ваня, – Серафима Панкратьевна налила ему ещё чаю. – Мансарда свободна, – и улыбнулась. – Я была уверена, Ваня, что ты вернёшься, и крестнику твоему всегда и стол, и кров будет, – и ему: – Бери варенье. Это крыжовенное. Ел?
– Нет, – он улыбнулся. – Спасибо. Очень вкусно.
– Ну так ещё клади, и печенья бери, не стесняйся.
Он пил чай с ярко-зелёным вареньем и маленькими золотистыми кругляшами и слушал. А потом… потом он понёс свои вещи наверх, в мансарду. Комната ему сразу понравилась, он только подумал – тоже сразу – как это доктор Ваня в ней помещался? Или тогда похудее был? Вещи разбирать он не стал, просто поставил на пол чемодан, положил рядом мешок и стоял, оглядываясь по сторонам. Так… так он теперь кто? Квартирант, жилец? Доктор Ваня назвал его своим крестником, да, но… но ведь это тоже родство, значит – он только сейчас подумал об этом – значит, он и доктор Ваня что, родственники? Значит… он не додумал, потому что его позвали вниз.
– Проводи меня до автобуса, Андрей.
– Конечно, Иван Дормидонтович.
И когда они вышли на улицу, он сразу спросил:
– Иван Дормидонтович, кто я им?
Доктор Ваня улыбнулся.
– Умеешь ты вопросы задавать, Андрей. Понимаешь, одному тебе будет слишком трудно, а в общежитии тебе не дадут нормально учиться.
– Нет, Иван Дормидонтович, я не о том. Я… квартирант, да? Я не хочу жить задаром. Сколько я должен платить?
– Сто в месяц осилишь?
Он на секунду задумался, прикидывая, и кивнул.
– Да. Но…
Доктор Ваня улыбнулся.
– Со временем ты всё поймёшь, Андрей.
И тут у него вырвалось:
– Я думал, мы вместе будем жить… – и осёкся, слишком поздно сообразив, как это можно понять.
Но доктор Ваня не обиделся.
– Нет, Андрей. Тебе пора начинать самостоятельную жизнь. Я буду жить в Царьграде, – и улыбнулся. – Ничего, найдём время для философии.
Они ещё постояли на остановке, ожидая автобус. Доктор Ваня помог ему разобраться в расписании, подошёл автобус, доктор Ваня сел и уехал, помахав ему на прощание в окно рукой, а он побрёл обратно. Было уже сумеречно, не вечер, а перед вечером, из-за заборов голоса и смех… Вот так, теперь он будет здесь жить. Ему надо привыкнуть, убедить себя, что это хорошо, что он не хочет другого…
…Андрей выключил воду, аккуратно сдвинул внутренний занавес из прозрачной плёнки и перешагнул из душа на пушистый коврик, снял с крючка такое же мохнатое полотенце и стал вытираться. Сквозь цветастую наружную занавеску просвечивало, и он выключил лампу в душе. Круглый стеклянный шар на стене сразу стал из молочного серым. В цветном полумраке он вытерся, натянул трусы и, широко отдёрнув занавеску, стал убирать комнату. Застелил постель, аккуратно расправив зелёное, как молодая листва, покрывало. Вот так, а спущенный край закрывает задвинутый под кровать чемодан. Так-то у него всегда порядок, книги на этажерке, одежда в шкафу, бельё в комоде… всего, правда, по чуть-чуть, но и он же только начал своё обзаведение. Оделся он «по-воскресному». И вовремя.
– Андрюша, – позвал его снизу голос Устиньи Капитоновны.
– Иду, – откликнулся он, скатываясь по узкой поскрипывающей лестнице. – Доброе утро.
– Доброе утро, – улыбнулась Устинья Капитоновна. – Долго спишь, самовар уж когда готов был.
Говорила она строго, но улыбаясь. И Андрей улыбнулся в ответ.
И Серафима Панкратьевна улыбнулась ему и тоже сказала, что он долго спит.
– Опять, небось, до полуночи читал.
Она не спрашивала, но Андрей с улыбкой кивнул и сел за стол.