Бурлаков ждал смеха или подходящей реплики: Мишка всегда относился к гаданиям, приметам и гадалкам крайне скептически и не упускал случая поиздеваться над чужим легковерием. Но сейчас он только молча серьёзно кивнул, и Бурлаков продолжил:
– Ну, я ответил что-то вежливое и уехал на всё лето в поле. Ну, у тебя там были свои планы и соображения, а мне… Вспомнить молодость и забыть обо всём остальном. Вернулся к первому сентября и стал разбирать почту. Маша мне всё на стол складывала. Смотрю, читаю, между прочим нашёл Сашкино письмо, и смотрю: Загорье, почерк Женечки. Его ни с чьим не спутаешь. Читаю и глазам не верю. Андрюша вернулся, живой, здоровый, был только ранен, словом… Я сорвался и туда. Как доехал, не помню.
– А как встретили? – разжал губы Михаил Аркадьевич.
– Умеешь ты, Мишка, по самому больному вдарить, – кивнул Бурлаков. – Я-то его узнал, не сразу, но узнал. А он… он не захотел. И не узнавать, а признавать. Понимаешь, он…
– Стоп! – жёстко перебил его Михаил Аркадьевич. – Гошка, ты когда Серёжку в последний раз видел? Ему сколько было? Восемь?
– Восьмой, – кивнул Игорь Александрович. – Я понимаю, о чём ты. Да, был мальчик, стал мужчина. Но, это он, Миша. Подставы, да-да, знаю я тебя, ты раз решил, то тебя не своротить, опыт – великая вещь, только когда опыт становится стереотипом, он мешать начинает. Нет там подставы. Он знает то, что мог знать только Серёжа. Он… он чашку с чаем по-бурлаковски держит. Ну, а тогда… Я проглотил, утёрся и уехал.
– Не спеши. Хорошо, ты его узнал. Допустим. А он?
– Я же сказал. Узнал, но не признал. Мишка, – тон Игоря Александровича стал жалобным. – Ну, не могу я об этом. Как вспомню, так сердце заходится.
– Хорошо. Тогда о другом. Все знали, что он погиб. Кто пустил дезу?
– Это не деза, Мишка. Я уже думал. Как в любой резне, кто-то что-то увидел, обознался, ну, и пошло… Эркину Алечка рассказала, что видела… Ну, сам подумай, пять лет девочке, и тут гонятся, бьют, сжигают заживо… конечно, ребёнок в шоке. Ну, и решили, что это она об… Андрее рассказывает, тем более, что того нигде нет, а трупы, обугленные, есть. А его только ранило, кто-то, он и сейчас не хочет их называть, подобрал раненого и спрятал. Понимаешь расклад?
Михаил Аркадьевич кивнул.
– Примем как версию. Дальше. Вернулся ты в Царьград…
– Да, и решил жить дальше. Никому ничего я не говорил.
– И Маше?
– Она только про январь и Джексонвилл знает.
– Теперь-то расскажешь, надеюсь?
– А как же! Радостью не делиться – грех великий. Ну, месяц прошёл, и, – голос Бурлакова стал торжественным. – И Серёжа приехал. Сам. Представляешь, веду приём, зову следующего, и входит… Серёжа!
– Так уголовник, что твою Церберуню до истерики довёл…
– Всё-то ты, Мишка, знаешь. Особенно, что тебя никак не касается. Да, он, – Бурлаков одновременно и вздохнул, и улыбнулся. – Ну, сам подумай, Миша. Восемь лет лагеря, а до этого спецприют, тюрьма…
– Да, – кивнул Михаил Аркадьевич. – При такой биографии поведение соответствующее. Ну и…
– Ну, вот. И Серёжа пригласил меня на годовщину свадьбы Эркина. Ну… ну, вот и всё, Миша.
– Вот и всё, – повторил Михаил Аркадьевич. – Но это… Это же чудо, Гошка.
– А я о чём говорю!
Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне, успокаиваясь движением. Невероятно, невозможно, но… но существует. Как говорят в Поморье: «Кажин знат, как всяко быват». А в Луизиане: «И не такое бывает». Бывает. Бать может вообще всё, что угодно. А то, что они сами, их пятёрка, выжила, тоже невероятно. Но всё же такая концентрация чудес на отдельном человеке… хотя… если, к примеру, взять Никласа… и… ещё… да, бывает и не такое. Но… но есть ещё один аспект. И, похоже, о нём Гошка пока не думает.
– И всё-таки я прав.
– Интересно, в чём? – ехидно осведомился Бурлаков.
– Что ты вляпался и сам этого не понимаешь.
– Ага. Это ты про Джонатана и Фредди?
– Да нет, здесь даже, если посоображать, можно и на пользу повернуть.
– С богатым не судись, а с сильным не дерись, – хмыкнул Бурлаков.
– А с шулером не играй, – не менее ехидно закончил Михаил Аркадьевич. – Но… – и сам себя остановил. – Стоп. Гошка, уже?
– А ты думал! – Бурлаков достал из нагрудного кармана визитку Джонатана и протянул её Михаилу Аркадьевичу. – Читай.
– Та-ак, – протянул Михаил Аркадьевич, не читая, а фотографируя взглядом внешне незамысловатый текст. – Интересно. И зачем?
– А затем! Ты знаешь, что такое автоответчик?
– Ну, знаю, конечно.
– А почему их у нас нет, тоже знаешь?
– Так…
– Вот именно! А некий Джонатан Бредли имеет это устройство в своей конторе, и, судя по открытости пользования, вполне законно. И согласен поставить энное количество вышеозначенных аппаратов Цареградскому Университету. Об условиях будет созваниваться ректорат. Завхоз у нас – тётка ушлая, справится. Мишка, не лезь, у меня есть кому отследить каналы, а твои помешают.
– Так ты свою сетку…
– Своих не сдаём, понял? А с результатами ознакомим.
– Так эта «Октава»…
– Как заявляет сам Бредли и даже на визитке зафиксировал: не торговец, а посредник. А производителя ты знаешь, и почему его продукции у нас нет, тоже.
Михаил Аркадьевич перечитал визитку, задумчиво повертел её в пальцах и повторил:
– Не торговец, а посредник. Не слишком грамотно, но… удобно.
– То-то и оно.
Михаил Аркадьевич со вздохом вернул визитку.
– Жук ты, Гошка. Даже жучара.
– Я, позволю себе напомнить тебе твои же слова, старый козёл. А ты весьма немолодой не будем уточнять кто. Сам подберёшь себе определение. Но вернёмся немного назад и уточним. Так во что я, по твоим словам, вляпался? Об чём спич?
– О ком, – поправил его Михаил Аркадьевич и передвинул фотографии. – Вот о нём. Ты знаешь, что он – спальник?
– Ну и что?