Захар вошёл в кухню и сел на своё место.
– Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.
– Такое, а если… – Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.
Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:
– Обходилось раньше, обойдётся и теперь.
Захар улыбнулся.
– Тоже игра, отец, так?
– Верно, – кивнул Степан Медардович.
– Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, – улыбнулся и Роман. – Игра княжеская, согласен.
Елизавета Гермогеновна вздохнула.
– Ну, раз это игра, то я молчу.
– Спасибо, княгиня, – Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.
Захар и Роман рассмеялись.
Новоболотинская улица, дом 6, квартира 56
Бурлаков постелил сыну на диване в кабинете. И, как ни устал Андрей, но войдя в кабинет и увидев книжные полки по стенам, не удержался от завистливого:
– И это ты всё прочитал?
Бурлаков горько улыбнулся: жалкие остатки и попытки хоть частично восстановить утраченное, правда, кое-что сданное тогда на хранение в университетскую библиотеку, сохранилось, но как же это далеко от былого… Но ответил весело.
– У тебя ещё всё впереди.
– С собой же не возьмёшь, – сразу ответил Андрей, чтобы профессор не подумал, что он остаться решил. А вот это да, лучше прямо сейчас и решить. – Вот ещё что. Как мне тебя называть? Не папочкой же? А на пахана ты не тянешь. Кликуха хоть есть, или там, – он ткнул пальцем в пол, намекая на подполье, – не заработал?
– Не умножай свою печаль излишними знаниями, – сразу и очень серьёзно ответил Бурлаков. – Кому надо, те знают, а тебе незачем.
– Ага-а, – задумчиво согласился Андрей. – Ясно-понятно. Ну, а мне как?
– Как хочешь, – пожал плечами Бурлаков.
Но Андрей его равнодушию не поверил.
– На… батю согласен?
– Да, – сразу и даже, к удивлению Андрея, с радостью согласился Бурлаков.
– Замётано, – кивнул Андрей.
На этом они и расстались на ночь.
Бурлаков ушёл в спальню, разобрал постель и прислушался. Вроде хлопнула дверь ванной, Серёжа сказал, что бритва у него с собой, хотя вряд ли он будет бриться, да и что там брить, он же мальчик совсем, ну вот, вот оно и наступило, снова дверь ванной, кабинета, мальчик лёг. Мучительно хотелось пойти посмотреть, удобно ли ему, но понимал, что делать этого нельзя, реакция непредсказуема, нет, надо ложиться и спать, господи, какой был день…
Андрей разделся до трусов, откинул одеяло и лёг, укрылся, нашарил выключатель настенной лампы – всплыло вдруг в памяти смешное слово «бра» – и щёлкнул им. Темнота оказалась светлее, чем дома, фонарь, что ли, за окном, и не такой тихой, что-то где-то булькало и переливалось. Ну, что же, это он сделал, смог, переломил себя. И неплохо, в общем-то, получилось. На все его условия согласились, он ничем не поступился и Эркина не обделил. А на свадьбу он устроит, всех соберёт, то-то у профессора глаза на лоб полезут. Об игре в поезде Андрей уже не думал. Мало ли что бывает, было, да и прошло. И спал он спокойно. Без снов.
Бурлаков лежал без сна, в каком-то странном забытьи. Не было ни мыслей, ни чувств, пустота, но тёплая, нестрашная и очень приятная пустота покоя. Какие же слова нашла Женя, что мальчик понял и приехал. Да за одно это… это неважно, всё неважно, здесь, совсем рядом, за стеной спит его сын, чудо всё-таки есть. Выжил, сохранил память и рассудок, и… чудо, и ещё раз чудо, и ещё раз. Он засыпал и просыпался от страха, что ничего не было, и прислушивался, пытаясь уловить за стеной дыхание.
Когда в очередной раз Бурлаков открыл глаза, окно – он вечером забыл задёрнуть штору – было серым. Значит, утро. Он откинул одеяло и сел. На часах уже начало восьмого. Мальчик пусть спит, конечно, но чайник надо поставить, и что-нибудь из еды, чтобы, когда проснётся, всё было готово.
Бесшумно двигаясь, он навёл порядок в спальне и пошёл на кухню. В кабинет он не заглянул: мальчику это может не понравиться, ещё подумает, что за ним следят. Обычно утром Бурлаков ограничивался чаем с бутербродами, но сегодня не простое воскресенье, да, где-то у него было сало, яичница с салом – это то, что нужно молодому голодному парню.
Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.
– А чего, утро уже?
Бурлаков вздрогнул и обернулся. Его сын. Взлохмаченный, полуголый, стоя в дверях кухни, по-детски протирал кулаками глаза. Как… как когда-то, теми же детскими движениями. Но белая кожа, туго обтягивающая костлявое худое тело, испещрена, исполосована шрамами и рубцами, торчат шары коленных суставов, шишки сросшихся переломов на рёбрах… У Бурлакова вдруг ослабли руки, и тарелка звонко ударилась о край стола, отскочила, раскалываясь на две половинки, и уже на полу разбилась на мелкие осколки.
– Ты чего? – удивился Андрей.
Он наконец протёр глаза и удивлённо смотрел на Бурлакова, на его побледневшее застывшее лицо.
– Ничего, – глухо ответил Бурлаков, отворачиваясь к плите, чтобы не броситься обнять и прижать к себе этого изломанного, изорванного беспощадной вражеской силой мальчика. – Иди, умывайся. Завтракать будем.
– Пожрать я завсегда, – согласился Андрей, поддёргивая сползающие трусы, и, уже повернувшись уходить, сообразил: – А-а, так ты этого, – он похлопал себя по груди, – испугался? Ништяк, зажило уже всё.
Он изобразил залихватский блатной плевок и вышел из кухни.
Собирая осколки, Бурлаков слышал, как он, насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.
– А вот и я! Пожрать ещё есть что?
– Садись, – улыбнулся Бурлаков. – Кофе хочешь?
– А ну его к богу в рай, – весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. – Чай не в пример лучше.
И, уже начав есть, быстро вскинул на Бурлакова глаза.
– А чего ты испугался так? Я уже о-го-го, ты б меня прошлой весной увидел, вот это было, да-а!
Бурлаков сглотнул вставший в горле комок.
– Сейчас… всё в порядке?
– В абсолютном!
Андре даже подмигнул ему и снова набросился на яичницу. В самом деле она была такой вкусной, или это он так проголодался? А профессор тоже ничего, наворачивает – будь здоров.