Горы и встречи. 1957

«Кто может сказать, – пишет Знамеровская также, – что женщине не доставляет тайного удовольствия, когда на нее смотрят как на женщину даже абсолютно ей не нужные люди? Думаю, что в любом случае утверждать обратное было бы лицемерием. Возможно, что существуют женщины настолько доброжелательные или настолько не являющиеся женщинами, что они с возмущением это отвергнут. Не знаю. Я никогда не меряю всех на один аршин. Но все-таки в наиболее естественных случаях подобное отрицание не бывает искренним до конца. Неискренность же для меня нечто неприемлемое. Поэтому я не скрою, что ощущение прикованных ко мне как к женщине взглядов будоражило и горячило мой и без того повышенный тонус в это лето»[101 - С. 98 настоящего издания.]. Поэтому она любила проявления мужского восхищения ее женскими чарами и никогда не возмущалась, как многие ее напарницы, попытками завязать отношения – только если они переходили известную грань. Здесь она готова была постоять за себя. И порою ей действительно это приходилось делать. Вспомним хотя бы ее путешествие в одиночку в Шиомгвиме. Если же чувство друга переходило в более сильное, она никогда этим не злоупотребляла, сразу расставляя все точки над «Ь> и стараясь сделать это как можно мягче и без тени унижения.

В соответствии со своей любовью ко всему жизненно-сочному, полноценному Знамеровская с трудом переносила зрелище инвалидности, неполноценности, болезни, хотя, естественно, как хорошо воспитанный человек, старалась никогда не показывать своей антипатии. «Я испытывала неприятное смешение и жалости к нему, этому молодому калеке, и боязни обидеть его чем-либо, и вместе с тем физическое отвращение к искалеченности»[102 - Знамеровская Т. П. Горы и встречи. Ч. 2. Рукопись. С. 364.], – напишет она по поводу одного случая на дагестанских дорогах во второй части «Гор и встреч».

Татьяна Петровна была человеком бесстрашным. И не боялась ездить по опасным горным дорогам, когда у многих ее спутников начиналась истерика. Порою она даже испытывала судьбу, оставаясь в машине, когда – на особо опасном участке – в ней оставался только водитель. Но она, основываясь на рассказах очевидцев, была уверена, что результатом падения машины в пропасть может стать только мгновенная гибель, ее она не боялась. Напротив, любила сильные ощущения, риск. Во второй части рукописи она расскажет, как они в Дагестане мчались на грузовике по горной дороге над пропастями: «Здесь нет таких отвесных пропастей и голых скал, как на вчерашнем пути. Но склоны довольно широкого ущелья, по которому вьется вверх дорога, круты, а дорога делает такие петли, что повороты на их концах оказываются для нее невозможными. Поэтому на поворотах сделаны еще слепые отрезки пути, по которым грузовик сначала пятится назад, а потом уже взлетает на новую петлю. Пятится над крутыми склонами, вслепую, так сказать, наощупь… Гарантия того, что он не слетит с обрыва, сделав лишний поворот руля, только в опытности шофера. Кажется, что здесь нужны не только опытность, но и осторожность. Но где ей взяться у вчерашнего джигита? И тем более у такого удальца, как Магомед-Али? Машина несется так быстро, что мы впиваемся пальцами в доску, на которой сидим, изо всей силы, и видим, как мелькают пропасти, как задние колеса, пятясь вслепую назад, почти повисают над ними там, где “хвостик” кончился, чтобы в последний момент ринуться вперед, вверх к новому повороту. Действительно сильные ощущения! Сердце то сжимается, то содрогается, и все-таки ощущения захватывающе увлекательные. Даже толчки и тряска на немощеной каменистой дороге скрадываются этой быстротой. Почти как птица несется машина, почти не касается она земли, лишь иногда резко подпрыгивая на каком-нибудь большом камне»[103 - Там же. С. 371–372.].

В другом месте книги она рассказывает: во время поездки по горной дороге «мой сосед заметил, что глаза мои на мгновение приковались к мелькнувшему за стеклом обрыву, на самом краю которого машина сделала поворот.

– Страшно?

– Нет. Наоборот, приятно. Вернее, может быть, это и страх, но щекочущий нервы и доставляющий удовольствие»[104 - С. 133 настоящего издания.].

«От пропастей, открывавшихся за бортом, захватывало дух. При непрерывной тряске, резких поворотах и сдавленности кругозора нависшими и теснившимися со всех сторон тяжелыми массами рельефа фотографировать было невозможно. Нельзя было даже заглянуть в окошечко аппарата, совместив его хоть на мгновение с глазом. Но я дышала все более свободно и легко среди этого разгула буйных сил и опьяняющего смелого движения»[105 - С. 221 настоящего издания.].

Как натура, любящая жизнь, умеющая наслаждаться жизнью, Знамеровская боялась смерти, вернее не столько самой смерти – ее она как раз не боялась, а того, что обычно связано со смертью, – болезней, дряхлости, беспомощности. Видимо, в мечтах ей бы даже хотелось уйти из жизни в расцвете сил, как ушли любимые ею Пушкин и Лермонтов и, видимо, любимый ею Петроний со своей Эвникой из романа Г. Сенкевича «Камо грядеши». Но она не могла этого сделать, потому что знала, что это повлечет за собой смерть родителей и мужа. А вот если бы судьба сама подарила ей такую смерть, от такого дара, она, возможно, и не отказалась бы. Тем более что в эти годы ее постигло трагическое разочарование в человеке, сделавшемся для нее олицетворением красоты Кавказа.

А вот если ситуация грозила инвалидностью и искалеченностью, здесь даже она испытывала страх. Во второй части Знамеровская опишет ситуации в горах, когда им встретились овчарки, охраняющие стадо, и они с Р. О. Шмерлинг стояли, вжавшись в скалу, и боялись пошевелиться. Потому что хоть одно движение – и собаки бросились бы на них и искалечили. Только когда из-за поворота показался пастух и отогнал собак, женщины вздохнули с облегчением. «И тут из-за скал на изгибе дороги нам навстречу вышло стадо овец. Его конец был еще где-то за поворотом, чабана не было видно, а впереди шли две огромные кавказские овчарки, не косматые, а неприятной породы с более короткой шерстью и стоящими ушами. При виде нас они не залаяли, но шерсть на них взъерошилась, они насторожили уши, уставились на нас ледяными глазами и медленно приближались, издавая рычание и готовясь к нападению. Что говорить? Я люблю больших собак, люблю дружбу с ними, но я очень боюсь собак враждебных. Овчарки, когда они исполняют свои обязанности при стаде, загрызают даже насмерть. Но если они просто вырвут кусок тела, это ужасно, а подобную возможность быть изуродованной я всегда представляю себе с полной наглядностью. <…> Я еле перевела дух, а Ренэ уже смеялась нашему приключению, и мы, снова чувствуя забытый на миг холод, в самом быстром темпе добрались до Чоха»[106 - Знамеровская Т. П. Горы и встречи. Ч. 2. Рукопись. С. 358.].

Из героев Кавказа пальму первенства Знамеровская, пожалуй, готова была отдать Шамилю. С восторгом опишет она его беззаветное мужество и отвагу во второй части рукописи. «Но как это (героизм русских на Кавказе. – А.М.) меркнет перед героикой самозащиты и борьбы за свою свободу до последней капли крови! Таков закон истории. Содрогаясь от мысли и о без вины виноватых, смертью оплативших славу солдатах, мы восхищаемся не ими, а той последней кучкой горцев, которая залегла на Гунибском плато и дорого продала свою жизнь, не продав свободы»[107 - Там же. С. 338.], – напишет она, останавливаясь на своих впечатлениях от созерцания плато Гуниб, где находилось последнее убежище Шамиля.

Одним из ее кавказских героев суждено было стать Элгудже Яшвили. Он для нее во многом стал олицетворением Кавказа. «И вдруг передо мной снова во мраке выплыли большие странные глаза, равнодушно холодные, но полные золотистых отблесков, непроницаемые, как будто таящие на дне замкнутую печаль… Я не отгоняла это видение. Оно слилось для меня с поэзией вечера, с огнями города, с таинственной бездной звездного неба»[108 - С. 94–95 настоящего издания.].

В книгу включены и прекрасные стихи Знамеровской, написанные ею на Кавказе или в воспоминаниях о поездках на Кавказ. Она в свое время мало печаталась, отдавая силы искусствоведению и не желая переписывать свои стихи в соответствии с требованиями времени. Армянский поэт Гурген Стамболцян, которому она читала некоторые свои стихотворения, сказал ей: «Я уверен – настанет время, когда, найдя ваши стихи, люди скажут: этот искусствовед был также настоящим поэтом»[109 - С. 167 настоящего издания.]. К сожалению, опубликовать ее кавказские циклы стихов полностью пока не представляется возможным. Но мы надеемся, что эти стихи не оставят читателя равнодушным и люди скажут: этот искусствовед был также настоящим поэтом и писателем!

В стихах Знамеровская раскрывается, пожалуй, еще с большей силой, чем в прозе. Вот в стихотворении 4 из цикла «Шиомгвиме» она пишет:

Аскетизм ненавижу я,
Страшен мне замурованный инок.

    (Кавказские тетради)
Она воспринимает природу как живое существо. В стихах «Цаленджиха» сказано:

Высокий склон зарос вокруг
Густыми, сочными кустами.
Как будто влажными устами,
Коснулись листья голых рук.

Или в стихотворении «Пицунда»:

Ласково здесь шепчет, не сердито,
Будто напевая песнь, прибой.
Не в такой ли пене Афродита
Родилась из бездны голубой?

Небеса ее «обнимают», у листьев есть «уста», у деревьев «руки», горы – это перевоплощенные герои древних сказаний, а прибой может «петь», ручей «звать», утес может «зловеще» оскаливаться… Она признается в любви горам в своих стихах, как, например, в стихотворении «Прощанье»:

Как эти горы завладели
Душой взволнованной моей!

В стихотворении «В Зангезуре» она пишет:

И потому ищу опоры
В горах опять,
Чтоб душу никнущую горы
Смогли поднять…

Мы уже упоминали о том, что Знамеровская много переводила кавказских поэтов, используя при этом новый необычный подход, который она опишет во второй части «Гор и встреч»: «Мы занимались с Гусейном и еще одним делом. Он переводил мне стихи Расула Гамзатова, юношеские, может быть менее искусные, чем зрелые, но наиболее искренние и непредвзятые. Мы с ним отстукивали ритм, считали число слогов, и я передавала кое-что по-русски, следуя своему “еретическому” в нашей литературе принципу сохранять правила стихосложения оригинала. Поэтому и здесь я пользовалась силлабическим[110 - Силлабическое стихосложение – слоговая система стихосложения, основанная на равенстве числа слогов в каждом стихе с обязательным ударением на предпоследнем слоге; равносложие.]