В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Том 2

Он обернулся, ёжась и пряча уши в воротник, и шарф, чего он так замёрз-то?

– О… Платон, приехал, значит, – он достал руку из кармана и снял перчатку, чтобы пожать мою. Твёрдая рука, но ледяная.

– Ты замерз, что ли? – усмехнулся я, от меня едва ли не пар валил, а он съёжился

– Да околел не то слово, – засмеялся Лётчик. – Прождал проклятый автобус на станции, лучше бы пешком пошёл.

– А что ты делал там?

– Вагоны разгружал, Платон, что ещё? Вот, заработок несу, – он показал две бутылки водки в карманах, верно, сейчас валюта, почище денег.

– Может, зайдём ко мне? – предложил я.

– На водку мою покушаешься? – засмеялся Лётчик.

– У меня своя есть, не переживай. Идём? Я там со скуки, пока родителей ждал, жаркое приготовил, угощу тебя.

– Вкусное? – спросил Лётчик со смехом.

– Ага. Мясо отменное было.

– Ладно, пошли уже скорее, а то щас сдохну. С утра не ел, – махнул головой Лётчик.

Едва мы разделись и прошли на кухню, я налил Лётчику водки, пока будет разогреваться жаркое, ему надо согреться.

– Ещё выпей, – сказал я, наливая ещё.

– Напьюсь же…. – сказал Лётчик, но водки выпил. – В первый раз так вкусно тёплая водка. В серванте держишь?

– В буфете.

Лётчик снял, наконец, и шарф. И тут я понял, что в нём изменилось: он немного похудел, всегда бы эдакий налитой колобок, не рыхлый, но сбитый. Сильный, хотя и толстый. А сейчас и не такой толстый, на ляжках джинсы свободно болтаются, всегда крепкие ляжки обтянуты были любыми штанами.

– У меня тут сосед от водки помер недавно, – сказал Лётчик, садясь за стол, взял нож и хлеб, всё знает, где у нас, и нарезал спокойно, ровными ломтями. Не в первый раз это делает, всё привычно ему здесь всё, я думаю, он лучше меня знает и где какая посуда стоит.

– Ну, тебе не грозит.

– Напрасно ты так уверен. У меня отец от водки помер, так что наследственность у меня самая паршивая.

– Ну да… наследственность… – пробормотал я, думая, какая у меня наследственность? Самая превосходная на первый взгляд, но это тоже, как расценить…

Жаркое согрелось, распространяя замечательный аромат по всей квартире.

– М-м-м, пахнет и правда очень вкусно, – сказал Лётчик, берясь за ложку.

Позволив ему съесть почти всё, и выпив вдвоём уже по три рюмки, я спросил, наконец:

– Лётчик, вы очень сдружились с Таней?

Он поднял глаза на меня, немного опьянел, действительно.

– Или ты… влюблён в неё?

– Ты ещё спроси, не сплю ли я с ней, – сказал Лётчик, откладывая ложку. – Ваша мать уже спросила. Точнее утверждала, что это так, когда оказалось, что Таня…

– Мама?! – изумился я.

Лётчик кивнул, вздыхая, и достал сигареты. И вот вам, поднялся, достал пепельницу, я и не знал, что она у нас есть, появилась, из цветного стекла, не иначе как Таня купила для него, довольно красивая вещица… Лётчик закурил, и снова превратился в голливудского киногероя с этой обыкновенной «Стюардессой» в зубах…

– Я тоже удивился, когда она влетела к нам в квартиру, с этими обвинениями, – сказал он, выдыхая дым, привычно встав к форточке.

Вот так можно считать, как живёт человек, просто наблюдая за ним. Он тут у нас свой. А он меж тем продолжил говорить:

– Хорошо, мамы дома не было, а остальные поминали соседа Витьку и сидели пьяные, ничего не разобрали. Это вы в отдельной квартире живёте, мы – в коммуналке, на другой день весь город говорил бы, что Таня из-за меня… что… – он нахмурился, отворачиваясь.

Ему больно, только я не мог понять, от обиды за несправедливые обвинения или потому что ему жаль Таню.

– Только, когда я после размышлял об этом и вспоминал весь разговор, то понял, что произошло, догадался, что с горя Лариса Валентиновна… Сразу предвосхищаю я все твои вопросы на эту тему: я не влюблён в Таню, никогда не смотрел на неё в этом смысле, тем более не касался.

– Ну… ты может и не влюблён, – сказал я, выдыхая. – Могу и поверить, мне трудно судить о сестре в этом смысле, привлекательная она, как женщина и насколько. Зато её я понять могу, и она точно тебя любит.

Лётчик посмотрел на меня и хмыкнул, качнув головой:

– Ты шутишь, Платон? Ты посмотри на меня. И на неё. Что я ей, пельмень безглазый… – он даже засмеялся, дымя и ноздрями, как дракон. – Не-ет, просто… я оказываюсь там, где надо, чтобы помочь ей. Будто нарочно. Кстати…

И тут он вдруг переменился в лице, разворачиваясь ко мне. И глаза его, очень светлые, сейчас жгли через те два метра, что разделяли нас.

– Вот скажи мне, Платон Олейник, преданный и любящий брат, как ты мог натравить на сестру волков? Ты представляешь, что они сделали бы с ней? Ты всерьёз полагал, что стаей, почуявшей кровь, можно управлять? Особенно «деревенскими»? «Попугать, не бить, не насиловать», ты думаешь, они удержались бы?

Я отпрянул в ужасе. Теперь, из его уст это прозвучало так страшно и так непоправимо, что я готов был провалиться сквозь землю.

– Т-ты… откуда знаешь? – прошептал я, потому что голос мгновенно пропал.

– Я был там. И звериные их рыла видел… – Лётчик раздавил сигарету в пепельнице. – Мне интересно, ты сейчас приехал почему? Надеялся, что она умерла?

– Да ты что… – беспомощно прошептал я.

– Да ничего, Платон, я многое могу понять, и как жениться на деньгах и связях, и как под нужных людей подстилаться, хотя сам и не умею… как ни глупо… Но чтобы родную сестру под целую банду «деревенских». Да любую девчонку, но сестру… Свою кровь…

– Я не…

– Только не ври, – скривился он с отвращением. – Даже если бы я не знал этого от Тани, я сейчас бы понял, что это так.

Я взял бутылку и налил нам по целой рюмке, это грамм семьдесят пять примерно…

– Так Танюшка знает, что… это я? откуда? Кто сказал ей?

Я выпил, выпил и он, даже не поморщившись.