Байкал. Книга 2

Ещё я любил прислушиваться к разговорам вокруг себя, напуская на себя вид деревенского простофили, чтобы расспрашивать, не вызывая подозрений. Вкупе с лохматой бородой и патлами, что я приделывал себе, чтобы скрыть лицо, это внушало людям доверие и желание просветить дремучего дурака. Вот так сегодня я услышал, и не у одной лавки, у нескольких и в нескольких рядах, как говорили схожее:

– Чудно, столько ножей наделали, впятеро против той седмицы, а раскупили все…

– А кожевенники говорят, у них особых, многослойных кож заказали, приедут через месяц глядеть. И…

– И берут помногу.

– Да, кун не жалеют, даже и злата.

– Да хто? – спросил, наконец, я, хлопая глазами как можно достовернее.

Но в ответ только пожимали плечами, недоумевая:

– Дак «хто»? хто же знает, хто… С виду люди как люди.

– Хе! «С виду». И не с виду люди как люди, обныкновенные.

– Это верно, то-то, што обныкновенные. А тока…

– Што? – заинтересовался я.

– Чудные всё же… сурьёзные какие-то, будто стража али воеводы. А с виду обычные, вот энто и чудно.

Ничего я не понял из этих разговоров, кроме одного, что кто-то покупает слишком много разнообразного оружия и, возможно, доспехов. Кто и зачем, если сейчас приморье живёт спокойнее и жирнее, чем когда-либо. Никто уже не различал, как раньше, царств, и ведь как быстро все позабыли и вражду и неприятие, которые я подогревал когда-то для того, чтобы, забавляясь, досадить Марею-царевичу и разладить задуманные им перемены… так кто же и для чего готовится к войне в приморье?

Проехаться надо по иным царствам, посмотреть, как там дела, быть может, я просто не замечал чего-то? Размышляя об этом, я засобирался назад.

Тороки мои уже были полны, когда вдруг на площадь, откуда я выезжал на улицу, ведущую из города, прискакал гонец в сопровождении таких же торопливых всадников на взмыленных лошадях, одетых как гонцы из Авгалла. Я задержался, оборачиваясь. Что-то произошло очень важное, если гонцы Авгалла примчались таким образом в Салаз. И не связано ли с неясными слухами, бродящими в здешних торговых рядах. Вместе с другими любопытствующими я потянулся ближе к дворцу, в надежде, узнать с какой целью приехали в такой спешке веси из Авгалла.

Всё разъяснилось довольно быстро. Толпа на площади недолго шумела в недоумении, на богато украшенное деревянное дворцовое крыльцо вышли несколько человек, не сразу, но я узнал их, это был царь Салаза Аккин его старшие сыновья, царица и воевода. Последний дал знак ещё одному, видимо это у них некий распорядитель, может быть, главный глашатай. Он вышел вперёд всех и провозгласил необыкновенно зычным голосом, странным в таком небольшом человеке:

– Жители Салаза! Царь царей Байкальских Могул обращается к вам через царя Аккина и сообщает: отец Могула, царя царей, царь Галтей скончался вчера на закате!

Ах да! Я и позабыл, а ведь верно: ровно год прошёл, как я просил отсрочки для старого моего друга, царя Галтея…

Часть 9.

Глава 1. Соглашение

Я приехал сюда уже год тому. В эту местность, где я никогда не бывал ранее, к этим людям, к обычаям и привычкам которых мне до сих пор приходится привыкать. Я – Гайнер, самый богатый купец Каюма. И что меня понесло сюда, далеко на полдень, рассказ впереди…

Мне сорок два года, я очень зрелый человек, который имел бы уже внуков, будь мои старшие дети живы, но и старших и младших и вообще всех моих потомков, как и жену, с которой мы прожили восемнадцать лет, забрал Ангел Смерти. Я не считал, что заслужил наказание одиночеством, и потому женился снова, и моя новая жена родила мне ещё двоих детей. И я был счастлив и покоен последние пять лет. Если учесть, что я был самым довольным жизнью человеком в Каюме, а может и во всём приморье, то я чувствовал, что счастливее и благополучнее быть нельзя.

И вот со мной случилось то, чего не должно было произойти, чего никогда раньше не происходило, чего просто не могло произойти с таким человеком, как я. Чуждым чувств, восторгов, замирания сердца… Да что замирания, я вообще не знал, где у меня сердце. Я не знал, пока оно вдруг не замерло и не побежало в бешеной скачке. А случилось это так неожиданно, как приходит к людям внезапная смерть…

Это был день как тысячи других дней, когда я, по обыкновению, обходил свои лавки, проверяя их работу, товар и количество покупателей, и вдруг увидел… Я даже не знаю, как её назвать… девушка, юная женщина… волшебница… богиня… Богиня красоты и любви?.. Но таких не значится среди наших Богов, и любовь, и красота, я думаю, не в ведении Богов, они не подвластны никому, кто дарит их, кто ими управляет?..

Я не знаю, кто одарил эту незнакомку такой пленительной наружностью, такой непередаваемой прелестью, но я остолбенел, увидев её. Надо знать меня с детства, чтобы понять, что со мной произошло необычайное, неправдоподобное, то, что не происходит с такими людьми, как я. Я никогда не был подвержен чувствам вообще, особенно похоти, над которой я потешался всю жизнь. Я сам много раз с успехом использовал эту человеческую слабость, нанимая ловких блудниц, чтобы помогали мне уговорить одних снизить цену на товар, что нужен был мне или, наоборот, купить мой по более высокой цене.

И вот я, охваченный внезапным, никогда не изведанным дотоле огнём, как сухая трава, ослеп, оглох и ослабел, глядя на неё, эту женщину, будто вобравшую в себя весну и лето, всё солнце, лёгкие облака и прохладный ветер, прозрачную воду Моря и кристальные брызги его волн… я никогда не замечал всего, что перечислил. Но я изменился всего за несколько мгновений, даже, может быть, за одно, за один взгляд, последующие только затягивали меня глубже в бездну, в которую я даже не верил прежде.

Она одета просто, но лишь на первый беглый взгляд, потому что вышивки на её странном платье необычны и чересчур красивы для девушки, пешком и с корзинкой, прохаживающейся по торговым рядам, как и пояс на изумительной талии. Довольно высокая, гибкая и тонкая, какая-то слишком тонкая и гибкая, слишком белая кожа, блестящие волосы пышными волнами, сплетённые в свободные в косы, слишком правильные и утончённые черты лица, и свечение, которое заворожило меня, и, когда я погрузил мой взгляд в её глаза, бездонные, как ночное небо – вот такой невиданно странной, не похожей ни на кого я увидел её и престал быть прежним человеком, Гайнером из Каюма. Теперь я видел только её…

Я ещё сам не знал, чего я хочу, что толкает меня идти за ней, не отрывая взгляда, как нитка за иголкой я пошёл за ней вдоль улицы вплоть до самой повозки, возле которой она остановилась. Она и говорить со мной не стала, даже взглядом не удостоила, а я сулил ей всё подряд от мешка злата, привязанного к моему поясу, до моего дома, сердца, которое уже не надо было обещать, оно уже было её, вот там, в пыли под ногами, под вышитыми носками её изящных постоп…

Тут и появился этот наглый, косматый и краснорожий мужик, эта образина, который отогнал меня от неё. И увёз её неизвестно куда. Ибо никто в Каюме не знал их, ни мой слуга, что был со мной, никогда их раньше не видел и никто из тех, кого я расспрашивал, не знал, кто такие эти двое.

И всё же после многочисленных расспросов мне удалось кое-что узнать: несколько лавочников сказали, что чудесной красы девушку уже видели в городе, что с нею не всегда бывал тот человек, которого застал я. Они приезжали из какой-то дальней деревни в год от силы пять раз, покупали ворвань, шкуры и пергаменты, нитки, ткани, меха иногда, и украшения нередко, а ещё заказывали разным мастерам мудрёные штуки, назначения которых не всегда и мастерам тем самым объясняли. Платили, не торгуясь, будто и не замечая денег, а значит, были очень даже достаточны. Тем страннее был вид спутников или спутниц красавицы, потому что молодых и прекрасных собою как она сама с ней никто не видал, будто в насмешку. Всё или дядьки страшного вида, али тётки и старухи тоже не слишком приятные. Бывали и дородные молодые бабы.

– Эдакая, знашь, обхвата в два, и эта берёзка рядом с нею, будто с дубом! – хохоча рассказывали о таких спутницах неизвестной красавицы. Но ни имени её, ни откуда она приезжает, никто не знал.

– Живуть идень-ть хутором уединённо, мало ли чудаков-от, вашец…

Но и в деревнях ближних и дальних отсюда с севера и до юга я не нашёл их. Они не могли быть с востока, так издалека не доехать на той повозке, на которой я их видел. Но и в деревнях помнили чудную девушку, правда тоже рассказывали странно и смутно, будто являлась она редко, раз в несколько лет, как волшебница али потворная баба, с повитухами старыми приходила тож. Мне и помощники мои стали намекать на то, что такою прелестью обычная женщина обладать не может, такою, что свела бы с ума меня, Гайнера…

Но их глупости не волновали меня, за эти недели поисков я определился с моими желаниями: я знал теперь – она должна быть моей, принадлежать мне, потому что охладить мой ум, мою взыгравшую душу, и внезапно разгоревшееся тело, могло только обладание ею. До сих пор ничего я не хотел так сильно, даже золота и влияния, завоеванию которых посвятил свою жизнь с детства.

Я родился незаконным сыном неизвестного отца и незамужней помощницы в лавке. Был ли моим отцом хозяин той самой лавки или какой-то другой человек я не знаю до сих пор. Я рос на задворках мира, но уже в семилетнем возрасте мне улыбнулась удача и с того дня я начал становиться тем, кем стал – богачом и избранником судьбы. А вышло всё очень просто: в лавке, где прислуживала моя мать, и я был на посылках, произошло событие, которое изменило мою жизнь раз и навсегда. Случилось вот что: внезапно упал и умер человек, вошедший сюда за покупками. Пока все хлопотали вокруг него, поднимали и уносили тело, притворно сокрушаясь, сочувствовали вдове, я сидел в своём привычном углу, где меня никто не мог видеть. И вдруг я заметил, что в этом самом моём углу появилось что-то новое. Этот предмет я обнаружил только, когда унесли покойника, потому что перестал так пристально и в оторопи наблюдать за происходящим в лавке и пошевелился, наконец. Я обнаружил кошель туго набитый золотом. И поскольку он был в моём углу, куда откатился из рук умершего, когда тот упал, перед тем приготовив его, чтобы расплатиться, я решил, что он мой.

Вот с этого я и начал строить своё богатство. И начал я с того, что, обдумав всё как следует, понаблюдав за окружавшими меня людьми, я занялся тем, что стал давать деньги взаймы, с тем, чтобы вернули мне на четверть больше, чем я отдал, а потом и наполовину. Несколько раз меня попытались обмануть и, чтобы этого избежать впредь, я привлёк себе в помощь мальчишек постарше и сильнее, которым платил десятую часть долгов, которые они помогали мне вернуть… Мои богатства стали преумножаться очень быстро. Так что я был очень умный мальчик с самого детства. И необыкновенно удачливый.

Уже после я занялся торговлей, что было куда интереснее и живее, чем то, чем я накопил первый мешок золота. Моя мать, не верила в то, что может теперь не прислуживать никому и жить в доме, который принадлежит мне, её сыну, а значит и ей. Она смотрела на меня как на сказочного героя, почти как на Бога, не в силах поверить, что я остался её сыном, хотя перестал быть оборвышем.

И вот я, человек, понимающий только звон золота и слова честной или не очень честной сделки, вдруг почувствовал в себе то, чего во мне не должно было быть, потому что в моей душе не было того, на чём растут все эти цветы с шипами и без, ничего мягкого и теплого, лишь строгий порядок, жёсткий и беспрекословный. Теперь порядка там не стало, будто внутри меня взорвалась бочка с ворванью и теперь всё разбросано и перепутано, и всё пылает яростными и не подчиняющимися языками пламени…

Хотя бы ещё раз увидеть её…

И я увидел…

Прошло седмиц пять с того дня, как моя жизнь изменилась из-за неё, я был в Салазе, на полдне нашего приморья и здесь на рынке, мелькнули двое. Красивый малый и… она… она! Я не мог ошибиться, видений у меня никогда не бывало. Они именно мелькнули всего лишь на какой-то миг у рядов, где продавали арбузы. Я сам заглянул сюда, потому что дочка просила привезти из Салаза арбузов, которые не выращивали и не продавали больше нигде в приморье, только в Салазе, вокруг которого простирались степи.

Я увидел и узнал её сразу, хотя между нами было шагов тридцать не меньше. Всего только миг, но я успел разглядеть и её спутника, на этот раз молодого, немногим старше неё самой, красивого парня. Он улыбнулся, обернулся на неё, когда она сказала что-то, потом поднял мешок с арбузами на плечо легко, играючи, будто там были детские мячи, а не увесистые арбузы, даже не согнулся под его весом, хотя таким уж богатырём не казался издали. Больше её лица я не видел, только их спины: её – с тёмной свободной косой ниже пояса и его – с мешком, мелькнули ещё раз и пропали. Я заметил её так далеко, потому что увидел, что головы поворачивались в том направлении… Да, не один я видел и не мог оторвать глаз от чудесной девушки…

На этот раз я очнулся раньше и послал им вслед слуг, чтобы разузнали точно и проследили, куда они двинутся, а может быть и узнают имена…

Но ни с чем вернулись мои слуги. Куда опять пропала девушка, ставшая наваждением моей жизни, невозможно было понять. Шла она со своим спутником, не торопясь, а мои слуги были бойки, почему не догнали их?

В ту ночь я не спал. Дорога до дома в Каюм была неблизкой, и всегда в пути хорошо спалось по скрип ступиц колёс и мерное покачивание повозки. Но не сегодня. Мы остановились на ночлег в Авгалле, где с вечера все только и говорили о том, как Сингайл исцелил царя Галтея, так, что он сегодня и на охоту уже отправился и выглядит совсем здоровым и даже помолодевшим.

– Сингайл – необыкновенный, настоящий кудесник. Никто не мог бы сделать так, как он.

– Все знают, что только Сингайл может договориться со Смертью.

– Только год обещал кудесник царю…

– Год при здоровии и не заметишь, это в страданиях кажный миг как год…

Ну и в этом роде… Я же подумал: вольно вот эдак кудесникам милость Богов раздавать, а я хочу всего лишь… Боги, такая малость! И как мне это получить? Всего лишь какую-то девчонку, не из царского дворца и даже не из богатого терема…