Байкал. Книга 2

Предвидя, что роды будут тяжёлыми, я старался не отлучаться в последние недели. И проводил в тереме, а чаще возле него под кружевной сенью берёз все свои дни. Игриву располагал поблизости, она шила приданое будущему ребёнку, напевая, иногда Серая или Белая садились рассказывать сказки. Я редко пускался в разговоры, в мои истории, в которых не было ни капли вымысла о прошлом Байкала, например, и всех замечательных вещах, бывших некогда в Великом царстве моей первой молодости, они не верили, переглядываясь и перемигиваясь шутливо. Гораздо легче им верилось в домовых и леших, в драконов, дышащих огнём и царевен невиданной красы, волшебниц и колдунов…

– Зыбку, однако, надо, хозяин, – в один из таких тёплых и покойных дней, сказала Серая, тощая старая дева, из двух сестёр, что помогали Игриве по хозяйству, а теперь и вовсе всё взяли на себя, потому что она совсем стала нехороша, и я запретил ей беспокоиться, только отдыхать в тени берёз, пить мои медовые настойки и слушать сказки, что рассказывала ей то Серая, то Белая, вторая сестра. Маленькие и жилистые, они были сейчас куда сильнее крупной дородной Игривы.

Я посмотрел в её сморщенное не по возрасту маленькое личико и сказал:

– Будет зыбка вам, пускай родит.

У неё ещё больше побледнело блёклое лицо, чуть-чуть наклонившись ко мне, она спросила, понизив голос:

– Дурное предчувствуешь, Сингайл?

– Дурного не допущу я, не думай даже, – ответил я, разговоров о предчувствиях я не терплю, ими можно любую беду притянуть на свой небосклон. – Не будет дурного, даже думать не смей. А недосуг мне сейчас в город за зыбкой подаваться.

– Сам-то ручками белыми не могёшь? – чуть-чуть прищурилась Серая.

Этот вопрос смутил меня немного, вот ещё тоже, я стыдиться должен, что не простым мужиком, не плотником или столяром, а царевичем родился, и ремесла не изучал?

– Для каждого дела свой мастер, Серая, – сказал я, чувствуя, что краснею, вот ещё глупость…

– Оно конечно, прав ты, – согласилась Серая, но как-то так, что мне показалось, что вовсе не согласна она.

Однако, всего через несколько дней, своё небрежение ко мне, неумелому белоручке, забыла и Серая, и Белая. Игрива начала рожать с вечера. И сразу нехорошо, с сильных болей, что довели её до головокружения и рвоты. Пришлось уложить на стол, хотя старым девкам то не понравилось, но я шикнул на них, и на том ворчание прекратилось.

– Всё приготовьте и сами будьте готовы делать всё, что прикажу быстро и без прекословий, – строго наказал я.

Девки кивнули, бросились исполнять всё, и уже скоро стояли полностью готовые возле стола, одинаковые как воробьи на ветке. Я кивнул им ободряюще.

Сделав так, я взял Игриву за руку и позвал ласково:

– Открой глаза, милая, открой, не спи, в эту ночь спать не будем. После отдохнёшь.

Игрива открыла глаза, свет от ламп, обильно расставленных по всей горнице, проник ей в зрачки. Большая слеза набралась и скатилась к виску, потонув в густых волосах. Я вытер её мокрую дорожку.

– Гляди в глаза мне, Игрива, – продолжил я, легонько оглаживая её по волосам. – Ты гляди и слушай меня. Боли никакой не будет больше, а ребёночка выпустить надо. Мальчик большой, потому ему сложно путь его пройти, ты должна помочь. Ты – ему, я – тебе.

Она только пожала пальцами мою руку, в которой я их держал.

– Вот и славно. А теперь поведём нашего мальчика… Ничего не бойся.

Она кивнула только и улыбнулась даже, потому что боли уже не чувствовала. Она слушалась, делал всё, как я велел, сосредоточенно хмурясь так, что даже морщина легла меж бровей. И к рассвету родился мой сын, которого приняли в свои руки две бездетные старые девушки. Лица их обеих сразу преобразились, засияв изнутри, и стали они прекрасны, как две волшебницы.

Я обернулся к ним, не выпуская руку Игривы.

– Детское место в огне сожгите, не хватало только зверьё привлечь. И займитесь мальчиком, а я…

Вдруг Игрива затряслась, и, выгибаясь дугой, заскрежетала зубами, синея, переставая дышать. Серая и Белая стали точно под стать своим прозвищам. А я отвернулся от них к умирающей. Я не отпущу тебя за Завесу, нет ещё там тебе места, я изменил твою судьбу, взяв себе, значит мне и решать когда пойдёшь на Ту сторону…

Я включил Силу в руки, в глаза и направил на Игриву. Разом расслабилось тело, она вдохнула, задышала ровно, покрывшись испариной.

– Всё-всё, больше не будет, – успокоительно произнёс я уже спящей женщине.

А после с помощью девок перенёс на кровать, они переодели её в сухую и чистую рубашку, укрыли и повернулись ко мне с выражением выжидательного восторга. Малыш, вымытый и завёрнутый, тихонько спал на печи.

– Теперь спать всем, – сказал я. – Всем нужен отдых. Проснутся, к груди мальчика приложить первым делом, молозиво ему нужно, а завтра поутру за зыбкою поеду.

Они радостно переглянулись.

И только через несколько недель рассказали, как перепугались этой ночью:

– Мы видали такое раз у нас в деревне, так и не разродилась баба… Ох и страшная же смерть!

– Ох и корёжило её.

– Выгибало, точно черти на вертеле заживо крутили.

– А ты баальник!

– Ишшо и какой! Баальник точно.

– Я-то думала – враки всё, сказки, не быват таких. Ан-нет, быват, вот он ты!

– Не то и к роженице тебя пускать не след, не для мужниных глаз сие таинство.

– Как же не пускать, када он сам Сингайл?

– Да, а мы не верили.

– Ага… хихикали ишшо, – они переглянулись, смущаясь.

Игрива тоже услышала их последние слова и сказала, выходя к нам с Заряном на руках, так мы назвали сына, родившегося на заре.

– Он не просто баальник, он сам Бог! – сказала она, лучезарно улыбаясь. Надо заметить, сама Игрива ничего не помнила о той ночи, когда родился Зарян, всё ей пересказали Серая и Белая, добавив от себя восторги.

Мне это не понравилось, я хотя и не человек в обычном смысле, но нельзя и предвечному равняться с Богами, накажут и ещё быстрее, чем простого человека.

– Что ты, Игрива! Все кудесы мои от Бога, не сам же я научился. Чем Бог наградил, с тем и живу.

Она улыбнулась гордо, мне не льстит их восхищение, ничего особенного, такого, чего бы я не делал раньше, я не сделал и в этот раз, когда не дал им с Заряном умереть. Но убедить сестёр в этом, и тем более Игриву выше моих возможностей, а потому я не стал больше и пытаться, пусть себе полагают меня тем, кем им вздумалось, мне не привыкать.

Жизнь наша потекла обычным манером, как всегда бывала у меня, когда нарождался очередной младенец. А ведь я всю жизнь живу женатым, только сегодня подумал. Меняются только имена и лица, а моё сердце, весь порядок моих мыслей и чувств неизменен. Так проходили все мои сотни лет, и скука смертельная, временами непреодолимая, неизбежно охватывает меня. В ней не виноват никто, кроме моей природы и благословения или проклятия быть бессмертным.

Ария навестить разве? Но, подумав о брате, я вначале обрадовался, а после разозлился, снова вспомнив его вечное ненавистное лживое лукавство. Всё же не отошёл я ещё сердцем, погожу пока со встречами…

Потому решил я съездить в Салаз на полдень, развеяться немного, гостинцев привезти и припасов пополнить, хотя обычно всё необходимое: крупу, муку, прочее пропитание покупали мы в окрестных сёлах и деревнях, ставших большими и жирными за эти годы, что я вынужденно отшельничаю.

Салаз город большой, шумный, построенный немного бестолково и дома низкорослые, в основном деревянные, не то, что в Авгалле, напоминающем Байкал и, в известном смысле, наследовавшем его погибшую славу. Подобен Авгаллу в приморье нашем только Парум, с похожим огромным дворцом и широкими площадями и улицами, в Паруме когда-то был культ Солнца, в Авгалле – Моря, эти огромные древние храмы остались и теперь, так было заведено на востоке царит Солнце, у нас на западе – Море, разделение условное, всегда было условным, даже в худшие времена по всему приморью поклонялись наравне Солнцу и Байкалу.

И люди в Авгалле посмирнее, холоднее что ли. Салаз город-деревня, бестолково построенный, шумный, тесный, но весёлый. Торгуются легче, да всё со смешками, прибаутками и если пытаются объегорить всё как-то не по злой алкоте, а больше забавы ради, вроде того: поймаешь али нет на обмане.