Не проси моей любви

– Есть одно место.

По направлению его взгляда Нора догадалась о направлении мыслей.

– Место хорошее. Но я слышала, что оно имеет статус зоны строгой заповедности и попасть туда можно только по специальному разрешению.

– Да, – подтвердил Герман. – Причем не по отдельному разрешению музея-заповедника, как было раньше, а по благословению Соловецкого монастыря.[4 - 19 ноября 2009 года наместник и игумен Соловецкого монастыря архимандрит Порфирий (Шутов) был назначен директором Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника. В романе имя наместника и игумена Соловецкого монастыря, а также имя игумена и скитоначальника Голгофо-Распятского скита, изменены по этическим соображениям.]

– И ты надеешься его получить?

– Есть другой путь, Нора.

– Угнать катер, провезти его сиятельство через Анзерскую салму контрабандой, высадить на Колгуевом мысу, построить шалаш и оставить там вместе с лисами, зайцами и оленями? Ну, летом он, допустим, с голоду не помрет…

– Нет! Нет! – Герман, смеясь, замахал руками. – Во-первых: я не умею строить шалаш и не думаю, что Ленька умеет. А ты случайно не умеешь? Ну, вот. Во-вторых: я не пойду на катере через Анзерскую салму. Быть может, я и сумасшедший, но не до такой степени. В-третьих: остров не настолько велик, чтобы можно было всерьез рассчитывать, что появление молодого отшельника, хоть с шалашом, хоть без шалаша, останется незамеченным.

– Ладно, сдаюсь. Говори.

– Можно приехать на остров в качестве трудника. Как в старые добрые времена. Голгофо-Распятскому скиту ежегодно требуются мужчины для летних работ по восстановлению разных построек. Предпочтение отдается верующим и непьющим, но это, я думаю, удастся организовать.

– Обратить язычника в православную веру?

– Обратить язычника всяко легче, чем атеиста.

– Почему ты так думаешь?

– Язычник верит в бога, неважно, как его по имени… В то всевидящее око, от которого невозможно утаить никакое намерение и никакой поступок. – Герман пожал плечами, словно бы дивясь на такое устройство языческого сознания, но по большому счету ничего не имея против. – Атеист же отрицает само измерение, где в основе наблюдаемого, предметного мира присутствует некая всемогущая инстанция.

– То есть, это не шутка? Ты действительно собираешься переделать нашего солнечного мальчика в доброго христианина?

– О нет. Для этого я слишком ленив. Попробую убедить его не афишировать повсеместно свое язычество.

– Ну и задачка! С одной стороны, речь идет о его собственной драгоценной шкурке, а с другой, когда это удерживало его от безрассудных поступков?

– Не забывай, сейчас за ним охотятся те же самые люди, вернее, тот же самый человек, от которого он однажды весьма рассудочно удрал из Москвы. Так что с инстинктом самосохранения у него все в порядке.

– А по какой причине или с какой целью они за ним охотятся?

– Вопрос на миллион долларов, – пробормотал Герман, косясь на нее краем глаза. – Ты уверена, что хочешь это знать?

– Хотя бы в общих чертах.

– Мать Леонида при разводе отсудила у Кольцова-старшего бизнес… неважно какой… и записала на Леонида. Когда она вышла замуж вторично и, отбыв на постоянное место жительства за рубеж, исчезла с их горизонта, Кольцов решил этот жирный кусок приделать обратно к пирогу. Но Леонид, не будь дурак, не поддался ни на угрозы, ни на уговоры. Он уже ощутил вкус свободы, которую дает финансовая независимость, и не собирался отказываться от того, что принадлежало ему по праву.

– И тогда?.. – негромко спросила Нора, видя, что он колеблется.

– Тогда его сделали зависимым в другом смысле.

– Подсадили на тяжелые наркотики?

– Да.

– И он отказался от того самого бизнеса в пользу Андрея Кольцова?

– Если бы он это сделал, его бы сейчас не преследовали.

– Да, точно. – Нора немного подумала. – Но как получилось, что его не дожали? Насколько мне известно, из наркомана в ломке можно веревки вить.

– Он улизнул до того, как за него принялись всерьез.

– И помог ему ты? Улизнуть.

– Мы помогли друг другу. Знаешь, бывают такие моменты, контрольные точки, в которых еще возможно развернуть ситуацию в желаемую для себя сторону. Если их не прохлопать. К счастью, мы с Леонидом встретились именно в такой контрольной точке.

Итак, он все же рискнул довериться ей. Улыбнувшись, Нора благодарно сжала его руку. Теперь завести разговор об их с Леонидом темных делишках можно в любое время, он не сочтет это бестактностью. А сейчас лучше сделать паузу, не перегибать палку.

На обратном пути к флигелю Первого корпуса они болтали обо всем на свете, начиная от истории моды на джинсовую одежду и заканчивая открытием новых спутников Плутона. И только оказавшись в постели, греясь под легким пуховым одеялом и прислушиваясь к покашливанию Германа за стеной – наверняка курит, негодник, – она осознала, что про своей первый раз он ей так и не рассказал.

3

Даже посреди самого лютого невезения случаются моменты везения, поистине сказочного. Всесторонне рассмотрев безумный план Германа, Леонид обратился к человеку, занимающемуся – по благословению настоятеля Голгофо-Распятского скита отца Амвросия – сбором групп для работы на Анзере, через день получил по электронной почте ответ и пошел собирать манатки. Герман ему помогал, Аркадий проводил инструктаж.

Нора мерила шагами спальню сестры, нервно сжимая пальцы, ибо имела все основания полагать, что ее в эту экспедицию не возьмут.

– Ну что ты психуешь? – добродушно спрашивала Лера, сидящая в кресле с чашкой горячего чая и мятным пряником. – Они же только подвезут Леньку к причалу на Долгой губе, дождутся отплытия группы и вернутся назад. Сама знаешь, из-за волнения на море рейс могут задержать на несколько часов, а то и вовсе перенести на завтра. Им нужно убедиться, что катер ушел.

Все это Нора, конечно, знала. Пролив Анзерская салма пользовался дурной славой. Капитаны отказывались выходить в море при ветре и дожде, потому что даже в самые погожие дни вода бурлила и волновалась из-за быстрых течений. Паломники рассматривали переход от Долгой губы до Капорской как одно из испытаний на пути к Богу. Даже летом. Зимой же добраться до Анзера было и вовсе невозможно. По двум причинам. Первая – очень короткий световой день; и вторая – очень мощные течения, взламывающие лед и превращающие пятикилометровый пролив в адскую мясорубку. Навигация открывалась только после таяния льдов, обычно в начале календарного лета, и продолжалась до ноября-декабря. Именно труднодоступность острова делала его сейчас таким привлекательным для Германа и Леонида.

Вертолет? В принципе, да. Кольцов-старший сможет позволить себе этот вид транспорта. Если узнает, где скрывается беглец. Если…

– Я боюсь, что Герман в конце концов не выдержит и рванет на Анзер вслед за Ленькой.

Ну вот она и произнесла эти слова. Озвучила свой главный страх.

– Ты кем его считаешь? – поинтересовалась Лера. – Идиотом, да? Нельзя ему туда, и он это понимает.

– Нельзя? Почему?

– Он слишком заметный. Без него Леньке будет проще смешаться с толпой. Да-да, Ленька тоже не похож на простого работника… когда стоит посреди площади, выпрямив спину, расправив плечи и приподняв подбородок, освещенный лучами восходящего солнца. Но он умеет вести себя тихо, когда ему это нужно. Он не дурак.

– А Герман? Он не умеет вести себя тихо?

– Они не умеют вести себя тихо, когда они вместе, – подумав, сказала Лера. – К тому же у Германа полно работы. Он говорил, что должен закончить все чертежи того проклятого дома у подножья Секирной горы к следующей среде, в крайнем случае – к пятнице.

Закончить к среде. Да, точно.

Всю прошлую неделю, когда они еще проживали в поселке, Герман занимался архитектурными обмерами очередного памятника деревянного зодчества, подлежащего реставрации, а теперь приступил к работе над чертежами. Сразу после завтрака он устраивался в гостиной Белого дома с ноутбуком и сигаретами, запускал AutoCAD и с головой уходил во всевозможные планы, разрезы, узлы, детали. Время от времени Лера приносила ему на подносе чай с лимоном, печенье или кусок пирога. Нора тоже заглядывала в гостиную, чтобы молча полюбоваться своим сокровищем. Не отвлекать, просто посмотреть. Закатанные рукава его белой хлопковой рубашки подчеркивали загар мускулистых предплечий, распахнутый ворот открывал изящную смуглую шею, на которой поблескивала золотая цепочка. Как же она любила целовать эту шею… и впадинки над ключицами, и чуть заметную ямочку на подбородке, и…

Спокойно, спокойно. Не сейчас.