Мелодия тумана

– Ты в курсе, что это немного жестоко? – улыбнулся я, пытаясь отыскать литературу на родном языке. Как оказалось чуть позже, ее здесь было даже больше, чем говорил Арон. Я отыскал не только научные труды по философии, но и романы, переведенные на корейский язык.

– Ладно, шучу, – Арон вновь зевнул. – Я уже спать хочу. Ты не против, если я оставлю тебя наедине с книгами? Дорогу обратно найдешь?

– Конечно, найду, – вчитываясь в книжные переплеты, ответил я. – Иди, и не беспокойся обо мне, тут до лестницы два шага, а там я уж точно доберусь до своей комнаты.

– В таком случае, спокойной ночи. – Ли скрипнул дверью и скрылся в темном коридоре третьего этажа.

Я остался один на один с книгами, уже предвкушая бессонную ночь, хотя мой поход сюда подразумевал нечто иное.

Глава №3

Сколько я провел за чтением книг – неизвестно. Я не взял с собой ни сотовый телефон, ни наручные часы, которые, вообще-то, никогда не снимал и носил всегда при себе. Только здесь решил избавиться от всего, что меня окольцовывало. Хотелось достигнуть максимальной свободы.

Я сидел за столом в самом сердце хранилища книг. Окна в библиотеке оставались зашторенными, поэтому я не мог определить – сейчас все еще ночь или уже наступает на пятки рассвет. По ощущениям казалось, что я просидел за книгами не меньше пяти часов.

Основной свет в библиотеке я выключил, чтобы он не привлекал внимания, и оставил гореть только настольную лампу, которая отдавала желтым светом. Поначалу он меня раздражал, но уже через пару минут мне стало все равно – я утонул в романе 19 века, который написал неизвестный мне автор.

У меня захватывало дух буквально от всего: от помещения, в котором я сидел; от истории, в которую погружался все больше и больше; от запаха старой бумаги. Мне совсем не хотелось спать, ведь я познал настоящее счастье пока сидел в огромной семейной библиотеке. Она напоминала далекий и призрачный рай.

Я мог просидеть там безвылазно еще несколько часов. Но этого, увы, не случилось. От чтения увлекательной истории меня отвлек какой-то шум. Он доносился то ли снизу, то ли сбоку. Прислушавшись, я так и не понял, что это за звуки, поэтому тут же решил выйти из библиотеки и проверить – все ли в порядке. Мало ли, вдруг что-то произошло пока все спят.

Я вышел из библиотеки, и моих ушей тут же коснулась приятная мелодия. Вот что меня отвлекло!

Мелодия была очень спокойной и нежной. Но даже несмотря на ночную тишину, в которой пребывал замок, аккорды фортепиано казались слишком приглушенными.

Я прикрыл глаза, чтобы яснее представить, откуда льется звук. Пока я стоял возле лестницы и думал, куда мне идти, глухая мелодия заставила сердце болезненно сжаться. Мне снова стало нестерпимо грустно, как прошлой ночью, когда я засыпал в своей комнате. И тут у меня в голове промелькнуло: «Иди, иди скорее».

Я стал спускаться. Все так же: не глядя себе под ноги, не глядя вообще никуда, я шел на звук, который доносился откуда-то снизу. Или сбоку. Я не понимал.

И только когда я спустился до второго этажа, меня осенило. Вчера вечером я над чем-то задумался и неосознанно поднялся на третий этаж вместо того, чтобы остаться на втором. Там я решил прогуляться и зашел в какую-то заброшенную комнату, где из мебели стояли только фортепиано, банкетка[9 - Банкетка – предмет мебели. Продолговатая лавка с мягким сиденьем и без спинки.] и стул. Инструмент поразил меня своей красотой, изяществом и старостью, которое наложило на него время. Комната, где он стоял, тоже не подходила под описания красивых апартаментов. Все помещения замка были отреставрированы, во многих провели косметический ремонт. И только этот маленький зал с фортепиано оставался старым, обветшалым, с отвалившимися потолками, потрескавшимися стенами, облупившейся оконной рамой и черным, слегка обшарпанным инструментом в самом углу. Только из-за своей не идеальности помещение осталось у меня в памяти.

«Ну конечно! Третий этаж!», – мысленно воскликнул я и с радостью хлопнул себя по лбу. А потом я развернулся к лестнице и побежал на третий этаж, чувствуя, будто меня зовут. «Иди, ДжонгХен, иди! Скорее!». Заброшенная комната притягивала меня к себе как магнит.

Я бежал, перебирая в памяти картинки прошлого дня и ища в них зацепку, чтобы добраться до желаемого помещения как можно быстрее. Я очень плохо ориентировался в старом замке, – тем более на третьем этаже, – поэтому не мог рассчитывать, что сразу найду ту мрачную комнату. Для все казалось здесь слишком запутанным. Я чувствовал себя мышью, запертой в лабиринте. Не хватало только профессора, который бы наблюдал за моими успехами в достижении целей.

Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем я понял, из какой комнаты доносился звук.

С каждым шагом прекрасная мелодия становилась громче. Я слышал ее все отчетливее и отчетливее, забывая совершенно обо всем – кто я, что здесь делаю, в какой стране родился. Я понимал и знал только одно – я должен увидеть человека, который играл это печальное произведение, готовое разорвать меня на куски как лесной волк.

Я дошел до нужной комнаты и остановился, чтобы перевести дух и прийти в себя. Музыка по ту сторону двери не смолкала ни на секунду, даруя этому миру что-то донельзя прекрасное, но запретное. Эта была красота, которая убивала.

Прислонившись к дверному косяку, я закрыл глаза, впитывая мелодию словно губка. Она буравила внутри меня огромную дыру; она сжимала мое сердце с неистовой силой, терпеливо ожидая, когда из него потечет кровь как недавно в моем сне.

Мою душу выворачивало наизнанку не менее сотни раз, а я стоял, все так же опираясь на обветшалый косяк, даже не чувствуя, что плачу. Слезы градом скатывались по моим щекам, обжигая кожу и капая на холодный пол старого замка. Мне было плевать на это. Музыка, как старая ведьма, приворожила меня, ядом распространяясь по всему организму. Я задыхался, вслушиваясь в эти прекрасные ноты и оплакивая то, о чем не догадывался и о чем не имел даже малейшего представления. Я просто плакал, прекрасно понимая, как нелепо и смешно выгляжу со стороны.

«Да ты же парень! Парни не могут плакать», – стучала в моей голове мысль как футбольный мяч об стену. Но я не прекращал. Я должен был выплакаться. В ином случае, тоска сожрала бы меня до костей.

Мелодия, которую создавали незнакомые мне пальцы рук, убивала. Она делала из меня своего вечного пленника. Именно тогда, июльской ночью, будучи гостем замка Беркшир, я собственноручно вколол себе в сердце яд, даже не подозревая, чем мне это обернется в будущем

Я вытер ладонями лицо, осторожно открыл дверь и переступил порог комнаты, в которой за фортепиано сидела белокурая девушка. Она с нежностью нажимала длинными пальцами рук на клавиши и создавала спокойную, тихую мелодию. Это была уже другая композиция, менее уничтожающая. Да, она также, как и предыдущая, наводила тоску, но с ней мое сердце будто бы выпило успокоительное.

Я стоял возле двери и не мог пошевелиться. Меня окутало спокойствие.

И эта юная девушка… Она была призрачно красива в свете яркой, летней луны. И куда только подевались облака и тучи? Еще прошлой ночью они заволокли небо и не пропускали лунного сияния. Тогда же все было наоборот – вся комната словно светилась. Я даже моргнул пару раз от удивления.

Я не дышал, боясь спугнуть столь завораживающую картину. Душевная боль уже прошла, и я просто наслаждался тем, что слышал, и тем, кого видел. Девушка, которая играла на фортепиано, напоминала хрустальную статуэтку. Пусть я видел ее только в профиль, мне этого хватило, чтобы ощутить внутри легкую негу необузданного счастья. Я готов был снова расплакаться. Передо мной сидело чудо. Это чудо играло мелодию, которой я внимал как голосу родной матери.

Но потом я случайно отвлекся от мелодии и мой взгляд зацепился за одежду прекрасной незнакомки. Я остолбенел. Пианистка была одета в платье, в которых ходили девушки в конце 18 века или в современности играли на сценах театра. Украшенное позолоченной вышивкой, с красиво подчеркнутой формой груди и зауженной талией оно напоминало наряд титулованной девушки прошлых веков из какой-нибудь шекспировской пьесы. А еще фижма! Да в наше время такое не носили!

Я с трудом разглядел, что надето на ногах незнакомки, но, кажется, из-под длинного платья виднелись маленькие кожаные туфельки бледно-розового цвета с бантом, сделанным из того же материала, что и сама обувь.

Одежда была времен рококо, если мне не изменяла память. Я видел подобные одеяния в учебниках по европейской истории, когда мы в школе проходили конец восемнадцатого века. Эта девушка из прошлого?

Я пару раз поморгал, думая, что у меня начались галлюцинации. Видение не пропало.

Рассматривая пианистку, я предположил, что она решила перевоплотиться в человека, который жил несколько веков тому назад. Тут либо сыграла атмосфера старинного замка, либо девушка готовилась к пробам или свадьбе в стиле «Маскарад».

Но для невесты она выглядела слишком молодо, получается… Ну, точно! Она – актриса!

Зацепившись за эту мысль, как за спасательный круг, я чуть было не захлопал в ладоши от радости. Ну конечно! Это самое логичное объяснение необычному наряду пианистки. И эти аккуратно уложенные длинные волосы – они только дополняли образ, делая из красавицы самую настоящую юную дочь Герцога или Графа. Девушка всего лишь вживалась в роль, а я уже придумал себе черте что!

– Вы очень красиво играете, – дослушав до конца очередную сонату, тихо произнес я и улыбнулся как четырехмесячный малыш, когда перед ним побренчали погремушкой. Мне хотелось похлопать юной пианистке, но я побоялся нарушить своими хлопками витавшую в комнате атмосферу умиротворенности и спокойствия.

– Спасибо, – поблагодарила меня незнакомка.

Ее голос напоминал звон дорогого хрусталя. Он был очень звонким и четким. По телу побежали мурашки. Смутившись такой реакции, я отвел взгляд в сторону и начал рассматривать обветшалые стены. Атмосфера в комнате была еще та.

– Сыграете что-нибудь еще? – боясь получить отказ, спросил я и присел на деревянный стул рядом с кофейным столиком. Мебель находилась около входной двери, словно ее поставили здесь специально, – чтобы слушать мелодии и опираться на что-то, если захочется спать.

– Только если еще одну, – даже не улыбнувшись, ответила девушка.

Услышав первые аккорды очередной мелодии, у меня пропало дыхание.

«Это же Моцарт[10 - Вольфганг Амадей Моцарт (1756-1791 гг.) – Австрийский композитор и музыкант-виртуоз. Один из самых популярных классических композиторов, Моцарт оказал большое влияние на мировую музыкальную культуру. По свидетельству современников, Моцарт обладал феноменальным музыкальным слухом, памятью и способностью к импровизации. Самый молодой член Болонской филармонической академии за всю её историю, а также самый молодой кавалер ордена Золотой шпоры.] – Лунная соната! Мое любимое произведение!», – мысленно восхитился я и снова улыбнулся. Со стороны я напоминал человека, который ждет обед и представляет, как вгрызается в ней зубами.

Я прикрыл глаза, все больше и больше проникаясь мелодией. Прошло около двух минут, прежде чем я поднял веки и сонно посмотрел на пианистку. Девушке было от силы семнадцать лет, но она так виртуозно играла на фортепиано, словно практиковалась очень и очень долго. Поразительно!

Если звучала спокойная мелодия, ее пальцы гладили клавиши, словно кошку, боясь ту ненароком спугнуть. Если мелодия нарастала и требовала дополнительной силы, девушка наклонялась к фортепиано всем корпусом и изо всех сил давила на клавиши, будто хотела вытащить из инструмента всю жизнь.

Чувствуя, как проваливаюсь в сон, я стал что-то бормотать. Кажется, я просил сыграть еще. И незнакомка послушно играла спокойные мелодии, хотя до этого согласилась исполнить «еще только одну».

Засыпая крепким сном, я вновь ощутил в душе сильную, удушающую боль. Но уснул я быстро, поэтому толком не понял, что чувствую. Я даже не заметил, как мои пальцы покрылись инеем. Я совсем ничего не замечал. Я напоминал куклу в руках умелого кукловода. Только вот кукловодом была музыка, а не человек.

Когда пианистка убедилась, что ДжонгХен крепко спит, она прекратила играть и устало посмотрела на молодого человека.

Прошло не более секунды, прежде чем он остался в комнате совершенно один. Комнату окутала мрачная тишина, и только сопение ДжонгХена разряжало эту ядовитую атмосферу.

Стало нестерпимо зябко, но кореец, облокотившийся на кофейный столик, тихо сопел и не чувствовал этого.