Колесница времени

И в правосудие никакое она не верила.

Не имела она веры и в закон.

Просто в душе ее теплилась благодарность к этой майорше. И к ее подруге – длинноногой, такой серьезной, сдержанной, ездившей вместе с ними в поликлинику.

Катя и не подозревала, что Кора думает о ней вот так…

А Кора испытывала острое чувство благодарности к ней и к Лиле за то, что заступились, что взяли под защиту.

Но чувство это еле мерцало, потому что…

Да что они, две эти девчонки в погонах, могут сделать, – думала Кора, – когда идет такая махина, такой каток нетерпимости и злобы.

К ней, лично к ней. И только за то, что у нее растет борода.

Принимают ее за переодетого мужчину, за трансвестита, подражающего Кончите Вурст, и стирают в порошок.

Господи ты боже мой, стирают в порошок, оскорбляют, бьют – только за это!

Даже не разобравшись…

Кому надо разбираться, когда можно бить.

И что сделают две эти девчонки из полиции против всей этой бешеной ярости? Что они могут, лишь сами пострадают, возможно. Вон этот из Лиги кротких грозился куда-то звонить.

Наверное, есть куда, раз он так в этом уверен. И угрожает.

Больше всего Кору убивало то, что в этом деле стирания в порошок участвовали не просто хулиганы или пьяные отморозки, но какие-то святоши, говорившие о Боге. А она книжки ведь читала про религию. И молилась, да, было время, когда она очень жарко молилась, просила у Бога чуть ли не на коленях, чтобы волосы не росли так густо. Чтобы не делал он из нее окончательного урода, отщепенца, парию, на которого люди смотрят и отводят глаза.

Да, она читала всякие книжки и верила, что в час Нагорной проповеди, когда Христос говорил с народом, приходили, стекались, сползались послушать его не только люди здоровые, крепкие, нормальные со всех точек зрения, но и убогие. Калеки, прокаженные, безногие, те, у кого рос горб или имелся зоб, кого донимала трясучка, кто бился в припадках, у кого внезапно отказывала нормально работать эндокринная система – мужчины, у которых припухала грудь и увеличивались соски, а бедра обрастали женским жиром, женщины, внезапно чувствовавшие, что независимо от своей воли или желания обретают некую ненужную «мужественность», становясь неинтересными для противоположного пола. Гермафродиты, наделенные природой так щедро и безжалостно и тем и этим, как в клетке запертые в собственном теле, сходящие с ума от фобий пограничного состояния между полами, карлики и великаны, люди, мучающиеся от незаживающих язв и фурункулов на лице и теле, от жестокой формы аллергии. И такие вот, как она, Кора, страдающие «избыточной волосистостью», как это называли врачи.

И все эти убогие слушали там, на горах, на вольном воздухе Нагорную проповедь и плакали, и просили, и верили, что Христос поможет. И если говорит он, что нет «ни эллина ни варвара», то, значит, нет и ни здорового, ни убогого, нет ни красавца, ни урода, ни того, у кого все с генетической наследственностью нормально, ни того, у кого в генетике какой-то врожденный дефект, сбой. А все равны. Все равны… Все одинаково плачут, и просят, и надеются на лучшее. И если Христос исцеляет и защищает, то и те, у кого имя его не сходит с уст, – тоже должны защищать.

Ну, пусть не защищать. Если эти святоши, кроткие, не хотят, если им противно, ладно, это еще можно стерпеть, бог им судья.

Но пусть хоть не бьют тяжелым ботинком в женскую нежную грудь.

Кора, полуголая, смотрела на себя в зеркало ванной. Женщина с бородой. Женщина – у нее растет борода. Женщина, которую все принимают за переодетого трансвестита, за копию Кончиты Вурст.

А та, то есть тот, ведь хотел лишь привлечь к этой, именно этой проблеме внимание. Показать, что и чудной нелепый урод – женщина с бородой – имеет, да, да, да! – имеет право на признание, триумф и счастье.

И на любовь тоже имеет право.

Любви-то ведь совсем почти не достается на долю убогих.

Кора смотрела на себя в зеркало ванной. Дефицит любви… Едва она в юности начала осознавать, как чудесно быть любимой, все ее надежды на это рухнули.

Волосы начали расти.

После восемнадцати лет сначала волосы появились на ногах – вдруг густо обросли темными волосами икры и даже коленки.

Потом волосы вылезли и на ляжках. И все гуще, все обильнее. Особенно на внутренней стороне. К девятнадцати годам они уже напоминали густую шерсть. И она, Кора, тонны эпиляционного крема на себя изводила. Но все без толку.

А потом этот самый «сдвиг эндокринной системы» с активизацией полового созревания лишь усилился – так ей сказал врач-эндокринолог. Ничего, мол, нельзя сделать, вам, милочка, уж придется жить с этим.

Крепитесь.

И Кора сначала старалась крепиться.

Ну что ж, поборемся с собственным организмом, давшим сбой.

В конце концов, сейчас ведь так много самых современных методов эпиляции – и био-, и фотоэпиляция, и лазерная, и прочие, прочие, прочие штучки салонов красоты.

Но природа, могучая и беспощадная, сломавшая что-то в каком-то гене, поселившая во всей этой длинной цепочке какой-то малюсенький сбой, оказалась сильнее.

Потом произошло самое страшное. Волосами постепенно, неумолимо и густо обросли шея, щеки и подбородок.

Настоящая колючая мужская щетина. А если запустить этак на пять-шесть дней – то уже густая борода.

Кора бросилась в салоны снова делать эпиляцию. Сначала био. Такую боль терпела адскую, когда пластины с горячим воском, налепленные на щеки, с корнем выдирали волосы.

Но они росли и крепли.

После фотоэпиляции на время возник вроде бы хороший эффект. Но затем рядом с уничтоженными волосяными луковицами возникли новые, и борода отросла снова.

Врачи-косметологи уже били тревогу – нельзя, нельзя делать эпиляцию так часто, у вас плохая предрасположенность. У вас пошло кожное раздражение. Кожа отторгает любое вмешательство. Лазер может все лишь усугубить, так и до рака дойдет, до самого худшего.

А от крема вся шея и щеки покрываются долго не заживающими саднящими язвами.

Кора купила себе набор бритв. Какое-то время она вставала по утрам и словно на казнь отправлялась в ванную – бриться. Стояла вот так, как сейчас, с мужской бритвой в руке. Густо намыливалась или использовала пену из тюбика.

И брилась…

Ежедневная пытка…

Кожа на бритье отреагировала новыми язвами и фурункулами.

Кожа лица требовала, чтобы ее оставили в покое.

В густых волосах.

В один момент Кора хотела покончить со всем этим разом – с мукой борьбы, с природой, со всем своим бедным больным телом.

Она хотела повеситься в ванной на трубе.

Даже достала крепкую бельевую веревку и все думала – выдержит ли ее вес вон тот гвоздь, на нем держится светильник? Или, может, лучше использовать трубу полотенцесушителя?

Кора помнила тот момент. Думала о нем она и сейчас, стоя раздетая в ванной, избитая жестоко.