Исповедь проститутки

Но та, другая, которая осознанно губила свою жизнь, не считала, что она в большой опасности. Для неё жизнь – это большое приключение, и надо брать от неё по максимуму. А завтра – хоть трава не расти. Главное, что через неделю её отпустят на волю, и она в который раз опять начнёт отсчёт «с нуля», как в первый раз, только с более мощными и яркими ощущениями, чем когда-либо. И все люди, что пекутся о её здоровье: родители, выкидывающие огромные деньги на ветер, когда запирают её в клинике в надежде, что их дочь, наконец, одумается и бросит наркотики; врачи, вливающие в её вены литры лекарств; а также её соседки по палате, практически каждый раз новые, страдавшие от губительной слабости, и стойко переносившие все муки во имя одной общей цели – освободиться, и потому не понимавшие её и глядевшие с укором и презрением, – все эти люди были для Яны ничем иным, как раздражающим фактором, препятствием на её пагубном пути – пути в один конец.

12

Наступил февраль. Прошёл уже целый месяц с нашей последней встречи с Виктором. Он не звонил, не искал со мной встречи, а я не имела ни малейшего намерения видеться с ним или разговаривать. Но в душе я невыносимо тосковала. Я прятала тоску и мысли о нём от самой себя, я не разрешала себе думать о нём, что-либо чувствовать к нему. Работа, клиенты, подружки, хлопоты с Эллой, которую отпустили, наконец, из клиники, – всё это занимало моё время и все мои мысли. Но иногда в памяти, подобно вспышке молнии, возникал милый образ. И тогда тоска коварной змеёй вползала в душу, сковывая ледяным холодом и оцепенением. Накатывало дикое отчаяние, разрывая душу, так что хотелось умереть, лишь бы избавиться от этой боли.

Я запрещала себе думать о Викторе. Но вместе с тем я бережно хранила в памяти и в сердце драгоценные воспоминания тех нескольких дней, когда я была счастлива, по-настоящему, в полной мере счастлива: полные бесконечной нежности, глаза Виктора, наши ночи любви и планы на будущее – наше с ним совместное будущее, планы, которым не суждено было осуществиться.

* * *

Наша Ксюша так и не объявилась. Да и где уж там, в её возвращение уже никто не верил, – прошло два месяца с момента её исчезновения. Только бы узнать, где она, что могло с ней случиться.

Натали чуть ли не каждую неделю вызывали на опознание. Иногда она звала и меня с собой. Но обычно её сопровождал Женя Скворцов, помощник следователя Исаенко и с некоторых пор неизменный спутник Натали: он ненавязчиво, но настойчиво предлагал ей своё общество на случай визитов в морг или просто вечерних поездок – в целях безопасности.

– Небезопасно в наше время молодой красивой девушке в одиночку разъезжать по вечерней столице, – говорил он, когда Натали пыталась возразить против его присутствия.

И Натали не настаивала. Она спокойно принимала ухаживания Жени, которые он тщетно пытался замаскировать под видом обычной дружеской поддержки и опеки. На наши с Томкой вопросы она только отмахивалась и отшучивалась, что, мол, так спокойнее, и с её стороны это не более, чем дружба.

– Я и подумать никогда не могла о том, что стану когда-нибудь дружить с ментом, – говорила Натали, – а тем более заводить роман. Вы что, девочки?! Менты – это особая категория людей. И меня они никогда не привлекали.

Томка только качала головой и улыбалась.

* * *

Наконец, открыли новую, «девятую», базу, и меня вскоре собирались переводить туда. Девочки грустили, особенно Элла. Она привязалась ко мне за последние недели, я стала для неё словно старшая сестра, хотя и была на год младше неё само?й. Я тоже привыкла к своим новым подружкам и понимала, что на новом месте мне будет их не хватать: экзотической внешности Камиллы, её прямоты и бескомпромиссности; неразлучных хохотушек, рыжеволосой Алисы с Розой; несчастной, перепуганной Эллы, вздрагивавшей при каждом звуке и бежавшей ко мне по любому поводу. Элла тосковала и переживала больше других. Особенно её тревожила перспектива остаться без моей защиты и поддержки, на «растерзание» Ирмы, которая последние дни метала молнии и хамила всем подряд без повода и причины.

– Почему такая несправедливость? – слышались громкие возмущения из-за дверей её комнаты. – С чего такая честь? Чем она лучше нас с тобой, Роксана?

– Ирма всё никак не уймётся? – говорила администратор Алла, качая головой. – Не может смириться с твоим переводом?

– Насколько я помню, я с самого начала пришла сюда временно, – сказала я, – подучиться, набраться опыта.

– Это всё понятно, – ответила Алла. – Мне понятно, девочкам. Здесь вообще постоянная «текучка», одних повышают, других понижают. Никто не обращает на это никакого внимания. Но только не Ирма. Этой занозе всё всегда надо, ей всё не так, особенно когда у других всё хорошо.

– Девочки, смотрите, не давайте в обиду Эллу, – просила я. – У неё и так сейчас трудный период выздоровления и реабилитации. Поддерживайте её, чтоб она не сорвалась.

– Не волнуйся, Марго, Элла под надёжной защитой, – говорила Камилла, которая, к моему удивлению, в последнее время тоже прониклась заботой об Элле и поменяла своё к ней отношение.

– Да, да, – добавляли со своей стороны Алиса с Розой, – мы будем присматривать и за Эллой, и за этой сучкой Ирмой. Можешь ехать со спокойным сердцем.

* * *

И в один прекрасный день я покинула шестую базу, чтоб больше никогда сюда не вернуться. Нет, конечно, мы с девочками время от времени встречались и закатывали шумные вечеринки где-нибудь в клубе, или попойки до полуночи в полюбившейся шашлычной. Иногда я заходила, чтобы навестить Эллу. Она держалась молодцом; уже больше месяца не употребляла наркотики, сменила номер телефона и стёрла все старые контакты, порвала все ниточки, связывавшие её с недавним тёмным прошлым. Элла была на верном пути к выздоровлению, и мы все были несказанно рады за неё. Это был успех – наш общий успех, и в первую очередь, её личный. Элла перестала дёргаться и беспрестанно чесаться, стала более живой и общительной, и даже прибавила в весе. Клиенты снова пошли к ней толпами, и нависшая, было, над ней угроза увольнения исчезла.

* * *

На новом месте я окунулась в совершенно иной мир, в иное общество, кардинально отличавшееся от того, к чему я привыкла за последние полгода. Здесь было всё по-другому: другое общение, другие отношения, развлечения. Девочки были все молодые, не старше двадцати двух лет, красивые, опытные и капризные. По сути, это были те же проститутки, что и на «семёрке», и на «шестёрке», только в более дорогой упаковке. Но как они себя несли! Словно это были не иначе как леди из высшего общества. Смотреть на них было смешно и противно. Особенно когда эти «леди» громко и пискляво ругались матом из-за каждой ерунды. Поэтому я несказанно обрадовалась, когда через неделю с «восьмёрки» перевели Монику, мою прежнюю подружку и соседку. Мы снова поселились вместе, и жизнь для меня потекла веселее.

Моника поведала мне все последние новости с «восьмёрки». Эмилию в начале зимы перевели в эскорт, и теперь она так задрала нос, что даже не здоровалась при редких встречах. Сашу, которую тоже готовили в эскорт, вместо повышения выгнали – за злостные нарушения дисциплины. Даже смешно: «за злостные нарушения»! Как будто речь идёт о пансионате благородных девиц, а не о борделе. Луизу, прежнюю подружку злополучной Ирмы, понизили на «семёрку».

– Эта дура своим нытьём просто всех достала, – выругалась Моника. – Причём, не только нас и администраторов. Она ведь стала клиентам устраивать сеансы психоанализа, на которых, вместо того, чтобы пахать, изливала душу и плакала на «сильном мужском плече». Короче, съехала девочка с катушек. Таисия предупредила, что дальше «семёрки» ни понижать, ни повышать её не собирается. Если не опомнится и не возьмётся как положено за работу – полетит к чёртовой бабушке. Так девчонки с «семёрки» говорят, «строчит» теперь, как потерпевшая: больше никаких душевных излияний, только минет, стриптиз, и опять минет. Нашла, чем рот занять, вместо пустой болтовни.

Мы с Моникой покатились от смеха.

– Ну а у тебя как дела? – спросила Моника. – Что произошло в твоей жизни за последние шесть месяцев, которые мы не виделись?

Я рассказала своей вновь приобретённой подруге обо всех главных событиях, ворвавшихся в мою жизнь, подобно ветру перемен, и навсегда изменивших её привычное течение. Я рассказала Монике о наркоманке Элле и о том, как мы боролись за её избавление от страшной зависимости, о наших с Жанной визитах в жуткую мрачную клинику, где Элла находилась целых три недели; о том, как больше двух месяцев назад пропала наша подруга, милая и нежная Ксюша, о том, как её поиски до сих пор не дали результатов, и мы всё ещё не знаем, где она, что с ней, жива ли она.

– Ну а как твой милый? Не помню, как его зовут, – спросила Моника. – Виктор, кажется? Помнится, ты не общалась с ним тогда. А как сейчас?

– Всё так же, – ответила я. – Мы по-прежнему не видимся. Правда, был период, когда мы общались самым тесным образом. И даже всё шло к тому, что… Мне так показалось. Но это было уже так давно, что, кажется, происходило не со мной и не в этой жизни.

И я рассказала Монике свою невесёлую сказку о нашей с Витей попытке быть вместе, сказку с несчастливым концом.

– Глупо, – сказала Моника, когда я закончила рассказ.

– Что «глупо»? – не поняла я.

– Глупо и безрассудно было взять и всё перечеркнуть, – ответила Моника.

– В смысле? – я уставилась на неё.

– Да что тут непонятного? – сказала Моника. – За своё счастье бороться надо! Зубами вырывать его, если потребуется, и никому не отдавать! А ты взяла, и так безвольно и безответственно отказалась от своего мужчины. Неужели тебе никто об этом не говорил?! Неужели твои подруги даже не пытались переубедить тебя?

– Нет, они пытались, они ругали меня, так же, как и ты сейчас ругаешь, – ответила я. – Но это всё ни к чему. Поздно уже. У него скоро родится ребёнок.

– Ой, да ладно тебе, – Моника махнула рукой. – Заладила одно и то же. Слышали уже. А ты уверена вообще, что его жена в самом деле беременна? И, если да, то уверена ли ты, что именно от него? Да ты ведь ничего не знаешь наверняка. Ты поверила на слово какой-то проходимке.

– Она не проходимка, она его жена, – поправила я.

– Да хоть трижды жена! – взорвалась Моника. – Ты что, Марго, вообще меня не слышишь?! Да она могла просто всё выдумать, чтобы устранить тебя и вернуть Виктора. И ей это удалось. Ты сразу же сложила оружие, даже не попытавшись защищаться и отстаивать своё право на счастье. Браво ей! Соперница устранена, муж снова при ней. Теперь и забеременеть можно, чтобы нагляднее всё было и правдоподобнее.

– Зачем ты говоришь мне всё это? – сказала я. – Теперь уже поздно, всё уже в прошлом, и ничего нельзя исправить.

– Как это «нельзя исправить»?! – снова вскричала Моника. – Никогда не поздно исправить свои ошибки, особенно, когда они настолько бессмысленны и глупы.

– Хорошо, допустим, ты права, – я тоже разгорячилась. – Но почему тогда весь этот месяц он ни разу мне не позвонил, даже не попытался увидеться со мной? Значит, его всё устраивает? Значит, я права, что я была ошибкой в его жизни?

– Ой, как в твоей головоньке всё понапутано, Марго! Да как же он мог тебе звонить, когда ты так его отшила в последнюю вашу встречу?! – не унималась Моника. – Он ведь мужик, в конце концов, и тоже имеет гордость и достоинство.

– Вот и пусть теперь тешится этой своей не уязвлённой гордостью и достоинством, – сказала я.

– Ну и дура, – ответила Моника. – Не понимаешь, что сама обеими руками от себя счастье отталкиваешь. Тоже гордишься чересчур, самолюбие своё не хочешь потревожить!

– Слушай, а ты настырнее даже, чем моя Томка, – сказала я. – Много раз я уже топтала свою гордость. Хватит. Не хочу больше. Не могу. Так спокойнее. Не хочу снова через всё это проходить. Слишком больно. Да и надо ли? Есть ли смысл? Я не нужна ему, пойми. Семья, жена, будущий ребёнок – всё это ближе и теплее, и надёжнее, чем сомнительное счастье с проституткой. Такой союз обречён, и Виктор вовремя понял это, раз не позвонил и не появился ни разу. И, слава богу, и пусть они живут вместе, а меня оставят в покое. У него свой путь, у меня свой! И хватит об этом, прошу тебя.

Моника вздохнула, поняв, наконец, что я тверда в своём решении, и что не имеет смысла дальше спорить и доказывать. Да, возможно, она и права. Возможно, надо было не поверить тогда на слово, не уходить, а дождаться Виктора и выслушать его решение. Да и вообще, не о чем уже говорить. Всё уже сделано и решено, и этого не изменить. Да и была ли любовь? Любил ли он?

Мне было горько сомневаться, выискивать и находить в прошлом подтверждение своим догадкам и сомнениям, развенчивая тем самым свою прекрасную сказку и легкомысленно отказываясь от своего права на счастье. Порой лучше оставить всё в прошлом и не возвращаться с ревизией, не разбирать всё по полочкам и не пытаться дать ответы на все вопросы, чтобы не уничтожить прекрасные воспоминания и не разрушить внутреннее знание того, что в твоей жизни было что-то настоящее, сильное и неповторимое. Пускай в прошлом, пускай совсем недолго, и ты не успела даже как следует прочувствовать и насладиться любовью и счастьем, но это было – ты испытала сильнейшие чувства, ты была любима, ты была нужна, по-настоящему нужна. И это знание, этот опыт будет маяком в твоей дальнейшей жизни, будет светить тёмными безлунными ночами, и согревать в тяжёлые периоды жизни.