Марь

– Никому дверь не открывай! – Она посмотрела на Стешу, как на маленькую.

– По свету никто не придет, тетушка. – Серафим улыбнулся своей блаженной улыбкой. – Не будет беды ни птичке-невеличке, ни змейке.

– Она не змейка! – сказала баба Марфа неожиданно резко. – Не дури, Серафим! Пойдем уже!

Они вышли в не по-весеннему трескучий мороз, а Стеша выскользнула следом. Назло бабе Марфе, а еще из-за жгучего любопытства. Прежде чем уйти, она велела Катюше задвинуть засов, попросила не подходить ни к дверям, ни к окнам. Не было страха в этой глуши. Не докатился он еще сюда. Да и она ненадолго: глянет одним глазком и вернется. Никто и не узнает.

Катюша была очарована своей деревянной птичкой, потому была сговорчивой и послушной. Стеша постояла за дверью, чтобы убедиться, что сестра задвинула тяжелый засов, а потом припустила по прихваченному ледяной коркой снегу.

Идти за бабой Марфой и Серафимом было просто: Стеша отчетливо видела на снегу две цепочки следов. Главное, чтобы ее саму не увидели. Баба Марфа наверняка разозлится, станет кричать. Ну и пусть! Стеша взрослая и сама себе хозяйка!

С берега болото казалось равнинным и открытым. То, что это всего лишь иллюзия, выяснилось довольно быстро. Высокие кусты и чахлые деревца как-то незаметно превратились в мудреный лабиринт. И даже ажурное сплетение голых ветвей не делало этот лабиринт более обозримым и более проходимым. На ветвях колыхались ошметки сизого тумана, туман просачивался сквозь рыхлый снег, сжирал оставленные бабой Марфой и Серафимом следы. Стеша и сама не поняла, когда заблудилась в этом сером холодном мареве. Не поняла, как сомкнулись над ее головой черные ветви, как начал проседать и таять под ногами снег. Она заблудилась в трех соснах. Заблудилась и испугалась.

Страх пробрался за ворот полушубка, пошарил лапой по спине, оставляя дорожки холодного пота на коже. Страх отнял голос, но заставил смотреть и слушать.

Снег не таял. Снег бугрился, перекатывался, как песчаные барханы в пустыне. Или не барханы перекатывались, а что-то огромное перекатывалось под ними? Медленно, едва заметно глазу, вздымалось снежными волнами. Другой человек не заметил бы, но Стеша смотрела: до слез, до рези в глазах всматривалась, как под снежной шкурой болота извивается нечто огромное, нездешнее. Как сама эта шкура нервно вздрагивает, как топорщатся черные былинки, словно вставшая дыбом шерсть и чахлые ели выстраиваются рядком, обозначая спрятанный под снежной шкурой хребет.

Стеша смотрела и слушала. И слышала. Тихое шуршание. Металлом о лед. Нет, чешуей о лед. Тихое шипение в такт перекатыванию снежных барханов. Она прижалась спиной к березке. Она затаилась и перестала дышать. Она была достаточно взрослой и достаточно образованной, чтобы понимать, что происходящее – это всего лишь плод ее воображения. Она была достаточно юной, чтобы помнить страшные сказки и испытывать страх. Горячий, животный, не поддающийся никакому осмыслению.

Болото жило, вздыхало и двигалось вокруг Стеши, над ее головой и прямо под ее ногами. Болото тоже смотрело и слушало. Смотрело желтыми звериными глазами, слушало острыми ушами, скалилось невидимыми из-за тумана пастями. Болото было ей не радо. Болото размышляло, как с ней лучше поступить. А в это самое время снег под Стешиными ногами таял, превращался в темные лужицы, от которых пахло тиной, торфом и почему-то костром. Стеша сделала шаг в сторону, наблюдая, как прихватывает льдом то место, на котором она только что стояла, ощущая, как просачивается сквозь плотный войлок валенок ледяная вода.

Может быть, она бы так и осталась стоять на самом хребте распластанной под снегом невидимой туши невидимого зверя, зачарованная и потерянная, если бы не вспомнила вдруг про Катюшу. Если бы не очнулась от морока в тот самый момент, когда ноги ее погрузились в болотную воду уже едва ли не по колено. Именно мысли о младшей сестре, а не холод, привели ее в чувство и заставили действовать. Стеша сделала резкий выдох, освобождая легкие от ядовитых болотных испарений, а мозг от дурмана. Она выдернула из ледяной ловушки сначала одну ногу, потом другую и помчалась прочь.

Стеша бежала, не разбирая дороги, боясь остановиться хоть на мгновение, боясь снова уйти в трясину: сначала по колено, потом по пояс, а потом и по самое горло. Она не думала ни о ком и ни о чем, кроме Катюши. И мысль эта была для нее путеводной нитью, на конце которой теплился крошечный огонек. На свет этого огонька Стеша и бежала, отбросив страх и сомнения, больше не прислушиваясь и не вглядываясь.

Топь закончилась так же внезапно, как и началась. Стешу словно вытолкнуло из одной реальности в другую. Из мутно-стылой в бодряще-яркую, настоящую. Захотелось одновременно смеяться и плакать от облегчения. Вместо этого Стеша оглянулась. Из тумана ненастоящей реальности за ней наблюдали. Она кожей чувствовала этот внимательный и, кажется, недобрый взгляд. К черту! Она выбралась! Все остальное ей померещилось! Не стоит пить чай бабы Марфы. Кто знает, что она в него подмешивает!

Несмотря на то, что замерзшие ступни кололо тысячей иголок, к дому Стеша вышла не по прямой, а по дуге, чтобы не оставлять следов, чтобы баба Марфа не догадалась о том, что она ослушалась приказа. И лишь оказавшись в безопасном полумраке сеней, Стеша вдруг поняла, что во время своей глупой вылазки потеряла платок.

Это был подарок мамы на совершеннолетие. Ярко-красный шерстяной платок! Стеша надела его всего однажды, просто чтобы порадовать маму, а потом засунула в дальний угол шкафа и забыла. Она вспомнила про него только после маминой смерти и долго рылась в шкафу, выбрасывая на пол такие красивые, но такие бесполезные в новом мире вещи. А когда, наконец, нашла платок, разрыдалась. Это был первый и последний раз, когда Стеша позволила себе быть слабой. Она обещала маме беречь или беречься. У нее была Катюша и призрачная, почти неосуществимая цель. Ей нужно было найти какой-то богом забытый дом, потому что мама считала, что так будет правильно.

И вот Стеша нашла дом. Нашла бабку, которой они с Катюшей не в радость, а в тягость. Она нашла все это пустое и бесполезное, а потеряла самое дорогое – последний мамин подарок. Сейчас бы погоревать, заскулить тоненько, по-щенячьи, чтобы никто ничего не услышал и ничего не понял. Но времени нет!

Времени хватило лишь на то, чтобы убедиться, что с Катюшей все хорошо, сбросить насквозь промокшие, колом стоящие от замерзшей воды штаны, приткнуть валенки в дальний угол печи, переодеться в сухое и вытереть натекшую на пол лужу.

Баба Марфа и Серафим вошли в дом в тот самый момент, когда запыхавшаяся Стеша рухнула на стул с книжкой в руках. Серафим был по-прежнему благостно-невозмутим, а баба Марфа привычно мрачна. Она бросила на Стешу быстрый взгляд, велела:

– Налей чайку.

Стеша разлила по двум чашкам оставшееся с прошлого раза зелье, добавила кипятка. Сама пить не стала, хватило ей уже. Серафим пил чай с таким удовольствием, словно это было лучшее лакомство в его жизни. Стеше даже стало как-то неловко. Все же гостей нужно встречать по-другому, не одним только кипятком. У них ведь есть баранки, сухие и твердые, как камень. Не сладкие, но все равно очень вкусные, если есть их вприкуску с чаем. Но это был не ее дом, и не она была в нем хозяйкой, поэтому просто молча наблюдала за тем, как Серафим допил свой пустой чай, довольно крякнул и отодвинул от себя алюминиевую кружку.

– Вот, с собой возьмешь. – Баба Марфа положила перед ним завернутый в тряпицу сверток. Что-то небольшое, но точно съедобное, потому что следом она сказала: – Тут тебе и сестре с малым. Свою долю сразу не ешь, Серафим.

Серафим понюхал сверток, счастливо зажмурился.

– На три дня тут тебе. Понял? – сказала баба Марфа строго. – Если снова живот прихватит, помогать не стану. Не в том я возрасте, да и не до того мне сейчас.

Серафим послушно кивнул, сунул сверток за пазуху, посмотрел на Стешу своими ясными, точно нарисованными глазами, а потом вдруг сказал:

– Это она, тетушка.

– Глупости не говори! – прикрикнула на него баба Марфа и даже замахнулась полотенцем. – Ты посмотри на нее! Посмотрел? Нет в ней ничего этого! Ни капельки нет! Все. – Она устало опустилась на лавку и продолжила уже спокойно: – Помог мне – за это спасибо. А дальше не лезь. Сама разберусь!

– Они придут. – Серафим перешел на громкий шепот, словно так сидящая в метре от него Стеша не сможет его услышать. – Я слышал.

– Никто не придет! Ты плохо слушал. С голодухи или от усталости.

– Я хорошо слушал! – Серафим встал из-за стола. – Она почуяла.

– Не могла она ничего почуять! Спит она еще. – Баба Марфа покачала головой.

– Не спит. Ты сама знаешь, что просыпается.

– Кто? – спросила Стеша. – Про кого вы сейчас говорите? Кого вы там слушали?

– Не твоего ума дело, – цыкнула на нее баба Марфа, но не зло, а как-то безнадежно-устало.

– Вы к кому ходили? С кем разговаривали?

– Мы не разговаривали. – Серафим попятился к двери. – Мы слушали.

– Кого?

– В следующий раз я вырежу тебе змейку.

– Не нужна ей змейка! – Баба Марфа погрозила ему пальцем. – Домой ступай, пока светло!

– А мне нестрашно. – Серафим пожал плечами. – Меня они не тронут. Ты же знаешь, тетушка.

– Они, может, не тронут. А вот я сейчас точно розгами отхожу!

Баба Марфа многозначительно посмотрела в угол, где стояла прислоненная к стене метла. Та самая, которой она разметала останки несчастного снеговика. Прутья этой метлы могли запросто сойти за розги. Ведь и в самом деле похожи! И с бабы Марфы станется: нет у нее ни души, ни сердца!

– Все равно уже поздно, – сказал Серафим и улыбнулся печальной улыбкой.

– Не поздно! Чужого не брала, своего не отдавала!

Баба Марфа испытующе посмотрела на Стешу. И под взглядом ее по-цыгански черных глаз Стеша поежилась. Ноги, уже почти согревшиеся в толстых шерстяных носках, снова закололо тысячей ледяных иголок, а по спине скатилась капля пота.

Глупости это все! Глупости и мракобесие! Сидят тут в своем болоте, словно сычи, света белого не видят, про цивилизацию слыхом не слыхивали! Дремучие люди! Как жаль, что им с Катюшей больше некуда деваться! Потому что дремучесть и суеверия, похоже, заразны, как ветрянка. Потому что нужно быть очень рациональной и очень здравомыслящей, чтобы не заразиться этой болотной гнилью. Чтобы остаться в своем уме.

Баба Марфа вышла на крыльцо вслед за Серафимом, а Стеша осталась в доме, наблюдала за происходящим из окна. Серафим шагал широко, смешно и неуклюже вскидывая ноги. Совсем как аист. Стеша видела аистов в далеком детстве, мама показывала. От мыслей о маме снова заныло в груди. Стеша отошла от окна, села обратно на стул. Баба Марфа вернулась не сразу: какое-то время она стояла на крылечке, то ли наблюдая за Серафимом, то ли обдумывая какие-то свои мысли.

Ужинали молча. Катюша играла со своей птичкой. Стеша ничего не спрашивала. Баба Марфа ничего не рассказывала. А ночью пришли незваные гости…

В дубовую дверь ударили с такой силой, что она содрогнулась. Стеша испуганно взвизгнула и отскочила в сторону. Сердце билось в груди часто и испуганно. А еще громко. Так громко, что стук его наверняка был слышен с той стороны.

– Кто это, бабушка? – спросила она сдавленным шепотом. – Это немцы? Они же сейчас выломают дверь!