Венец Фемиды

– У Захаркина первая жена умерла, – перебил сыщика полковник. – Так что сговориться ни с кем не могла.

– Хорошо, одной версией меньше, – кивнул Алексей. – А новые супруги?

– Они между собой незнакомы.

– Серег, кто это сказал? Они?

– Да.

– Серег, они. Сказали.

– Да зачем им сговор? Наняла бы одна киллера, и все дела. Зачем искать жену бывшего подельника мужа? Сговариваться с ней?

– Как раз затем, чтобы отвести от себя любые подозрения. Чтобы мы с тобой сунулись в прошлое. И увязли там.

– Уж больно хитроумно…

– Однако исключить нельзя. Давай проверим этот вариант, прежде чем искать «Сильвио» в прошлом. Кроме того, в обеих семьях, как я понял, дети давно взрослые. Какие у них были отношения с отцами, как у них дела с финансами? Ущемляли ли их папаши, не страдали ли деспотизмом? Надо проверить, знакомы ли отпрыски между собой. Они ведь тоже могли спеться, чтобы поскорее наследство получить.

– Кис, ну говорю же: обе семьи утверждают, что между собой незнакомы. С кем там хороводились отцы семейств в «лихие годы», знать не знают. И, подозреваю, узнать не жаждут.

– Разыскать бывших отцовских дружбанов не так уж сложно, – гнул свое упрямый Кис. – Наверняка фамилии от папаши слышали, и фотки в альбомах небось есть.

– Знаешь, за что я люблю тебя, Кис? Как профессионала. За то, что у тебя всегда множество версий. Мы вот нароем одну, максимум две, и тянем ее потянем, как репку. А ты из тех же фактов с десяток способен набросать!

– О-о-о… – Алексей не понял, был это комплимент или подкол, и от ответа предпочел воздержаться.

– А знаешь, за что я не люблю тебя, Кис? – продолжал Серега. – Как профессионала. А за то, что у тебя всегда множество версий. Мы вот нароем одну, максимум две, и тянем ее потянем. Тут являешься ты и ровно из тех же фактов с десяток можешь набросать. И нам работу осложняешь! – дурашливо воздел руки к небу Серега.

– Наши недостатки – продолжение наших достоинств, известное дело, – хмыкнул Кис.

– Короче, друже. Сейчас как раз тот момент, когда новые версии очень нужны. Накидывай.

– Да без проблем, – усмехнулся Алексей. – Материалы мне перекинь, что сумели нарыть.

Они уже ударили по рукам и было разошлись, как детектив окликнул полковника:

– Серег, насчет фотографий семейных. Я бы на них глянул. Предупреди семьи, что я к ним загляну. Даже если у них вдруг рыльце в пушку, отказать не посмеют: ведь они должны быть заинтересованы в поимке убийцы, верно? Или сделать вид. Ну вот, я к ним на чай заеду.

* * *

Руслан больше размышлял, чем писал. Фразу печатает за несколько секунд, а думает над ней несколько долгих минут. Это его злило: роман в подобном ритме никогда не закончить! В то же время Руслан знал: иначе он не сможет. Никогда не будет он коммерческим писателем, тяп-ляп, лишь бы деньги получить поскорей. Сколько бы времени ни заняла книга, она должна быть отличной. Это единственный критерий.

«Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи…» Руслан смотрел на фразу, будто дыню на ладони взвешивал: спелая ли? Сладкая? Брать?

Фраза красивая.

Но нужно ли писать красиво? Вот в чем вопрос.

Закат над просторами моря всегда потрясал Руслана своей мощью, космической неизбежностью угасания огненного шара в морских водах, трагизмом разлучения планеты со своей звездой. Каждый раз он подбирал новые эпитеты и сравнения. «Солнце яркой медной монетой закатилось в щель между небом и морем» – когда вечер чистый, светлый. «Солнце тонуло, захлебываясь морем» – когда море неспокойное, идет волнами. «Горизонт медленно заглатывал солнце» – это когда закат исполосован багровыми облаками…

Таких метафор он мог придумать множество. Только вот до сих пор не мог решить, нужно ли. Может, «солнце село, наступила ночь» – лучше? Коротко и ясно.

Но ведь нет образа. Никакого вообще. Картинки нет в воображении читателя.

А с другой стороны, все эти «красивости» не слишком ли вычурны? Почувствует ли читатель фразу так, будто сам смотрит на закат? Или он увидит только потуги автора «сделать красиво»?

Хотя читательницам наверняка понравится. У женщин воображение, как правило, развито больше, и описания только подкинут ему пищу. А мужской ум могут и утомить. Слишком много слов – Руслан усмехнулся, вспомнив некоторых своих сокурсников. Поэтому женщины читают куда больше мужчин.

Первый роман Руслан положил «в стол». Не стал отправлять в издательство, хотел обдумать еще. Год назад, начиная писать, он был уверен: первая книга принесет ему опыт, откроет тайны мастерства. Однако опыт не столько раскрыл тайны, сколько породил новые. Он так и не приблизился к пониманию своего идеала в литературе. И теперь, начав работу над новой книгой, он постоянно зависал над текстом, ставя под сомнение едва ли не каждое слово.

«…Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи. Тьма мгновенно подобрала под свой подол воду и сушу».

Или лучше «спрятала»? Да! Ведь он написал: «мгновенно». Спрятать можно мгновенно, а подобрать… Нет, это все-таки не одно быстрое движение.

А если так: «Тьма мгновенно накрыла своим подолом сушу и воду»?

Нет, образ получается невразумительным. Накрыть можно и платком, и шарфом, и вообще простыней. Подол тут смотрится лишним.

Тогда так: «Воспаленный глаз солнца закатился под лиловое веко ночи. Тьма мгновенно упрятала под свой подол море и сушу. Он посмотрел на Агату. Ее лицо призрачным пятном белело напротив.

–?На закате мне почему-то всегда кажется, что солнце, уходя, забирает мою душу с собой… – тихо произнесла она».

Написав эти строчки, Руслан откинулся на спинку кресла, перечитал.

Имя Агаты он потом заменит на другое. Он не пишет с натуры, ни в коем случае. Он сочиняет! И героиня его лишь похожа на Агату. Похожа, но не ее портрет. От Агаты у героини будет только деликатное и целостное восприятие мира.

…Лучше сказать «на вечерней заре», а не «на закате», решил он и принялся исправлять.

И стоит ли писать «призрачным пятном»? Может, достаточно «призрачно белело напротив»?

Мрак. Трындец. Если так писать и дальше, постоянно правя и сомневаясь, то он не закончит роман и за два года! Надо меньше рефлексировать. Быть решительнее. В конце концов, читатель не заметит разницы. Он даже не подозревает, что можно сказать иначе. Он, читатель, воспринимает слова как данность, а вовсе не как результат творческого выбора между различными вариантами, не как результат работы интеллекта и воображения автора.

Да, но разве восприятие читателя – это критерий? В большинстве своем он не слишком грамотен, не имеет развитого художественного вкуса. Отчего непривередлив, проглатывает жуткие низкосортные тексты и нахваливает. Так стоит ли тратить столько времени на поиски ярких образов и точных формулировок?

Однако нельзя же писать так, как тебе самому не нравится! Как не соответствует твоему вкусу и критериям. Писать на продажу, как проститутка, подавляя свое эстетическое отвращение, – лишь бы деньги заработать?

А вот это глупость. Никто не пишет тексты, которые не соответствуют собственному вкусу. Наоборот, все плохо написанные тексты как раз полностью соответствуют дурному вкусу их авторов. Проблема формулируется просто: чтобы писать хорошо, нужно для начала знать, что такое хорошо. Иными словами, владеть критериями оценки. Иначе любая словесная дефекация сойдет за литературу. И толпы таких же невежд, как сам автор, воспримут ее на ура…

Хотя это, пожалуй, снобизм… А быть снобом некрасиво.

С другой стороны, это чистая правда. Все так и есть. Может ли правда выглядеть проявлением снобизма? Надо будет эту мысль с Агатой обсудить…

Задумавшись, Руслан смотрел в окно. И вдруг осознал: сумерки уже заполонили город. Осели между домами, как кофейная гуща на дне чашки.

Он перевел взгляд на часы: начало восьмого. Как всегда, отвлекся от работы, погрузился в текст нового романа. А статью надо закончить сегодня, заказчик ждет! И Агата вот-вот придет. Надо еще на ужин что-то сообразить. Все, хватит зависать над романом, ну-ка за работу!

Руслан устремил взгляд на экран компьютера, где светилась неоконченная статья. Его работа. То есть та, за которую деньги платят. Начинающий писатель, он зарабатывал на жизнь копирайтерством. Несложные статейки для разных сайтов доход приносили невеликий, зато позволяли Руслану распоряжаться рабочим днем по своему усмотрению. А усмотрение его заключалось в одном: выкроить время для творчества. То есть для той работы, за которую ему никто денег не платит.