Рассказы и сказки для взрослых

Подарок (из путевых приключений моего друга)

Когда я по делам попадаю в Париж, всегда спешу навестить Лешку. Знаю его всю жизнь, мы родились в одном доме. Вместе сначала ползали, затем бегали, катались, вечно споря и ссорясь, на общем трехколесном велике, найденном Лешкином отцом на помойке и доведенным саморучно до ума, по широченному коридору с двенадцатью жилыми комнатами коммунальной квартиры. Вместе отправились в детский сад, а потом просидели за одним столом десять школьных лет.

Думаю, Лешкой он остался уже только для меня. Для всех остальных давно – средней руки респектабельный парижанин, проживающий в самом сердце города, недалеко от площади Вогезов. И зовут его сейчас соответственно, не Лешкой Зайцевым, как в школе, а Лукасом Ле Заком, как и положено, если живешь в самом красивом городе мира, и самом пафосном. Они с Маринкой давно уехали, еще в самом начале девяностых. Нахапал Лешка дуриком денег, как и мы все тогда: на фальшивых чеченских авизах, несуществующих в природе французских строительных кранах, китайских кожанках, угнанных в добропорядочной Европе автомобилях, которые даже вездесущий Интерпол не мог в России достать, не было ему к нам ходу. Каждый тогда по-своему этими дурными деньгами распорядился, большинство прогуляло, пропило, просидело, проубивало, и потом никогда за всю жизнь столько не заработало. А Лешка вот в Париж свалил, как всю юность мечтал, и, выходит, не прогадал, что-то куда-то вложил, преумножил, преуспел. Дочь у них, Роззи, Сорбонну уже закончила, самостоятельно живет. Все чинно, спокойно, достойно, вдали от наших дрязг и потрясений. А я, значит, в гости к нему наведываюсь, посидеть в просторной, летом залитой солнцем через высокие стрельчатые окна, столовой, отведать французского коньячку, покалякать за жизнь.

Только русский мужик, сдается мне, не под такое заточен: мирное, дремотное, обеспеченное. У нас же экстрим в крови кипит, генной памятью, и не отпускает ни при каких обстоятельствах. Быстро нам скучно становится, пресно, а оттуда и до депрессии близко, до мыслей разных неправильных, разрушающих. Вот за это нас капиталисты понять и не могут, нашу мятущуюся и загадочную русскую душу. Но у Лешки таких проблем нет, давно решил, уже лет двадцать как. Путешествует он, да не пузо греет в дорогих отелях, а норовит куда подальше, поэкзотичнее забраться: джунгли, горы, северные моря. Заброшенные всеми уголки нашей необъятной планеты – это вот для него, манит. Пока дочка маленькая была, один бродяжничал, жена даже не перечила, понимала, что иначе от безделья в раз загнется, или глупость какую выкинет, типа, обратно, в Россию захочет. А потом, где они только вместе не побывали: и на львов охотились, и на запрещенные глубины с аквалангами ныряли, и даже по горам, где не ступала нога европейцев, лазили. Я еще и поэтому люблю у них бывать, рассказы слушать, фотографии рассматривать. Словно, по другой планете экскурсия.

Вот и в этот раз, схватил в Орли мотор и сразу к ним. Лешка меня встретил все такой же, как всегда: загорелый, улыбающийся, только лысина на затылке еще больше стала. Утонули мы с ним в креслах возле камина: коньячок, кофеек, то да се, обед скоро. Поболтали, повспоминали, новостями обменялись, как водится. И только тут я приметил, мадам Колет, сто лет уже Маринке по хозяйству помогает, на двоих накрывает, выходит – нам с ним. Каждый раз, как я сюда прихожу, мадам Колет пытается незаметно подсунуть мне лучшие и самые большие куски, считает, все русские голодают.

– Слушай, а Маринка твоя где, уехала куда?

– Нет. Тут, понимаешь, такое дело вышло, ушла она от меня.

– Да ну! Как ушла? Вы с ней, почитай, столько уже вместе, по одному и не представлю.

– Да, так-то оно так, конечно. Я тоже надеюсь – опамятуется. И главное – из-за ерунды все. А как ей доказать – не знаю. Не верит мне – и все, хоть расшибись. Она же, помнишь, в молодости, какая ревнивая была, все ей что-то казалось, чего и не было вовсе. Ну и вот, рецидив у нее сейчас.

– Так уж и казалось только? Ты хоть мне в уши не дуй. Случалось у тебя, я точно знаю. Опять налево, что ли, сходил, греховодник старый?

– Да куда там, ты что, не об том вовсе. Та история старая, и совсем невинная, ничего там не было. В том-то и дело.

– Так расскажи, вместе поразмышляем, как с Маринкой лучше быть.

– Да, пожалуйста, слушай, если не лень. Это было где-то лет шестнадцать-семнадцать назад, сейчас уже и не припомню точно. Я тогда увлекся каннибальскими первобытными племенами, и потому оказался на Борнео.

– Каннибальскими? И не боялся, что тебя съедят?

– Да, сам знаешь, я по молодости шалый совсем был, ничего не боялся.

– Помню. Ладно, дальше давай.

– А ты тогда молчи и не перебивай. Ну, так вот. Поселился в отеле. Отель, как отель, цивилизованный, звездный: холодильник, телевизор, бассейн – все как положено. Тоска. Потащился, понятно на экскурсию к племенам-каннибалам. Три дня по какой-то вонючей реке взад-вперед плавали на хаузботах – лодки такие, со спальнями, кухнями, сортирами. Все чисто, прикольно – дальше некуда. Племена эти, вот те крест, видно, что это они представление для нас, европейцев, разыгрывают, деньги зарабатывают, а потом к себе домой отправляются, в город, и не отличишь там их от тех, кто в магазинах и на рынках всякую белиберду впаивают, или даже в отелях на ресепшене сидят. Разводилово, в общем, по нашему это, по-русски, называется. Не для меня. Одна радость – на тех ботах я еще с двумя мужичками познакомился, один австралиец, другой американец. И тоже, такие, недовольные, заводные, ищущие приключений и впечатлений, как и я. Всосали мы на троих бутылочку вискаря, и этот австралиец рассказал, что тут, на острове, можно, по-тихому, конечно, нанять частный самолетик с проводником. Настоящие каннибалы, охотники за черепами, дальше живут, в горах, так просто, по речке, туда не доплывешь. Самолету тоже не приземлиться, но можно прыгнуть, с парашютом, а потом проводник проведет по джунглям в племя. Только денег стоит, ему одному дорого

Понятно, мы все втроем загорелись, еле дождались, пока эти боты вернулись назад. Пошукали, поспрашивали – все чистой правдой оказалось. Нашли мы и самолетик с пилотом, и проводника, готового с нами по джунглям лазить. Класс! Опять же парашютом, как в американских фильмах про спецчасти. Ты же знаешь, я еще в армии прыгал, люблю это дело.

Ну, значит, собрались мы, а денек, как назло, выдался хмурый такой, ветреный. Эти, местные, летчик и проводник, лететь даже не хотели, боялись. Мы им денежек еще чуток подкинули, и все проблемы разрешились к обоюдному удовольствию. Но над горами уже прямо заштормило, самолетик наш кидает из стороны в сторону, трещит, американец блевать начал, и очканул:

– Не буду, – говорит, – прыгать, самоубийственно в такую погоду, обратно полечу.

Но мы с австралийцем решили до конца идти, хоть проводник и возражал. Что ж, обратно, что ли, поворачивать, если на месте уже? Я первый прыгал. Как дверцу открыли – там ужас что делается, ветер аж свистит музыкой, не просто завывает. Я, честно скажу, тоже подумал, ерунду делаю, но как теперь отступишься, под чужими взглядами? Вывалился, в общем, сразу меня закружило – не поймешь, где верх, где низ. Хорошо, парашют у них современный был, автоматический, сам раскрылся. Чувствую, дернуло меня, и вот, закачался между небом и землей, внизу зеленые кроны колышутся, приближаются. Застрял мой парашют на пальме, хоть проводник и говорил, поляна внизу, около реки, и поселок папуасов рядом совсем, виден, неправда – вокруг заросли какие—то дикие, и все. Выпутался я кое-как из шелка, отстегнулся, решил парашют там и оставить, потом заберем, не справиться мне одному. А сам по стволу аккуратненько так вниз пополз. Но я, знаешь, тебе, не обезьяна. Уже метра три до земли оставалось, а ствол ведь все толще становится, еле обхватываю. Короче, навернулся я оттуда, и так приложился головушкой, сознание даже на какое-то время потерял.

Как пришел в себя – по сторонам смотрю – мрак. Никого нигде, ни австралийца, ни проводника, ни каннибалов, только я. Непролазный лес вокруг, но не наш, тропический. Пальмы разной высоты, лианы, цветы самых ярких расцветок, бабочки экзотические, я таких в жизни не видел. Красиво, конечно. Только как-то тревожно на душе, непонятное все, незнакомое. Слышу рядом громко так: «крэк!», как выстрел, я даже голову вжал, потом опять: «крек!». Оборачиваюсь, на кусте птица огромная сидит, с нашего орла, только вся ярко-розовая, а хвост зеленый. Клюв у нее здоровый, как разводной ключ, и она им орехи разгрызает: «крэк!»

Ощупал я себя со всех сторон – в порядке, вроде, все, цел, только на левую ногу наступать больно, потянул, видать, в голеностопе. Шоколадку пожевал, водичкой запил – в рюкзаке у меня было, идти надо, выбираться, а куда – непонятно. Огляделся я и направился туда, где посветлее, чтобы в зарослях не запутаться. Тащусь потихонечку, нога все сильнее болит. А вокруг сыро как-то, душно, дышать нечем, куртка вся потом пропиталась, но снять нельзя – неизвестно, что за дрянь вокруг ползает, ядовитая, пауки, вон, с ладонь мою. Москиты и так все лицо обкусали – не притронешься. Пару раз змей видел, маленьких таких, прямо из-под ног прыснули. И послал я в душу мать эту свою тягу к приключениям. Все, похоже, доразвлекался, здесь и сложу голову на радость местным каннибалам. И могилка, даже, не понадобится. А тут уже и темнеть начало. Ночь мне, точно, не пережить.

Тут Лешке пришлось прерваться, за стол пора садиться. А я так заслушался, что и не сразу даже догадался, что мадам Колет от нас хочет. Словно сам рядом с другом в джунглях побывал. Только не понял я, какое все это отношение к Маринке имеет, эта давняя история, пусть и захватывающая.

– Имеет, имеет, не торопись, – подтвердил Лешка, – сейчас поедим, и продолжу, еще сам убедишься.

Через час он опять стал рассказывать. Я, признаться, еле дождался, так хотелось узнать, что дальше будет. Это ж не в книге читать. Вот он, Лешка, живой, настоящий, передо мной сидит и про себя рассказывает.

– Так на чем я остановился? Ах да, – продолжил Лешка, уютно раскуривая сигару возле камина, – повезло мне тогда капитально. Я уже совсем из сил выбился, стемнело, еще немного – и ночь. И тут я куда-то, наконец, вышел. Поляна большая, костер посередине горит, а возле – дом, длинный такой, из прутьев сплетенный. Мне бы улепетывать прочь надо – племя там, каннибалы, а я не могу. Упал в траву, а они, от костра, уже бегут ко мне. Все, думаю, последний мой час настает.

– Кто?

– Что, кто?

– От костра кто бежал, кто они?

– Ну, кто? Папуасы, конечно. Мужики в повязках на бедрах, разрисованные все, заросшие. Женщины у них и вовсе почти голые ходят, у многих дети на руках. На, вот, возьми альбом, посмотри, фотографировал я там потом.

Ко мне на колени опустился увесистый фотоальбом в кожаной обложке. Открыв, я увидел странный длинный дом, дикарей, украшенных бусами, татуировками, и все, что рассказывал друг, виделось мне теперь картинками.

– Схватили они меня, потащили к костру. Все племя вокруг собралось, пальцами тыкают, что-то по-своему лопочут, трогают, удивляются, по всему, моему виду, не встречали никогда таких. Там у костра два мужика постарше сидели, совсем седые. Видать, главные, вожди, или еще кто. Один из них, с бубном в руках, ко мне протолкался, уставился, руку протягивает, вставай, мол. Я попытался, но нога в голеностопе совсем онемела, опять упал. Он на колени передо мной опустился, ощупал связки, а потом, раз, резко повернул, больно так, я даже вскрикнул, а он успокаивающе бормочет, и в толпу еще что-то приказал. Принесли ему листья какие-то, волокна, он к ноге мне накрепко все привязал. Вроде, полегче стало, поднялся я с трудом на ноги, спасибо, кто-то еще палку крепкую протянул. Тут расступились все, чтобы я ко второму, что у костра остался, прошел. Доковылял я, а он мне на место рядом с собой похлопывает, садись мол, и этот, что меня лечил, тоже подошел. Уселся я, они мне с двух сторон говорят что-то, я почти не понимаю, хоть перед отъездом и выучил двести слов основного наречия, как всегда делаю, я тебе говорил уже. Обычно, двухсот слов хватает, чтобы с этими примитивными народами объясниться.

Я про свой рюкзак вспомнил, скинул, у меня там подарки были припасены, знал же, куда направляюсь. Этим, главным, что рядом со мной сидели, я по браслету вручил, из бисера сплетенные, и бутылку водки, еще вокруг зажигалки разноцветные мужчинам раздал, женщинам ленты шелковые. Вроде, все довольны остались. Радовались. Ужин начали разносить. Каша какая-то, фрукты, чай. Но мне уже не до чего было, устал так, глаза сами закрывались, прямо там, возле костра, заснул. Потом они меня в дом проводили, циновку плетеную указали, и я как в черную яму провалился.

Проснулся уже под утро, светлело, по нужде. Картина, скажу, невообразимая, вокруг меня в самых разных позах дикари дрыхнут. Стал я к выходу пробираться, чтобы на улицу выйти. Смотрю, у стены мои двое знакомцев сидят, старых, не спят, бормочут что-то или поют, руками размахивают, колдуют. Подошел я ближе, вижу – перед ними на циновке женщина лежит, тоже пожилая, глаза закрыты, лицо желтое, исхудавшее, кожей плотно обтянуто. Эти меня увидели, опять что-то говорят. Я отдохнул, наверное, соображать лучше стал, прислушался – похоже, разбираю кое-что. Жена это, вождя, болеет неделю, все хуже ей. Пригляделся я к ней – на малярию похоже, я такое уже видел, правда, у белых, к руке ее прикоснулся – огнем горит. Точно инфекция какая-то, местная, даже если и не малярия. А я, уже тебе тоже поминал, в джунгли с собой такую аптечку таскаю – врачи позавидуют, мало ли что случиться может. И лекарства наши, французские – это не как нас с тобой в детстве аспирином от всех болезней пользовали. В общем, достал сильный антибиотик, и знаками мужикам объяснил, чтобы сейчас одну таблетку выпить заставили, а потом завтра и послезавтра. Они поняли, вроде. А я свои дела сделал и спать завалился. Утром смотрю, вокруг больной теперь женщины сидят, дежурят, но она как-то получше выглядит, чем ночью. А вечером и совсем в себя пришла, даже поела. В общем так, случайно, вылечил я жену вождя, за что они все меня зауважали. И, кстати, нога моя тоже быстро зажила, тот дед, с бубном, дело свое знал. Пожил я там, в племени, еще дня три, вкусил экзотики, пофотографировал, пора и честь знать.

Пошел к вождю, прошу объяснить, как отсюда выбираться. А он мне – оставайся с нами, ты хороший. Я говорю, нет, меня дома тоже жена ждет, идти надо, скажи, где тут еще люди живут. Он говорит, далеко, километров сто пятьдесят отсюда деревня, не дойдешь, живи. Но я все на своем стоял. Тогда он мне по секрету – доплыть можно, по реке, в лодке, даже грести не нужно, течение само донесет, на второй день. Я ему, дай мне лодку и сопровождающих, надо мне. Он отвечает, лодку, так и быть дам, а своих людей с тобой не отпущу. Почему? Мы, говорит, там не бываем, нечего там делать. Плыви один, тут все просто. Один, так один, спасибо вообще отпускают. Я тут всю свою жизнь коротать не подвязался. Договорились на утро следующего дня.