Три Л Том 1. Големы

– Вот. – Ещё один голос, похож на Её, но другой, неприятный. – А он красавчик! Настоящий Лепонт!

– Выйдите из бокса!

– Как хотите. Сами его кормить будете. Вот бутылка.

– Может, лучше зонд? Захлебнётся же на… нафиг.

– Не выдумывайте. Ну-ка, давай, подними голову, во-от так. Лена, милая, подай бутылку. Та-ак, открываем рот.

С ним что-то делали, и делал именно Он. Что-то неприятное, но ведь Он не может делать плохо! Надо подчиниться. Тьфу! Что это?!

– Капризничает. – Несколько голосов рассмеялись.

– Он ещё не знает, что такое еда. Ну-ка, мальчик, ещё раз. Ты должен есть, иначе умрёшь.

В горло полилось что-то жидкое и сладкое. Теперь это были не абстрактные слова, они обрели смысл. И ему пришлось глотать это жидкое. Хорошо! Ещё!

– Вот молодец. Теперь спи, всё хорошо. Ты со всем справился.

Голоса отдалились. Последнее, что он слышал, был Её вопрос:

– Его нужно кормить очень часто?

– Нет. Пять раз в день, как обычного больного. Ему ведь не надо расти.

Стало тихо и спокойно, только неправильно. Но он так устал, что не хотел думать, почему неправильно. Он хотел спать. Последнее ощущение было приятное: он – «настоящий Лепонт».

* * *

– Ну что, будем завтракать?

Его голос. Хорошо. Но вокруг всё… Не плохо, но не так. Столько новых ощущений, ещё вчера ошеломлявших, пугавших его. Теперь они стали не такими сильными, более привычными. Новые чувства – это так странно. Вот одно из них, от него немного больно.

– Притушите свет, для него это слишком ярко.

Значит, это свет? Но свет видят. И он теперь видит? Но пока ничего не понятно.

– Давай-ка, поешь.

Ещё одно ощущение, уже знакомое. Это еда. Она вкусная, жидкая, тёплая. Значит, ощущение не одно, их несколько, связанных вместе. Надо научиться есть.

– Ну что, профессор, будете менять пелёнки? – Чей-то смех. Телу странно: сначала очень тепло, но не всюду, а потом холодно и мокро – это ещё одно, прежде абстрактное, слово, ещё одно ощущение. И ещё ему вдруг хорошо, легко стало.

– Где простыни? Помогите его поднять. Да держите же его руки, он ещё не умеет контролировать движения. Где подгузники?

Устал, слишком много всего. Хочется спать.

* * *

Свет, неясные образы перед глазами, знакомые голоса.

– Ну как он, Лев Борисович?

– Хорошо. Будешь делать массаж?

Тишина, короткое прикосновение.

– Что с тобой, милая?

– Не могу. Сейчас. Он – не они. Не могу. – Вздох. – Всё. Где крем?

Знакомое прикосновение. Но почему-то не приятно, а обидно. Почему «он – не они»? Есть кто-то ещё? Лучше?

– Ай!

– Лена, ты в порядке?!

– Да, только синяк, наверное, будет. У него тяжёлая рука.

* * *

Проступающий на светлом фоне силуэт. Приближается. Можно рассмотреть.

– Ну что, малыш, как сегодня себя чувствуешь?

Это Его голос. Значит, и лицо Его? Дотронуться.

– Тихо, тихо. Ты так мне глаз выбьешь. А ты молодец, за три дня научился видеть.

* * *

С каждым пробуждением он узнавал что-то новое. Вот рука перед лицом. Это его рука, и её можно рассматривать и даже взять в рот. Вот потолок, стены. Они наполовину закрыты белым, которое называют «шторы». Выше штор стены прозрачные, и видно, что потолок тянется дальше, дальше. И на нём яркие пятна, дающие свет. Вот шкафчик, в нём разные вещи: то, что стелют под него, называется «простынки», то, что надевают на него – «подгузники». Это слово ему не нравится, оно смешное и обидное, хотя никто не смеётся и не хочет его обидеть. Надо что-то сделать, чтобы не надевали подгузники, но что – пока непонятно.

Вот медсестра. Она всегда сердится, когда приносит подгузники и кладёт их в шкафчик. А если никого рядом нет, она так странно смотрит на него, словно что-то хочет. И ещё она приносит еду. Но кормит его только Он. Его зовут сложно, но можно придумать что-то своё. Па. Просто и понятно.

Она приходит тоже. Её зовут Лена. Ему не нравится, когда она приходит. Она прикасается к нему, и это приятно. Но голос у неё не такой, как раньше, и лицо странное. Иногда она говорит с Па о чём-то непонятном и очень тихо, но кое-что можно разобрать. Лена часто говорит, что «он – не они», а Па успокаивает её.

Есть и другие, их он пока не различает, но они все знакомы ему. Они говорят только с Па.

* * *

Теперь он может двигаться и даже сидеть. Он – в большой кровати с поднимающимися стенками. Па говорит, что это чтобы он не упал. Когда ему меняют подгузники или приходит Лена, стенки опускают. Вокруг кровати комната. У неё прозрачные стены, и теперь они не закрыты шторами. За стенами ещё одна комната, очень большая. Наверное, и весь мир такой – комната в комнате. В той, большой комнате ещё кровати, не такие, как у него. На них лежат другие. И Лена говорит с ними, касается их – он видит это через стенки. Она с ними всё время, а к нему заходит мало. Почему? Разве другие лучше его? Только Па почти всегда рядом с ним, и Лена ругается на это, говорит: «Вы себя в могилу загоните». На Па нельзя ругаться! Раньше он думал, что Лена хорошая, а теперь видит – нет! И другие так говорят. Та сердитая медсестра. Она недавно сказала Лене, что «отдала бы полжизни, чтобы слепить себе такого красавчика», а Лена ответила: «Я бы полжизни отдала, чтобы никогда не знать такого». Значит, он ей не нравится? А медсестра Лену «дурой» и «идеалисткой» назвала.

Ему приносят разные вещи. Они яркие, красивые, некоторые гремят или звенят, другие можно вкладывать друг в друга. Это интересно. В мире много интересного. Но слушать интереснее, особенно когда говорит Па. Сейчас Па разговаривает с Леной и думает, что он не слышит.

– Он скоро начнёт ходить, да?

– Скоро. Его тело немного отстаёт от мозга и пока учится координировать движения. По уму ему уже больше года, а физические навыки на уровне девятимесячного, даже меньше – мы ведь не можем пустить его ползать.