Ах! Женщины! Женщины!!! Роман

Кассир подняла удивлённые глаза, но, увидев подтеки на щеках, всё поняла и сочувственно проговорила скороговоркой:

– На Питер есть, будет через пятнадцать минут, только вагон общий.

– Давайте, дайте! – радостно закивала головой Инна, страх ещё раз увидеть разъярённого мужа, казалось, лишил её разума.

Поезд со свистом подъехал к перрону, Инна подсадила детей, поставила чемодан и залезла по ступенькам в вагон.

– Вперёд проходите, вперёд, там есть места, – прокричала вслед проводница, тоже обратившая внимание на лицо Инны. Они дошли почти до конца, там была свободная верхняя полка и одно место внизу. Все спали сидя, и только у окна сидела и смотрела в окно очень приятная женщина лет семидесяти, про таких «старушка» не говорят, они всегда подтянуты, с прямой спиной, волосы аккуратно уложены мягкой волной, губы чуть подкрашены, про таких говорят – «из бывших».

Она приветливо улыбнулась и протянула Инне платок, показывая, где вытереть следы крови. Инна молча поблагодарила, кивнув головой, достала зеркальце и привела себя в порядок.

– Татьяна Афанасьевна, – представилась дама.

Инна тоже представилась, и обе почти хором сказали:

– Очень приятно! – и улыбнулись: одна – легко и радостно, другая – криво и настороженно.

Поезд остановился на каком-то переезде, за окном было темно, в вагоне царил полумрак и стояла сонная тишина. Кто едет в общем вагоне? Люди не очень удачливые в жизни, которые крутятся как белки в колесе день и ночь и которым никак не вырваться из этого колеса, видно, планида такая. Или же перед нами одинокие пенсионеры: сил уже работать нет, а дети не помогают, или сами как белки в колесе крутятся и живут той же жизнью.

– Вы до Петербурга едете? – спросила Татьяна Афанасьевна Инну. – Или раньше выходите?

– Да, мы в Ленинград, – ответила Инна, подумав при этом: – «Ну сейчас начнёт всё выспрашивать. Что да откуда? Что за люди? Не могут не приставать», – и прикрыла глаза, изобразив, что дремлет.

Татьяна поняла, что женщина не намерена вести беседу, и молча стала смотреть в окно, где в черноте ночи мелькали огни фонарей, силуэты столбов, а колеса пели свою вечную песню: «Еду, еду, еду, еду-у-у-у…»

За окном почти ничего не было видно, но ей и не нужно было видеть, она вспоминала всё чаще и чаще свою жизнь, как бы переосмысливая её.

Сначала ей казалось, что она прожила её нелепо, растратив попусту золотое время, подаренное ей Господом, и очень расстроилась, что не добилась славы и прочих почестей, удачливой жизни других людей, оставшихся в памяти народа. Но потом, поразмыслив так и сяк, пришла к выводу, что ей очень повезло в жизни, как никому другому повезло, и решила, что жизнь её была прекрасной со всеми горестями, бедами, удачами и неудачами, счастьем и несчастьем, она любила много раз, её любили и даже боготворили. Сыночка родила и выходила в блокаду. Остались живы она, её мамочка и сыночек Юрочка, хотя папа умер от голода, но это, видимо, была расплата за них – оставшихся в живых. Татьяна винила себя в смерти отца, если бы она не вернулась с ребёнком из эвакуации в Ленинград, так как ей было тяжело без мамочки и папочки жить в разлуке. Но разве она могла себе представить, что в Ленинграде будет блокада и папа умрёт от голода?

Они уехали с мужем в эвакуацию, муж был директором завода, передислоцированного под Новосибирск. Они уговаривали родителей Татьяны поехать с ними, но отец наотрез отказался, ну а мама, конечно, была при нём.

Татьяна с мужем жили хорошо в большой квартире, всё у них было нормально и с питанием, и с одеждой, и с деньгами, Юрочке было полгодика, но Татьяна привыкла жить с мамой, которая не разрешала делать что-либо по хозяйству своей доченьке. Она растила Танечку как принцессу, чай, дворянка, нечего ей ручки пачкать, это мамина планида такая – быть при доченьке.

Ну вот Татьяна и растерялась, не зная, что и как нужно делать, готовить она тоже не умела, муж не мог ей помогать, так как сутками был на работе, а нанять чужого человека она боялась, помнила аресты соседей до войны из-за слишком любопытной прислуги и поэтому решила вернуться в Петербург, по-другому она свой город не называла, дома говорили только так.

Муж устроил ей целый скандал: «Подумай, куда ты возвращаешься? В войну. Подумай о ребёнке, если ты уедешь, назад не возвращайся никогда!» – завершил он свою речь и уехал на работу. Но Татьяну будто кто-то лишил разума, и она как-то отстранилась от войны, как будто это её не касалось. Она так хотела к своим родителям, которые её нежно любили, она привыкла жить без забот, в доме она не делала ничего за свою двадцатипятилетнюю жизнь, она даже свою постель ни разу не застелила. Перины взбивала только мама, а Танечка только спала на них, её мамочка всегда была дома рядом, и дочь была смыслом её жизни.

Когда Танюша закончила школу и поступила в мединститут, родители были очень рады и гордились ею, но в конце первого курса началась практика, студенты должны были дежурить в педиатрической больнице, помогать ухаживать за очень больными брошенными детьми, которые лежали в боксах с разными, очень страшными заболеваниями. Вот этого Таня выдержать не могла, от жалости слезы застилали ей глаза, её тошнило, она даже боялась смотреть на больных детей и говорила всем знакомым и незнакомым, как бы оправдывая себя, что у неё очень нежное сердце и она не может смотреть на безнадежно больных детей, потому что жалость заполняет её всю и она сама может заболеть и умереть от этого. При этом она театрально закатывала глаза, держась рукой за сердце, люди, конечно, реагировали по-разному: одни сочувственно кивали головой и даже гладили Таню по плечу в знак сострадания, а другие, прикрыв ресницами насмешливый взгляд, бурчали про себя: «Артистка Большого театра, просто, кроме себя, никого не любит и всё.

Мамочка восхищалась своей дочкой и очень ей сочувствовала, рассказывая соседкам, какая у её Танюши сострадательная душа, и говорила:

– Доченька, а ты не ходи на практику, давай больничный возьмём, Мария Степановна даст, я попрошу.

Танюша горестно вздыхала и согласно кивала головой, закатывая глазки, и пропускала практику, а потом и занятия (лучше погулять с подругами, сходить в кино, на танцы), и не заметила, как пропустила целый семестр и её отчислили из института.

Нужно сказать, она совсем не расстроилась:

– Подумаешь, детский врач: сиди на приёме, лечи сопливых детей, и самой заразиться можно, бр-р-р, нет, я рождена для радости, жизнь даётся один раз, и нужно её прожить весело, без забот и печали, – говорила она и весело скакала по разным танцулькам, а на остальных ей было совсем наплевать, всё для себя любимой!

Отец, конечно, очень расстроился и даже начал ругать дочь первый раз в жизни, но тут, как подводная лодка, между ними всплыла мама с криками:

– Хватит, хватит на дитя кричать, на что ей этот институт, чужие сопли подтирать? Она у нас красавица, умница, замуж выйдет за доброго человека, детки пойдут, когда ей работать, Афанасий, ты хоть подумай!?

И отец, махнув рукой, сказал:

– А-а-а! Делайте что хотите, бабье царство, в нашем роду все учились, а тут… – и ушёл в свою комнату.

Мама вслед ему проворчала:

– И она выучится, какие её годы, только нужно, чтобы по душе всё было.

На том и порешили.

Но так сложилось, что потом Таня уехала отдохнуть с подругами на Чёрное море, там за ней на пляже стал ухаживать Вадим, солидный инженер, и в конце концов, поддавшись прелестному шарму Танюши, не удержался и сделал ей предложение руки и сердца. Она позвонила маме, а мама сказала:

– Танюша, если хороший человек, солидный, выходи замуж, а про любовь не волнуйся, потом придёт, вот увидишь, когда детки пойдут, и любовь с ними придёт.

Сама-то мама выходила замуж по страстной любви, она очень рисковала, выходя замуж за графа из бывших, но махнула на всё рукой, лишь оставив после замужества свою девичью фамилию, как говорится, от греха подальше, и никогда никому не говорила, что у нее муж граф, а некоторым людям, имеющим слишком длинный нос и любопытство, резко отвечала на провокационные вопросы:

– Да в глаза ваши плюнуть бесстыжие, ну надо такое придумать – граф. Из мещан мой супруг, понятно? И рот свой закройте, пока не поздно, а то я сама на вас куда следует напишу.

И люди вдруг очень пугались и оставляли свои мысли и знание при себе. А дочке она так посоветовала, исходя из жизненного опыта: многие её подруги выходили замуж, не дождавшись любви, и им казалось, что это совсем неподходящий человек, но возраст или иные обстоятельства делали своё дело, и они выходили за нелюбимых мужчин, но со временем почти все вдруг понимали, что тот, кто казался совсем ненужным, вдруг становился самым нужным и дорогим человеком на свете.

За окном мелькали редкие фонари, восьмимесячный сыночек спал, а Татьяна смотрела в окно и вспоминала свою недолгую жизнь и думала, что любовь так и не пришла с рождением сына, может, потом ещё родит, и она придёт, но рожать ей больше не хотелось, уж слишком это всё муторно и столько боли, бр-р-р. Да и потом, когда же для себя жить, так и состаришься за этими пеленками, нет, она больше рожать не будет, а полюбить можно и другого и встречаться с ним тайно, это так романтично, думала Татьяна. Вспоминая любовные сцены из недавно прочитанной книги Мопассана «Милый друг», вздохнула: вот это жизнь, вот это любовь, пусть порочная и тайная, но как хочется иногда пройти по лезвию бритвы и узнать настоящую безумную страсть, а тут дети, вечно недовольный муж и никакого милого друга, ах-х-х.

Да, решила она, рожать больше не хочу, не хочу портить фигуру, загадочно улыбнулась своему отражению в тёмном окне, сказала сама себе:

– С моей красотой и умом я никогда не пропаду, – и, подмигнув, послала сама себе воздушный поцелуй.

Колёса стучали: «Чух-чух-чух», и Танюша, поправив одеяло Юрочке, задремала, положив голову на руки, и не заметила, как крепко заснула. Что ещё нужно женщине для счастья!? Похвалить саму себя, помечтать, послать себе воздушный поцелуй и сказать, что всё будет хорошо!

Проснулась Татьяна внезапно оттого, что поезд резко затормозил, в воздухе повис страх, без остановки выл паровозный гудок, какие-то люди бегали в темноте вдоль поезда и кричали:

– Все на выход! Бомбёжка, все на выход!

Гарь и вонь заполнили лёгкие, Таня растерялась, она не могла понять, что происходит, и зачем, и куда нужно было бежать, никогда она ещё не видела бомбежек, а тут вдруг, услышав вой летящих самолетов, она поняла, что если сию секунду не выскочит из вагона, то всё – жизнь закончена.

Вагон уже был почти пуст, двое стариков, поддерживая друг друга, медленно продвигались к выходу, у старика была одна нога и костыль, он не мог идти быстро, Татьяна молниеносно схватила сына и, побежав вперёд с криком: «Пропустите!» – оттолкнула старика и, не обращая внимания на проклятия, что вслед ей посылала старушка, выскочила из вагона, откатившись вниз, упав на землю. Вскочила снова на ноги и, как загнанная лань, в сплошном дыму помчалась куда-то, не разбирая дороги. В это время прогремел очередной взрыв, бомба попала в её вагон, и он разлетелся на куски вместе с людьми, которые не успели его покинуть, угрызений совести у неё не было. Она спасала ребёнка и всё!

Когда бомбёжка закончилось, от поезда остались одни головешки, всё было разбросано вдоль дороги, как привидения, тут и там искорёженные рельсы торчали из земли, чёрное небо, казалось, повисло над головой. Татьяна с ребёнком на руках и ридикюлем с документами и своими сокровищами сидела на сломанной берёзе вся грязная, но самое удивительное, что Юрочка спал, его как будто кто-то отключил специально от этого кошмара, и Татьяна тоже казалась спокойной, так как боялась проявлять свои эмоции, чтобы не разбудить ребёнка.

Зрелище было ужасное: кругом обезображенные трупы гражданских и военных людей, санитары бегом собирали раненых. На трупы никто не обращал внимания, казалось, полная неразбериха вокруг, но, если приглядеться внимательней, все люди, оказывающие помощь, работали удивительно слаженно и чётко, как муравьи у своего муравейника.

Вдруг Татьяна услышала чей-то детский плач, приглядевшись, она увидела в темноте девочку лет пяти, которая шла спотыкаясь вдоль всего этого кошмара, она тащила волоком по земле дорожную сумку почти с неё ростом, останавливаясь на каждом шагу, размазывала слёзы по щекам и опять шла вперёд, даже не глядя куда, всё время повторяя:

– Мама, мама, мама-а-а…

Таня подошла к ней, сказав: