Бог пришёл на Землю. Жечес-Йога, том 1

Не прошло и двух минут, как калитка отворилась, и в проёме показался седовласый и широкоплечий коренастый мужчина в распахнутом ватнике, явно видавшим всякие виды и грязную работу. А что? Нормальная русская одежда для людей из сельской местности, военных и строителей. С Виктором он поздоровался за руку, а меня приобнял за плечи. Повёл нас в дом.

Дом пятистенок, такой же, как и у Анютиной бабушки – тёти Насти. Только собаки в его дворе не было, да пространство перед крылечком пошире, и поросло травой, побуревшей в пору предзимья. Чуть в стороне стоял чурбак с заклиненным в нём топором, а рядом врассыпную валялись свеженаколотые полешки, без слов объяснившие рабочий вид хозяина.

В доме классика русской литературы было по-деревенски просто, чисто и уютно. Повсюду настелены светлые домотканые половики, видимо напоминавшие хозяину детские годы. Пройдя остеклённую веранду, я попала в небольшую кухню-прихожую, где уже хозяйничала Анюта. Из соседней комнаты через отрытую дверь доносились голоса – мужские и женские. Показав, где можно повесить куртки, Виктор Петрович подтолкнул нас к распахнутой двери и полушутливо представил своим четверым товарищам, судя по всему, коллегам по литературному цеху:

– А вот и наши саяногорцы, прошу их не обижать!

Потом была церемония самопредставления, где каждый, называл себя. Одна из двух дам назвалась по имени-отчеству, остальные просто по имени и не всегда по фамилии. Во всяком случае, знаменитых имён мне не запомнилось. Если это и были литераторы, то их книг я не читала, а показать своё невежество не стремилась.

После организационной суматохи по превращению гостиной в комнату для пиршества, мы расселись за столом, накрытым с таким размахом и изобилием всяких закусок, что ножки у стола подгибались от еды и изысканного алкоголя. От красочных этикеток рябило в глазах. Таких мы с Виктором и не видывали. И хотя я тоже участвовала в кухонных работах и украшении стола, в те голодные девяностые такой роскоши представить себе не могла. Но присмотревшись, увидела, что всё приготовлено по-домашнему, по-деревенски просто и щедро. И поняла, это Анюта расстаралась на славу. Ну, а алкоголь, к которому за весь вечер не притронулся хозяин, натащили гости.

За столом все шутили, перебрасывались репликами, что-то обсуждали, а меня словно перемкнуло, и от стеснительности я больше молчала. Всё решала дилемму – читать или не читать вслух этим посторонним людям стихотворение, посвящённое Астафьеву? Если, конечно, меня попросят что-нибудь прочесть вслух.

Но другого более достойного стиха на ум не приходило, а все прежде написанные, уже поблекли перед этим последним. К тому же, я плохо запоминаю собственные вирши. Могу запутаться в черновых вариантах старых стихов. В конце концов, решила вообще ничего не читать, а отдать распечатанный на компьютере листок, сопроводив это какой-нибудь подходящей к случаю фразой.

Рисуя вилкой в тарелке какой-то бессмысленный узор, я видно совершенно выпала из реальности, и очнулась от того, что Виктор толкнул меня локтем…

И тут меня обожгла концовка фразы Астафьева: – «…что нам скажут дети асфальта». Я расслышала в ней намёк на стихотворение «Росток на автостраде», а улыбку хозяина восприняла, как насмешку. Он чуть повернул голову к левому собеседнику, и я не увидела в его правом глазу улыбки – только равнодушие. Боясь встречаться взглядом с Виктором Петровичем, сидевшим во главе стола, протянула ему свёрнутый в трубочку листок:

– Это Вам!.. Подарок от меня…

– Что там?

– Стих.

– Прочти, у меня тут очков нет…

Протягивая листок, я встала, и садиться теперь было неудобно. Пришлось читать вслух стоя. Как девочке на стульчике перед Дедом Морозом.

Почти не видя пляшущих перед глазами букв и не отрывая взгляда от листка, ни на кого не глядя, я читала наизусть.

На последней строфе, совсем некстати, в углу на тумбочке зазвонил телефон. Астафьев, не говоря ни слова и только показав рукой, что просит тишины, стремительно встал и снял трубку.

По инерции я договорила концовку, понизив голос почти до шёпота. Она прозвучала жалко и невыразительно, как оборванная струна гитариста.

…Он говорил долго, отвернувшись к стене, и все притихли. А потом кто-то из мужчин не выдержал, достал и показал пачку сигарет. И курящий народ, стараясь не шуметь, потянулся к выходу на веранду. Я тоже выскочила на свежий воздух с горящими со стыда щеками.

Это полный провал, – думала я, стоя в одиночестве под звёздным небом.

Никто даже слова не сказал, в глаза не посмотрел… Они решили, что стихотворение «датское», написанное из лести к подходящему случаю.… И что тогда, мне тут делать? Тёзку классик уже обласкал, сообщил, что отправил его рукопись в столичный журнал.… Обещал рекомендацию в союз… Что мешает нам откланяться? Время позднее, пора и честь знать…

А вот и Витя! Вышел на крылечко. Меня потерял, и уже ищет… Куртку мою прихватил… Удобный момент делать ноги!

– Может нам пора? – спросила я Виктора, надевая куртку.

– Ты что? Мы в такую даль ехали! Неудобно.… Надо попрощаться по-человечески.… А ты хорошо читала, они ошалели! Я наблюдал, как слушали…

– Дай мне ключи от машины, – попросила я.

– Не дам!

– Я возьму фотографию отца.… Покажу, может, и правда они вместе воевали?

– Ладно, держи! Только без фокусов, пожалуйста! Одна нога здесь – другая там! Все уже за стол снова сели, – добавил он, возвращаясь в тепло.

Вроде бы я отсутствовала недолго, а в доме уже поменялась обстановка. Как декорации на сцене во время спектакля. Большой обеденный стол исчез – передвинулся к дальнему окну, значительно уменьшившись в объёме. Вместо него стоял низенький, журнальный, с тортом и чайными приборами – а ля фуршет. Подходи, бери чашку с чаем, и располагайся, где нравится – на диване или на стульях, что рядком выстроились вдоль стены.

Общество разбилось на группки по интересам, и моего прихода никто как бы не заметил. Только муж помахал рукой, показав на «заначенный» для меня кусочек торта на тарелочке.

Выпив чаю, я переместилась на кухню. Женская половина времени не теряла – посуда уже почти вымыта. Мне дали в руки полотенце – вытирать тарелки. Женщины щебетали о чём-то своём, что меня нисколько не трогало. Ступор продолжался, и только эти тарелки пока держали меня наплаву.

Как подойти к Астафьеву с фотографией папы? Жаль, что фото не фронтовое, а уже послевоенное у кабины самосвала. На ней он ещё молодой, но усталый и небритый. В ушанке и ватнике, подобных «прикиду» хозяина, встретившего нас сегодня у ворот. Узнает ли, спустя столько лет?

Плывём по течению, – решила я, и прислушалась к разговору женщин.

Анюта, как доверенное лицо знаменитого родича, в неформальной обстановке по долгу службы, устанавливала деловые контакты с издателем из Новосибирска. Это была та самая дама с тяжёлым взглядом, что представилась мне по имени отчеству. Незаметно от собеседницы подмигнув мне, мол, не теряйся – это твой шанс, – Анюта выспрашивала гостью о подробностях современной компьютерной вёрстки.

За столом все присутствующие перед издательницей лебезили и проявляли повышенную заботу. На меня она ещё за столом неизвестно за что зуб заточила. Гневно выговорила мне за то, что я по имени и без отчества назвала её спутника – профессора Новосибирского университета! С какой бы стати мне называть его по отчеству, если он сам представился Алексеем? И должности своей не сказал… Я промолчала, не желая вступать в перепалку. Потому и сидела за столом, словно мешком пришибленная. А тут она – стоит у раковины, полощет посуду, без всякой надменности. Любезно рассказывает любопытной Анюте, во сколько обходится издательству тираж в мягком и твёрдом переплёте. Я и расслабилась – что-то человеческое увидела в этой женщине…

Тема издания тиража интересовала и меня. Стихов уже набралось на сборник, а как издавать пока было совершенно неясно. Я слушала разговор, и когда Анюта по какому-то делу вышла из кухни, спросила о том, можно ли издать книжку за счёт автора в Новосибирском издательстве.

Ответ был унизительный. Что-то типа того, что поэзия не пользуется спросом, убытки немеряны, а мне так и вообще – дороже дорогого обойдётся. Последняя фраза сопровождалась оценивающим взглядом всего моего скромного гардероба, с головы до ног.

Повторное унижение словно подхлестнуло меня бичом. Заставило выпрямить спину, вскинуть голову, и… по-королевски вежливо улыбаясь, ответить, что не стоит беспокоиться, издателей много и я не нуждаюсь в её таких убыточных услугах.

Слово «услуги» я выделила смысловым ударением и смотрела теперь в её белые от бешенства глаза, продолжая улыбаться.

– Я тебя в порошок сотру! – пригрозила она зловещим шёпотом, но не успела. К счастью в кухню вернулась Анюта и сказала, что меня зовёт Виктор Петрович.

Не знаю, что на меня нашло. Может быть, закипела древняя и горячая татаро-монгольская кровь моего польского прадеда.… Только я сделала то, что от начинающей поэтессы бальзаковского возраста никто ожидать не мог.

Сняла с плеча влажное полотенце, резко, словно в ярости, бросила его на стул. Ещё резче схватила стопку вытертых мной тарелок, и сделала обманное движение. Будто бы желаю бросить их с размаху об пол. Издательница отпрянула, а я быстренько сунула в её руки стопку вытертых тарелок, и, продолжая улыбаться, приказала:

– Поставьте их, пожалуйста, в шкаф!

И она послушно схватила тарелки, боясь скандального звона битой посуды!

А я развернулась на сто восемьдесят, и победно вышла из кухни. Мимо Анюты, прикрывающей рукой смеющийся рот…

Виктор Петрович сидел за складным обеденным столом в дальнем углу горницы. На столе двумя стопками громоздились книги. На корешках той стопки, что поменьше, читались имена разных авторов. Видно, сегодняшние гости уже надарили, пока я за фотографией бегала. Стопка побольше была с фамилией Астафьев на корешке, и названием «Весёлый солдат» на каждой обложке. Меня немного трясло от неожиданной стычки на кухне, и, наверное, во все стороны ещё летел адреналин. Поэтому Виктор Петрович, показал загребающим жестом на стул у стены, принеси, мол, поближе:

– Присядь, Таня, – пригласил Астафьев, и раскрыл титульный лист «Весёлого солдата», собираясь написать автограф.

– Спасибо, Виктор Петрович, у нас есть такая с Вашей дарственной надписью, – остановила его я, доставая из кармана фотографию отца. – Это мой отец. Посмотрите, пожалуйста, может Вы служили вместе? Его фронтовой путь во многом совпадает с вашим до форсирования Днепра. Ведь Коляшу Хахалина Вы с себя писали?

Он бережно взял в руки фотографию, внимательно и долго рассматривал, потом отдал:

– Нет, не могу узнать.… Извини.… Много лет прошло, понимаешь. Все мы тогда были такие молодые… – и лукаво улыбнувшись, спросил: