Эфемерность

– Майя Львовна, здравствуйте. А я вас пришел увидеть. И… это… до колледжа проводить. Можно?

– Скажи, чтобы проваливал, – бурчу я себе под нос, стоя спиной к улице, и продолжаю придерживать Майю под руку.

– Леша, сейчас шесть утра! Люди еще спят! Ты подумал о том, что можешь кого-то разбудить?

И снова пауза. Кажется, этот болван не мог себе даже представить что-то подобное. А теперь молчит, будто только что осознал собственную глупость и боится открыть рот, чтобы другие ее не обнаружили.

Майя вздыхает. Она его жалеет. Она слишком добрая.

– Ладно, поднимайся! Семнадцатая квартира, не перепутай!

Поздравляю, Майя, ты только что напомнила соседям, в какой квартире искать нарушителей их утреннего спокойствия для расправы…

Чай давно остыл, но это неважно: они оба любят холодный. У них вообще много чего общего, а мне остается лишь молча за этим наблюдать.

«Печенье в шкафчике возле холодильника», – собираюсь напомнить горе хозяюшке, чтобы ее гость не остался голодным, но сама вспоминаю, что мое рыжее чудо на седьмом месяце беременности и если может дотянуться до полки, то с огромным трудом. Правда, она все равно совершает попытку взять шкафчик штурмом, даже без моей подсказки.

– Садись, я сама.

Иванов мнется в проходе, выбирая, куда пристроить гитару. Я быстро справляюсь с язычком на упаковке печенья, высыпаю содержимое в рельефную вазочку и протягиваю Иванову руку:

– Давай.

– На.

Чуть подумав, он всучивает мне свою семиструнную подругу.

– Нет. Букет.

– А-а-а-а!

Иванов достает из рюкзака цветы с чуть помявшимися листиками. Знает, что Майя обожает тюльпаны. Только вряд ли ему известно, как она ревет – душераздирающе, в голос, – когда, завядшие, те отправляются в мусорное ведро ее рукой.

Еще несколько мгновений наш гений раздумывает: позволить мне повозиться с цветами или сперва вручить их Майе лично в руки.

– Да давай уже!

Я решаю за него и выдергиваю букет.

Цветы мне не нравятся, тем более от назойливого мальчишки. Но я с должной заботой отношусь к Майиному подарку и удаляюсь из кухни в поисках вазы, позволяя парочке остаться на какое-то время вдвоем. Вообще-то, мне бы стоило вовсе уйти и не вмешиваться в их дела, конечно. Но, боюсь, в мое отсутствие Майя так и не отважится на серьезный диалог, а начнет опять трепаться о любимых сериалах, русских поэтах и несправедливо завышенных ценах на товары для младенцев. Так что я не заставляю себя ждать.

Иванов, хитрый ползучий гад, сидит уже подле Майи, дышит ей в ухо, скромно сложив ладони у себя на коленях. Смотрит смущенно, улыбается, а Майя улыбается в ответ.

Не успев набрать цветам воды, я, однако, с грохотом ставлю вазу на стол, дабы скорее предотвратить срамоту, и усаживаюсь рядом на хиленькую табуретку.

– Итак…

Майя не сразу читает в моих глазах намек на взрослый разговор с ее поклонником, но скоро улыбка пропадает с ее лица.

– Так, да, Леша… Давай с тобой обсудим твою… твой… твое поведение.

Майе с трудом даются слова. Время от времени она отпивает из кружки чай с мелиссой и мятой – то, что нужно в стрессовой ситуации, которой для нее становится этот скромный завтрак. Я сижу, сложив руки на груди, и внимательно наблюдаю за ее потугами. А ведь в университете ей преподавали педагогику, а значит, должна понимать, как воспитывать непослушных детишек.

– Ты приходишь уже который раз. Соседи жалуются… Может больше не надо, а? Или хотя бы в другое время суток…

И это все? Это вся проблема? А как же: «Я – женщина, вынашивающая ребенка, а ты – глупый влюбленный мальчишка, студент без гроша в кармане! Мне сейчас не до тебя и твоих ухаживаний!»

Нет, Майя никогда бы не сказала ничего подобного. В отличие от меня, конечно.

Иванов ежится под моим взглядом.

– Я… буду вести себя потише, – обещает он.

Из меня невольно вырывается смешок.

– Нет-нет, продолжайте, – отмахиваюсь я, когда две пары глаз устремляются в мою сторону.

Гитара одиноко жмется к стенке, несправедливо выставленная за пределы нашего круга встречи добрых друзей. Я беру ее, сажусь поудобнее и начинаю медленно перебирать струны, попутно настраивая инструмент. Делаю вид, будто мне и вовсе плевать на разговор. Будто я – часть интерьера, часть гитары, и мы с ней вдвоем заменяем один полноценный магнитофон.

А с лица не сходит ухмылка.

– Как… ребеночек? – не скоро решается Иванов.

Заметно, как ему неловко. Но Майя веселеет, услышав его вопрос.

– Хорошо! Ребеночек хорошо!

Ее руки механически ложатся на живот, словно в поисках подтверждения этих слов.

– Сегодня ночью гроза была…

– Да, я знаю.

– … так он немножко брыкался. Видно, уже перенял от своей непутевой мамы страх перед громом… Спасибо, что спросил!

Я – интерьер, я не вмешиваюсь.

– И за цветы спасибо!

Иванов молчит. Смущается. Майины глазки бегают между ним и мной. В результате она просто берет печенье с тарелки.

– Скоро семь, – изрекает Иванов, разглядев среди цветочных горшков на подоконнике маленький тикающий механизм. – Майя Львовна, вам пора собираться.

Его интонация – наивная попытка выглядеть взрослым. Из меня снова вырывается смешок, но он похож на дребезжание струны, так что остается незамеченным.

А Майя и рада наконец подвести черту под этой неловкой встречей.

– Ой, правда?