Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня

Глубоко вздохнув, сосредоточиваю внимание на его дрожащих ручках и ножках, надеясь, что приняла правильное решение. Я делаю движение снять с себя лиф и использовать его как тканевый барьер, но замечаю легкую вибрацию пола. Дрожь, которая предшествует ужасу. Я знаю, у меня полсекунды, прежде чем острия пронзят воздух, и еще меньше времени на действие.

Я подхватываю ребенка на руки.

Его пронзительные крики как смертельные выстрелы, я будто получаю пулю каждую секунду. Он цепляется за мои руки, грудь, пытается оттолкнуть меня ножонками, кричит от муки, пока боль не парализует его. Слабый, вялый, он обвисает на моих руках, и меня будто рвут на части – глаза, кости, суставы выскакивают из своих гнезд, словно видя во мне врага. Они готовы вечно мучить меня воспоминаниями о кошмаре, случившемся по моей вине.

Его боль дает мне ощущение силы, которая заставляет маленькое тельце ритмично дергаться и врывается в меня толчками, пока я едва не роняю ребенка.

.

– Поразительно, – вздыхает Уорнер в динамиках, и я понимаю, что моя догадка верна. Он наблюдает через двустороннее зеркало. – Блестяще, милая! Я потрясен.

Ситуация критическая, и я пока не могу обращать внимание на Уорнера. Не представляя, сколько продлится эта дурная игра, я решаю, насколько возможно, уменьшить площадь своего прикосновения к ребенку.

Теперь мне вполне понятен смысл сегодняшнего куцего наряда.

Я сажаю малыша на руку, крепко берусь за памперс и поднимаю на ладони. Я отчаянно хочу верить, что прикасалась к нему недолго и не успела причинить серьезного вреда.

Он икает. По телу пробегает дрожь, он возвращается к жизни.

Я чуть не плачу от счастья.

Но крики начинаются снова, уже не муки, но страха. Малыш изо всех сил вырывается, запястье едва выдерживает рывки. Я боюсь трогать повязку на его глазах; я лучше умру, чем покажу ему свое лицо и место, где мы находимся.

Стиснув зубы так, что они едва не крошатся, я думаю, что, если опустить ребенка, он немедленно побежит. А если он побежит, ему конец. Значит, надо держать его.

Неожиданно скрип и урчание старого механизма вселяют в сердце надежду. Шипы убираются в пол, мгновенно втягиваются один за другим, пока не исчезают все. Комната снова становится безопасной. Можно подумать, мне все померещилось. Обессиленно опускаю ребенка на пол, закусив губу от боли в запястье.

Малыш бросается бежать и натыкается на мои голые ноги.

С воплем он в судорогах падает на пол, сворачивается в комок и тихо скулит. Я готова покончить с собой, избавив от себя этот мир. Слезы текут по моему лицу, я ничего так не хочу, как подхватить ребенка на руки, прижать к себе, расцеловать в пухлые щечки, сказать, что всегда буду заботиться о нем, играть с ним и читать ему сказки на ночь, что мы вместе убежим, – и не смею этого сделать. Этого никогда не случится. Это невозможно.

Все вокруг начинает расплываться, терять четкие контуры.

Меня охватывает ярость, неистовство, от вихря мощного гнева я едва не взмываю в воздух. Во мне кипит слепая ярость, меня переполняет отвращение. Я не успеваю осознать, что в следующее мгновение делают мои ноги и руки, отчего они мощным рывком понесли меня вперед, а пальцы сами разошлись перед зеркальной преградой. Я знаю только одно: что хочу с хрустом свернуть Уорнеру шею. Хочу, чтобы он узнал такой же ужас, как и этот малыш. Хочу увидеть его смерть. Хочу, чтобы Уорнер молил о пощаде.

Я пробиваю бетонную стену, как снаряд из катапульты. Огромное зеркало разбивается в мелкие осколки от толчка десяти пальцев.

В одной руке я сжимаю горсть щебенки, в другой – ворот рубашки Уорнера, а в голову мне направлены пятьдесят карабинов. Воздух кажется тяжелым от запаха цемента и серы, осколки зеркала еще сыплются, вызванивая безумную симфонию разбитых сердец.

Я с размаху припечатываю Уорнера к изъеденной сыростью каменной стене.

– Не стрелять, – сипит Уорнер охране. Я не коснулась его кожи, но у меня престранное ощущение, что при желании, надавив еще чуть-чуть, я раздавлю его грудную клетку и вырву сердце.

– Я убью тебя! – вырывается у меня единым судорожным выдохом.

– Ты… – Он пытается сглотнуть. – Ты только что проломила бетонную стену голыми руками!

Я моргаю, не решаясь оглянуться, но вижу, что он не лжет. Значит, так оно и есть. Мой мозг – настоящий лабиринт невозможного.

На секунду я отвлекаюсь.

Карабины клацают клацают клацают.

Каждая секунда заряжена смертью.

– Того, кто посмеет в нее выстрелить, уничтожу лично! – рявкает Уорнер.

– Но, сэр…

– Отставить, солдат!

Гнев утих. Внезапный неукротимый гнев улегся, сменившись недоверием и замешательством. Я не знаю, как это сделала. Получается, я не знаю, на что способна: ведь я не подозревала, что могу разрушать стены. От этого открытия мне становится страшно, как никогда в жизни. В страхе уставившись на свои руки, я пячусь назад, потрясенная, и ловлю на себе жадно-восхищенный взгляд Уорнера. В зеленых глазах увлеченный мальчишеский блеск. Он буквально дрожит от удовольствия.

В моем горле словно шевелится змея, которую я не могу проглотить. Я смотрю Уорнеру в глаза:

– Если ты еще раз проделаешь со мной подобное, я убью тебя. С огромной радостью.

Я и сама не знаю, ложь это или нет.

Глава 26

Адам нашел меня на полу в душевой кабине.

Я так долго плакала, что горячая вода состоит исключительно из моих слез. Одежда прилипла к телу, мокрая и бесполезная. Я хочу смыть эти тряпки. Я хочу погрузиться в неведение. Хочу быть тупой, бессмысленной и бессловесной, лишенной мозга. Я не хочу этих рук и ног. Я хочу избавиться от кожи, способной убивать, от разрушительной силы рук, от тела, которого не понимаю.

Ничего не клеится. Все разваливается.

– Джульетта. – Адам приложил ладонь к стеклу. Я едва слышу его.

Я не ответила, и он отодвинул дверцу кабины. Покрытый мятежными дождевыми каплями, Адам сбрасывает ботинки и опускается на колени на кафельный пол. Взяв меня за локти – от этого прикосновения мне еще горше, хочется сдохнуть тут же, на месте, – со вздохом тянет вверх, чтобы я приподняла голову. Ладони гладят меня по волосам, глаза изучающе смотрят, смотрят и видят меня насквозь. Опускаю взгляд.

– Я знаю, что случилось, – мягко говорит Адам.

Мое горло – рептилия, покрытая чешуей.

– Убейте меня кто-нибудь. – Мой голос срывается на каждом слове.

Адам подхватывает меня за спину и тянет вверх, поднимая на ноги. Я стою, пошатываясь. Он ступает под душ и закрывает дверцу кабины.

У меня вырывается испуганно-резкий вздох.

Адам прижимает меня к стене, и я вижу, как его белая футболка промокает насквозь, струйки воды танцуют на лице, а глаза заключают в себе целый мир, за право быть частью которого я готова умереть.

– Ты не виновата, – шепчет он.

– Я то, что я есть, – задыхаясь, отвечаю я.

– Нет. Уорнер лжет, – говорит Адам. – Он внушает тебе ложные представления. Не дай себя сломать. Не позволяй забраться тебе в голову. Он хочет, чтобы ты считала себя чудовищем, у которого нет выбора, кроме того, чтобы присоединиться к нему, хочет заставить тебя поверить: ты никогда не сможешь жить нормально…