Чаем воскресения мертвых

Мы имеем в виду слова Иисуса о своем возвращении, о своем втором пришествии. Здесь остается только слово евангельское, и больше ничего. Притом с неснятым вопросом: а верно ли мы понимаем это слово?

Предмет веры здесь есть такое событие, которое только еще будет. Его никто не видел, а масштаб самого события предлагается таким космическим, что и представить себе нельзя. Никакого воображения не хватит, чтобы вместить обетованный конец истории, картину суда и воздаяний вечных. Мы здесь не пытаемся объяснить некое уже произошедшее событие, но стоим перед верой в такую реальность (если она реальна), которую абсолютно неспособны сейчас представить себе. Такова вера в вечное бытие.

Между тем, важность этих предметов веры невозможно переоценить. Если христианские обетования и надежды убрать, все остальное рассыплется само собою. Если Христос не вернется, если жизнь на планете будет продолжаться до полного истощения ее ресурсов и до последней драки людишек за их остатки, если после этого умершая планета (на которой, возможно, не погибнут какие-то микробы, насекомые или крысы) будет продолжать свое вращение вокруг потухающего солнца, – то согласитесь, в этом случае любая религия останется грандиозным обманом. А ведь, в общем-то, мы двумя строчками обрисовали здесь лишь естественный ход событий, так, как они идут сегодня. Если ничего не произойдет, нарушающего этот порядок, то мир придет в смерть и бессмыслицу. Это очевидно даже ребенку. И тогда никакие благие воспоминания о Божиих явлениях в мире, о Моисее, о Христе или Мухаммеде, не дадут больше ни смысла, ни пользы.

И поскольку вера есть дело личное, то и обетование тоже важно именно как личное. Если даже в будущем, через сколько-то поколений после меня, Бог выстроит новый мир, как предсказано в Библии, но при этом я и мои друзья будем принципиально исключены из участия в нем, то моя личная вера в Бога, как и сама жизнь, снова полностью теряет смысл. Или, по меньшей мере, сохраняет лишь ту небольшую частицу смысла, которую предлагает древний иудаизм и коммунизм: ты, Вася, послужишь навозом для счастья будущих поколений твоего народа. Если такая надежда способна воодушевить вашу религию, то мы можем принести вам свои аплодисменты, но разделить такую надежду… Нет уж, увольте. На такое не согласится ни один христианин.

Смысл дается надеждой. Когда ее нет, человеческая жизнь кончается. Надежда умирает последней, часто – после самой человеческой жизни.

Без надежды на вечность пропадает сам человек. Остается двуногий червь в кругообороте мирового компоста, червь, который ест и которого едят. Кушать и извергать, рожать и гнить. Если больше ничего для человеческой жизни не предполагается, если прочая жизнь души подчинена лишь обслуживанию этого кругооборота, как кушать, извергать, рожать и гнить с удовольствием, то человек исчезает. Такая жизнь хуже самоубийства. Она отвратительна и неприемлема. И вот, у веры в евангельские обетования остается лишь такая отрицательная апологетика, такое плохое объективное обоснование. Нам не хочется быть червями в мировом компосте – и мы верим в вечность. Конечно, сама вера содержит нечто большее и лучшее. Но если речь идет о ее основаниях, о практических резонах в ее пользу, то кроме приведенного отвращения от исключительно биологической жизни, нам предложить тут нечего.

Смысл всего сказанного в том, что слишком уповать на успехи научной и исторической христианской апологетики не приходится. Нам приходилось с нею сталкиваться и ею заниматься достаточно долго, чтобы собрать и выслушать всякие возражения, уловки, уходы от ответа. И под конец прийти к выводу, что сама по себе апологетика христианской веры от человеческого знания, от человеческого психологического и нравственного опыта, не столь уж сильна. Она работает лишь тогда, когда на помощь ей, «неизвестно откуда» придет другая убедительная для нашего собеседника сила и включит в нем «рубильник веры». Комар апологетики свалит лошадь неверия, – если только некий таинственный волк ему поможет.

Итак, подвиг веры никто не отменил. Слово апостола по-прежнему верно сегодня, как и две тысячи лет назад: без веры Богу угодить невозможно. Данные науки в пользу реальности сотворения и Создателя дали нам очень немного в сравнении с тем, что дает вера и что требуется от верующего.

Уяснив предметы веры по их существу, посмотрим теперь и на характерные опасности, подстерегающие нашу веру. Этих опасностей мы выделим три.

Первая. Поверхностное «непротивление истине».

Вторая. Сектантское, упрощенное «всезнайство» в области предметов веры.

Третья. Глубокое религиозное сомнение.

«Непротивление истине»

Это самая первая, самая распространенная опасность. И, конечно, самая незаметная. Человек верит и считает себя верующим. Он не спорит ни с догматами, ни с верованиями и преданиями, вращающимися в церкви, в том числе с преданиями поздними, апокрифическими, безосновательными, воспринимая их все равно, спокойно и прохладно. Такая вера пребывает в состоянии покоя. Она не подвластна сомнениям, но и не способна защищаться. Человек не способен побороться за свою веру. Если она ему еще как-то ценна, то единственный способ ее отстаивания – молчание и уход от любых вопросов.

Что плохого в таком состоянии?

Во-первых, иногда человек может потерять даже такую веру. Именно по слабости ее. Найдись уважаемый, авторитетный неверующий совопросник, сколько-то подкованный в религиозных вопросах, – и кто знает, в какие клочья может посыпаться такая вера. Хотя, признаемся, такой исход не частый и маловероятный. Такая вера не захочет для себя потрясений (в этом нежелании, собственно, ее суть!) и потому искусительный разговор долгим не получится.

Во-вторых, эта вера неразборчива и потому склонна к засорению суевериями. Она склонна принимать в себя такие предания и верования, которым нет оснований ни в научных знаниях, ни в достоверных исторических источниках, ни в подлинном Божием откровении. Между предметами своей веры человек не способен навести иерархию и порядок: это – достоверно и ценно, а то – менее достоверно и менее ценно. Опыт показывает, что в результате суеверия побеждают. Утвердившись вместе с догматами Церкви на одном уровне, легкие к пониманию и интересные суеверия постепенно вытеснят на второй план скучные и непонятные человеку догматы.

Такая вера уже есть полуязычество, и может кончить просто язычеством, осознанным и оформленным. Случается и так.

В-третьих, такая вера не мотивирует никак серьезных человеческих поступков, никакого серьезного жизненного выбора. В этой области человек как был житейским материалистом, так им и остается. (Чем и обусловливается принятие такой ни к чему не мотивирующей веры!) Такая вера обычно никак не мешает окружающим неверующим людям. Верь хотя бы в розового слоника – пожалуйста, если только это никак не меняет твоего образа жизни и поступков.

Но нужна ли такая вера, которая ни к чему человека не мотивирует?

В знаменитой главе 11 Послания к Евреям, где Апостол привел читателю на память всю галерею портретов библейских праведников, прославившихся своей верою, мы можем найти на поставленный вопрос только отрицательный ответ. Эти герои духа делали определенные дела, совершали поступки, рисковали и жертвовали многим, вплоть до собственной жизни только потому, что верили слову Божию и Его обетованию. Их вера была однозначно мотивирующей. Причем мотивировала их не к простому соблюдению определенных обрядов, а реальным делам, сопряженным с жертвами и риском.

Мы понимаем, что масштаб этих дел бывает разным. Не всем поручаются Богом такие поручения, как Аврааму: все брось и иди в незнакомую землю. Но с другой стороны, если вера способна нас стимулировать только на исполнение дел обрядового закона, и больше ни на что, то это – пустая, совершенно недостаточная вера. Тот же Апостол и разъяснил нам, и жизнью показал, что такими делами закона человек не может оправдаться перед Богом. Значит, по самой малой мере, вера, мотивирующая только к обрядам, не является христианской.

Кстати, и сам классический носитель образцовой веры – Авраам, показавший примеры беспрекословного послушания Богу, прожил такую жизнь, в которой были примеры и непонимания путей Божиих, и сомнений и преткновений. Простой его вера точно не была.

Сектантство

Другая опасность для веры прямо противоположна. Это как раз острая, сильно мотивирующая вера. Действуя по ней, человек способен крушить и разносить в клочья все, что ему помешает. То есть, то, что помешает его верованиям.

Но эта вера мало охвачена разумом. Она в какой-то мере отвергает и ненавидит сам разум, называя его бесовским, лукавым, плотским и т. д. Зазубривает и соответствующие цитаты Писания в подтверждение.

Отвергая чужой разум и знание, вы никак не сможете избежать того, чтобы на место чужого, низвергаемого, не поставить свое собственное знание и понимание. А если это свое знание ограниченно, наполовину ложно и неспособно признавать за собою ошибки и прислушиваться к альтернативным и параллельным мнениям?

Так рождается и живет сектантская вера. Ограниченное понимание абсолютизируется, возводится в ранг абсолютной истины, а потом навязывается всем вокруг. В случае неприятия такого навязывания сектант переходит к тем мерам пресечения, которые только в его внешней власти. Если ничего не сможет большего, то просто проклянет. Если сможет что-то большее, осуществит, не задумываясь, без всяких внутренних тормозов. Ибо несогласный с сектантом в его глазах не достоин жизни ни временной, ни вечной.

Опасность такой веры понятна. Самое привлекательное в ней – сила веры. Сила эта есть – ума не надо.

Сомнение

Наконец, третья опасность для веры – это сомнение. О ней имеет смысл говорить, если только вы поняли, прошли опытом и преодолели первые две. Причем именно обе.

В этом случае, стало быть, вы уже не безразличны к своей вере, умеете за нее постоять, а с другой стороны, умеете прислушаться к чужому мнению и корректировать свое.

Вот тут-то и придут настоящие, тяжелые вопросы, которые существуют у человечества к Богу и которые не решаются просто. Это суть вопросы о происхождении бессмысленного зла и будущих воздаяний.

Когда эти вопросы гуляют из головы в голову, просто обсуждаются в беседах, они не столь уж страшны. Потому что хрестоматийные и поверхностные ответы нам известны. По-настоящему они встают в соответствующие им периоды искушений, когда и сама жизнь колотит человека по-настоящему. А Небеса взирают на нас и молчат. Оглушительно и пронзительно молчат. Человек кричит от боли – Небеса в ответ молчат.

Вынырнув из облака боли, ужаса и отчаяния, человек может вернуться к мысли, что его проверяют, его куют, закаливают, умудряют, лепят в нем ум и сердце. И религиозное сомнение было здесь и неизбежным, и отчасти даже нужным.

Сомнение не греховно. Особенно сомнение страждущих. Сомнения Иова не были греховными. Однако это верно лишь при одном условии: если сомнение наконец побеждено, а вера победила. В противном случае… Да что тут говорить о грехе, когда в противном случае смерть погубит надежду и предмет разговора исчезнет сам собою. И даже не решение вопросов тут важно. Важно держаться надежды и не потерять ее.

Христианин живет ожиданием пришествия Господа. В более близкой перспективе – ожиданием своей личной встречи с Господом. Но как же мы на самом деле не торопимся ни к тому, ни к другому ожиданию! Мы знаем из Писания, что всякий из нас, как христианин, позван на свадьбу, на брак Агнца и Церкви. Но до какой же степени мы на нее не спешим! Впрочем, есть и те, кто спешат. Их видели и мы, и весь свет. Это именно сектанты, назначающие конец света, и мы все понимаем, сколь ужасно и неприемлемо их поведение, их теория и практика.

Узким путем между двух равно погибельных крайностей надлежит нам пройти. И ждать с надеждой, не теряя своего ожидания, и не торопиться с ним, не разрушать во имя его.

Чаем воскресения мертвых

За эту работу я берусь под глубоким впечатлением от книги Н. Т. Райта "Воскресение Сына Божьего". Книга выходила бумажным тиражом, успела стать библиографической редкостью. А мне пришлось довольствоваться лишь сетевым изданием. И очень жалею, что многим христианам в России книга так и останется не доступной, не только потому, что ее трудно достать, но и потому, что трудно ее прочесть. Книга предназначена все-таки не для простого массового читателя. Это монография для специалистов. Она не должна оказаться для христианина первой его книгой по библеистике. И объем, и уровень книги достаточно высоки. И все-таки, мне кажется, популярный пересказ важнейших положений книги важен и нужен всякому христианину.

Райт – ведущий библеист современности, отстаивающий в целом святоотеческое, традиционное понимание Библии против либеральных и гуманистических ее толкований. В данной книге, что особенно ценно, он выступает, кроме того, еще и как добросовестный историк и патролог. По своей теме, о воскресении Христа и общем воскресении, он перелопатил буквально все первоисточники: и библейские, и около-библейские, апокрифические, и буквально всех ранних отцов Церкви, святых и не причисленных к святым, а также сообщения дохристианских и нехристианских авторов, языческих, иудейских, гностических… В итоге получилась огромная монография, одних только библиографических ссылок в которой за две с половиной тысячи! И конечно, представить ее краткий реферат в самых ключевых и интересных моментах – дело интересное и стоящее.

Впрочем, конечно, ограничиться одним только пересказом у меня не получится. Некоторые соображения приходят на ум по ходу дела.

Введение

Итак, главный вопрос религии вообще – это вопрос о посмертии. Слишком уж тяжел факт смерти человека своей всеобщностью, неотвратимостью. И есть все основания к тому, чтобы признать вопрос о вечности главнейшим религиозным вопросом. Даже резче: если религия не занимается этим вопросом, то она ложна и никому не нужна. В истории это было не совсем так, как увидим далее, но для христианина в его собственной духовной жизни все именно так и обстоит. Или должно обстоять. Но тут есть несколько важных деталей.

Первая состоит в том, что человек умеет отмахиваться от проклятого вопроса о смерти и посмертии самым простым способом – его игнорированием. Уходит в заботы житейские, в поток внешних впечатлений. И так продолжается до тех пор, пока Бог Сам напомнит об этом человеку самыми разными способами.

Вторая деталь в том, что, даже ведя церковную жизнь, любой конкретный христианин (допустим, православный) имеет массу поводов и здесь забыться так, чтобы совершенно не думать о вечности. Современная православная церковь в России заставляет суетиться и прыгать, благотворить, служить, паломничать, общаться, общаться и общаться. Тут часто становится не до мыслей о вечности. Для них все-таки нужен какой-то пенек в лесу, на который пора присесть и задуматься. Но эта роскошь в современном мире существует для немногих, и даже из них-то не очень многие спешат воспользоваться такой возможностью.

В результате возникает странное наблюдение. Может быть, другие его не подтвердят, но мне оно кажется довольно четким. Чем ближе человек приближается к Порогу, и чем больше он привык к церковной жизни, тем крепче бывает у него жизненная мотивация, она усиливается с годами. Он реально не хочет уходить. И окружающие тем более не хотят его отдавать. И церковь, имеющая арсенал молитв за здравие, пользуется этим арсеналом отнюдь не прохладно. Получается несколько противоестественно: молодой человек приходил в церковь, пронзенный мыслями именно о смерти и вечности, нашел здесь вроде бы ответы на проклятые вопросы, а когда он же, пройдя несколько десятилетий, приближается к концу, то здесь-то и приходят сомнения, апатия в отношении вечности, – и все это на фоне усиливающегося желания еще пожить на земле.

Почему у молодых жизненная мотивация слабее развита, чем у старых? Молодые легче рискуют, чаще отдают свою жизнь в героической ситуации или же в безумном самоубийстве. Молодые не заботятся о здоровье, у них хуже выстроены жизненные планы. Казалось бы, все должно быть ровно наоборот. И повторим, этот парадокс касается именно верующих людей. Хуже того, сомнения о вечности, когда они приходят к православному христианину, практически никогда не бывают у него предметом признания на исповеди. Пожилые люди от этих мыслей элементарно отмахиваются, и тем удобнее это делают, чем более важных и нужных забот подсовывает им земная жизнь.

Нет у пожилого человека этого самого пенечка в лесу! Колесико жизни закручивает саму белку. Для белки в колесе торможение является более трудной проблемой, чем разгон. Наблюдали Вы это с реальной белкой?

Но и это еще не все.