Кариатиды средней полосы

Поздней осенью Иван один уехал на работы, оставив сына за главного. Живот Тани стал расти. Зима выдалась холодная и снежная, домашние почти не вылезали на улицу. У Татьяны было больше времени на отдых. Все было непривычно для неё: приятная забота семьи, нежность мужа, но самое главное – всепоглощающая любовь к этому существу внутри неё. И так было странно хорошо, что она плакала иногда в закутке за печкой без всхлипов. Потом вытирала слезы и принималась за повседневные труды.

В конце лета Таня родила девочку. Рожала недолго, но больно, покричала маленько. Девочка маленькая, красивая, сразу всем приглянулась. Похожа на неё. Спросила у свёкра и мужа разрешения назвать её Олей. Позволили. Девочка чмокала беззубым ртом, и Таня расплывалась в улыбке. Она полюбила эту девочку еще внутри себя. Малышка наполнила её жизнь светом, теплом. Новое ощущение, какая-то осмысленность появилась в жизни, тихая радость. Она схватилась за это своё неожиданное ранее неведомое счастье, и не отпускала никогда. Эту любовь к своему первенцу женщина пронесла через всю жизнь. Она не смогла полюбить так сильно больше никого, ни детей мужа от первого брака, ни вторую свою дочь.

По традиции родившая женщина должна была пролежать три дня дома. Незаменимая работница – молодая баба – должна была быть здорова. В три дня повитуха приходила и смотрела за самочувствием её и ребёнка.

Хлопотала по хозяйству свекровь, приходили помогать сноха и тётушка. На второй день дед зашел в избу к вечеру, усталый, сел на табурет и крикнул: «Самовар ставь. Чаю пить будем». Таня привычно подскочила от его окрика. Уже успела пробежать до самовара и схватить его за ручки. Свёкор привстал и, грозно сверкнув глазами, зарычал: «Ну! Куда встала!» Испуганная Таня нырнула обратно на застеленную лавку рядом с люлькой её девочки. И правильно – живот тут же заныл. Свекровь наладила чаю, напоила и Таню.

После трёх дней Таня поднялась и постепенно вошла в привычный ритм. Олечку она не отпускала – держала её недалеко от себя, даже работая в поле, зачастую клала прямо на траву замотанный кулёк. Только иногда приходилось оставлять её старенькой бабушке – матери Ивана, когда на огороде стало холодно. Но старалась с ней надолго не разлучаться. Через год старики и вовсе умерли, так Таня всё время девчонку с собой таскать стала.

Когда Оле стукнуло два года, Татьяна родила еще девочку. Девчонка была бойкая с рождения. Мучила Таню и родных криком. Дед сразу определил – в него, боевая. Приказал назвать её Марией. И полюбил свою Манечку последней нежной дедовской любовью.

Когда девочки выросли из младенчества, родители оба уже стали выезжать зимой на заработки, оставляя четырех детей бабушке Пелагее и дедушке Ивану на попечение. Таня работала кухаркой на мануфактуре, Фёдор – приказчиком. Жили рядом с фабрикой в бараке, занимая в нем один «угол» за занавеской. Иван приезжал, осматривал угол, хозяйски проходился по бараку, здоровался со всеми. Его уважали, кланялись и скидывали шапки молодые рабочие. Дед приезжал за деньгами, забирал все заработанные без счёта. Говорил: «Мне на хозяйство нужно. А вы еще заработаете». Сын и сноха не смели перечить: на нём и дети, и хозяйство.

Таня ночью брала работу: шила, вышивала, штопала, чинила белье. Она, как все девушки-крестьянки того времени, владела основами рукоделия. Её наволочки и накидки были украшены вышивкой. Спала привычно мало.

В один год, приехав домой весной, Татьяна обнаружила подарок: новенькая швейная машинка. Свёкор был практичен, чувствовал выгоду всюду. И тут не ошибся: сноха быстро освоила технику, обеспечила семью бельем, рубахами и штанами. А зимой брала с собой машинку и шила на продажу.

Глава IV

Зеркало

Однажды Таня увидела в торговой лавке на городском рынке зеркало. И пропала! Такой дивной красоты она не видала ни у кого в деревне. Огромное зеркало – в человеческий рост – всё резное, обвитое деревянными цветами и листьями, завораживало. Татьяна ходила мимо, замирала и не могла отвести глаза от деревянной рамы, покрытой тёмным лаком. Внизу – полочка для гребней. Наверху – еще одно маленькое зеркальце. И крыша, как у богатого дома с колоннами и навершиями. А под крышей будто солнце с лучами.

Татьяна решилась. Она пересчитала деньги и поняла, что хватит. В тот же вечер изумленный Фёдор увидел, как двое молодцов втаскивают к ним в угол большое зеркало, а следом за ним бежит взволнованная Таня.

Потом Татьяна уговаривала мужа простить, замаливала в церкви свою гордыню и алчность. Она объяснила Феде, что испугалась, как бы это чудо не купили раньше неё. Но сама-то думала, что, если бы она мужу сказала, он бы еще и запретить мог! Получается – перехитрила. И молилась усерднее. Фёдор простил, конечно же. Куда б он делся. Да и покупка была царская.

Ранней весной привезли в Купалово зеркало. Иван удивился. Но бранить не стал. Даже загордился снохой: какая добытчица да хозяюшка. Хочет украсить свой дом. Свой! Именно это особенно его порадовало.

Засуетились, забегали. Куда вешать? На видное место, конечно! Вон – за вторым окном от красного угла! Да! Ох, любо-дорого! Как войдешь – сразу его и видать! Влезет ли? Да влезет, не бойся. Тащи веревку и гвозди!

Полна изба гостей. Взрослые сыновья Ивана с женами и детьми. Внуки с семьями. Соседи.

Мужики повесили зеркало. Между окнами внизу прибили деревянную планку, а сверху крепкий гвоздь, на него веревку – обвязали верх зеркала. Так и висело оно под наклоном, будто в поклоне входящим.

Женщины накрыли стол. Шумно, весело. Помолившись, сели под иконами за длинный стол, составленный из двух. Ребятишкам накрыли на кухне, на лавке, усадив их на маленькие табуреты для дойки скотины, а кого и на пол, на тужурки.

Дом пах солёными огурцами и квашеной капустой, пирогами, ржаным хлебом, салом, квасом и самогоном. Ребятишки поели и, почуяв расслабленное настроение взрослых, гурьбой убежали на улицу под весеннее, но еще прохладное солнце.

В избе быстро стало душно: рамы еще законопачены, заложены соломой. Мыть и открывать их планировали только к Пасхе, а в этом году она была поздняя. Надышали, вспотели, наелись лука и чеснока, напились кваса и самогона. Дух в избе, что топор вешай! Красные, разгоряченные, вывалились из избы на двор дышать. Сосед принес гармонь. Стали петь. Смеялись. Заплевали всю землю под ивой кожурой семечек.

Разошлись к ночи. А некоторые остались ночевать в избе, прямо на полу разложив пальтушки. На сеновале пока было холодно.

Любоваться зеркалом ходили всю неделю. Заглядывали соседи с гостинцами, чаевничали, хвалили зеркало: «Знамо, царское! Даже у барыни такого не видали! Будто дом с крышей! Гляди – сверху-то еще зеркальце! Ну, Татьяна, ну, хозяюшка!»

Своё сокровище Таня украсила к следующей весне кружевным подзором. И накупила гребней, разложила их на полочке.

Татьяна поменялась с момента приобретения зеркала. Стала смелее. Меньше боялась свёкра. Уверенней принимала решения сама. Как будто заимела свой голос. Летом на огороде, подальше от глаз деда, гоняла четырех дочерей по поручениям, часто ругаясь звонко: «Шкура ты барабанная! Бродяжья твоя шкура! Дубина стоеросовая!»

Глава V

Маняша

К своей глубокой старости дед Иван оказался окружен одними девками. Четыре внучки – Катя, Вера, Оля и Маня – сидели с ним за столом.

Маняша с рождения поняла, что она среди девчонок главная, несмотря на то что самая младшая. И самая любимая дедом, а это немаловажно – быть любимой главным. Дед как будто заложил в неё основу из невероятной мощи, которая дала ей силы выстоять.

Девочек растил и воспитывал дед. Маша угождала дедушке Ване, хитрила и обыгрывала сестер. Она училась манипулировать, влиять на окружающих и присваивать себе их успехи.

Зимой, в холода, новорожденного телёнка брали в избу. Он сидел в закутке у печи. Его подкармливали висевшими тут же баранками, размочив их в молоке. Машка, бывало, воровала у телёнка баранки. А потом, сытая, за чаем отдавала кусок сахара деду со словами: «На, дедушка, возьми кусочек. Я не хочу». Тот умилялся на неё, гладил по голове. И, повернувшись к старшим внучкам, говорил: «А вы всё сами слопаете, о дедушке и не подумаете! Младшенькая моя только дедулю любит!»

Иногда у деда было настроение игривое: он садился на табурет и топал ногой об пол со словами: «Что моя нога говорит?» Манечка бросалась на пол и целовала деду ноги. Он подпирал бок рукой и смотрел на старших с укоризной. Девки, опустив в пол глаза, молча повторяли за Машей ритуал.

Олечка росла в мать – тихой. И такие боевые выходки были не в её духе. Но все же дети всегда дети. Иногда и она шалила. Забравшись на чердак, она снимала крышку с бочки с селедкой, которую покупали на всю зиму и ели по праздникам. Выбирала самую толстую селедку. Сидя в холоде босая, она съедала всю селедку целиком, облизывала каждую косточку. Потом весь день сестры замечали её сильную жажду.

Ольга не была такой рукодельной, как мама. А Маша была рукастая. Дед хвалил: «Манюша за что ни возьмись – всё ладно и складно!»

Внучки окончили три класса церковно-приходской школы, умели читать и писать. Знали много молитв. Дедушка частенько заставлял вставать перед иконами на колени и читать громко молитву каждую девочку по очереди. Конечно, самая бойкая была Маняша. Да и легко ей было с такой сильной поддержкой быть бойкой. Хотя и правда: все таланты, как сливки с молока, сняла девчонка со своих предков.

Иван раздавал поручения внучкам по способностям: не можешь вышивать – иди у скотины выгребай. Туалетов в деревнях не было, простые домики с выгребными ямами появились только к середине 20 века. А до этого нужду справляли у скотины в сарае. И чистка зловонного хлева была простым ежедневным занятием. Еще девчонки с малолетства таскали воду из колодца, стирали в корыте и полоскали белье в пруду в любое время года – даже в мороз в проруби. Убирались и помогали готовить. Ухаживали за скотиной. Сажали, пололи в огороде. Ворошили сено, жали пшеницу. Собирали ягоды и грибы. С семи лет некоторые побывали в няньках у соседских младенцев. К пятнадцати годам они умели всё!

Глава VI

Перемены

К периоду взрослению четырех красавиц случилась революция и две войны. Страна пережила голод и несколько смертельных эпидемий. Прежний мир рушился, перестраивался. Дед между тем дряхлел, но оставался сильным, как дуб. Просто больше спал, меньше ругался и передвигался медленнее. Иногда, сидя на завалинке, смотрел, как копаются в огороде, смеются или ругаются его молодые внучки. Мог тихо всплакнуть в кулак. «Деда, ты плачешь?» – оборачивалась Маняшка. «Нет, что ты! Это землю в глаза надуло. Гляди, какую вы пыль подняли!» – отвечал дед Иван. Знал он, что девчонок его ждут тяжелые времена. Сердце болело за них. Как они останутся без него, наедине с этим меняющимся миром?

Страшным ударом для семьи Медведевых стали две смерти подряд: Фёдора и Пелагеи. Фёдор всегда был слабый, часто болел. Осенью к своим пятидесяти годам захворал сильно: лихорадка крутила его несколько дней. Пелагея и Татьяна отпаивали Федю травами, парили в печи. Приглашали травницу. Молились усердно и дома, и в церкви. И, наконец, сдались. Пригласили в дом батюшку соборовать Федю.

После соборования Фёдор прожил еще три дня. Эти три дня в доме было тихо. Мать и сноха в тихих слезах ладили быт. Девчонки были молчаливые, как мышки. По очереди проведывали отца, пытались его поить, склонялись к нему и звали: «Тятя! Тятенька!». Но он уже не пил, не отвечал им.

Похороны были по первым морозам. Впервые зеркало завесили чёрной тканью. Покойник лежал три дня в доме на столе, в центре комнаты. Старая мать не отходила от него, шептала молитвы и темнела на глазах. Обмывали его жена с золовками. Одели в приготовленное заранее Таней «похоронное». Всё новое, чистое лежало в одном узле с Таниными похоронными вещами. Отпевали в Ивановской церкви. И хоронили на кладбище рядом.

Через пять месяцев, ранней весной схоронили и мать. Пелагею положили в еще морозную землю рядом с сыном на Ивановском кладбище рядом с церковью.

Дед Иван пережил двух сыновей, двух жён. Революцию и гражданскую войну. Казалось, ничто не сломит его дух. Но все же он сдавал. Не мог поднимать тяжести, не тянул прежний объем работ. Дом держался на одних женщинах. В доме командовала и хозяйничала Татьяна. Оставшись вдовой в 36 лет, она понимала всю навалившуюся на неё ответственность: старый дед и четверо девиц остались на её шее. Хоть хозяйство значительно поубавилось, Тане все равно приходилось тяжело. Девчонки были хорошие помощницы. Без них бы мать не управилась.

Революция изменила мир до неузнаваемости. Что было впереди, не знал никто.

Девушки между тем выросли в невест. И, какие бы сложные времена ни были, молодость берет своё. Кате и Вере нашли женихов из соседних деревень. Через год сыграли обе свадьбы. Дочки попрощались с мачехой, дедушкой и сестрами. И разъехались по новым домам.

Еще погодя нашелся жених и Ольге. Злобин Михаил, приехавший из небольшого городка, увез Олю в столицу. Купил там комнату. Ольга быстро забеременела и родила. Девочка была «рыхлая», как говорили про неё старики, дожила до года. Нежная и ранимая Оля горевала сильно. И это горе показало ей, каков её избранник. Пошли слухи о его нечестности. А после он и вовсе ушел к другой женщине, опозорив тихую Олю. Но оставил ей комнату. Возвращаться обратно в Купалово с позором она не хотела, хотя в деревне без этого всё про всех знали. Ольга пошла на курсы медсестер. И погрузилась в обучение и работу.

Младшая же Маняша вовсе не торопилась замуж. Они остались в доме втроём: она, мать и дед. Приезжали гостить и помогать дедовы дети и внуки. Из-за тяжелого времени уменьшилось их хозяйство втрое. Но всё же скотина была, огород был.

Дед между тем настаивал на том, чтобы нашли любимой Машеньке жениха. Говорил об этом с Таней. Но та только руками разводила: «Сам виноват, избаловал. Только тебя слушает! Я ей не указ», – смело отвечала Татьяна слабеющему деду. «Хочу на свадьбе у неё побывать. Как одни-то останетесь?» – кипятился, топая ногой, Иван. Без толку. Чувствуя слабину деда, мать и дочь не слушались его команд. А злиться у него не было сил и желания. Большая тревога и жалость к своим девочкам заполняла его сердце.

В деревне Купалово всего-то и было две фамилии: Медведевы и Царёвы. Все родственники. Упрямый Иван сам стал подыскивать своей любимице партию. Остановился на Царёве Андрее, который был старше Марии на 13 лет, а между тем не женат. Подростком потерял отца, воспитал пятерых младших братьев, был матери опорой. Но сейчас все братья выросли – в самый раз взять жену.