Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Нас в палатке пятеро. Настоящих альпинистов трое. Они приехали из Нижнего Тагила с настоящим альпинистским оборудованием. Остановились в соседней палатке, очарованы нашими девушками, рядят их в свои крутые куртки и ремни, фотографируются с ними, учат кольца на страповке защелкивать. Но это завтра, как и их фирменное восхождение, после фирменных тренировок, на гору Круглицу.

А начальники приехали в 12 часов ночи. Дров накололи. Продукты привезли. До 3 часов ночи они песни пели песни под гитару в нашей палатке, Андрей играл. Редкое дело! и начальство и альпинисты, и искусствоведы в солдатской палатке родство человеческое почувствовали, – зимой никто гитару не таскал сюда до нас!

Пели Розенбаума, песни из фильмов «Неуловимые мстители», «Бременские музыканты», песни Битлз.

Когда все уснули, я сидел у костра, подбрасывая заготовленные дрова, чтоб никто в палатке не замерз.

Утром выглянуло солнце, почти все совершили бросок на вершину хребта Таганай – «Круглицу». Света наотрез отказалась от восхождения (после уговоров и презрительных плевков ее оставили кашеварить в палатке). До отъезда она написала завещание (куда деть вещи и картины, а также квартиру, и кто сыну будет опекун, и где ее похоронить – на кладбище в деревне Мосино, под песню «Битлз» «Йестердей»). А сыну она дала устное обещание, что в горы не полезет. Вот она его и сдержала.

Сугробы были очень глубокие. Сверху наст тонкий – он человека не держал. Вставали на наст и проваливались по пояс и так каждый шаг. Встали потом на четвереньках и шли так несколько километров вверх: я, две искусствоведки, Ната и Ирина Петун, а также, Андрей. Часа три плавно ползли на высоту 1200 метров. На вершине повесили два воздушных шарика, с подписями «УрГУ, ура!»

Искусствоведы с горы скатились обратно, как Суворов с Альп, на задницах. За 15 минут путь весь проехали.

Пришли счастливые. Пообедали.

Сфотографировались с ребятами из Нижнего Тагила. Ирина, лежа на снегу в экипировке, изображала восхождение на гору. Правду выдали тени от елок на одной фотографии и пробегающая «по отвесно- вертикальной скале» кошка на другой.

Кое-кто захотел остаться, и это была Наташа. Остаться на сутки! Я тоже быстро уговорился, я не могу Наташе противоречить, я готов с ней на край света идти,…годами идти, хоть куда! Что же может быть лучше, но это из области мечтаний. Но крики возмущенных невест и матерей меня отрезвили. Домой хотели Ира Петун и Света. Андрей был свободен как птица, он-то и остался в итоге с нижнетагильскими альпинистами. Ему мы сбросили в мешок консервы, сахар, варенье. Дома его никто не ждал, он из дома сбежал.

Вернувшись, в город через неделю Андрей рассказывал, как надевал на себя ледорубы, цепи, каски, как освоил-таки скалолазное дело. Хорошим он парнем оказался, дружили мы с ним потом долго: пока я жил в университетской общаге, он в гости заходил – песни попеть.

Обратный путь был солнечным и теплым. Светило солнышко – мы разделись до футболок, от снега не холодило. Рыжие елки и рыжее солнце, голубое небо и белый снег. Удивила меня Светина уверенность, говорит мне «пойдемте этой дорогой», хотя она ни разу здесь не ходила. Это я златоустовец, я здесь бывал, правда летом, когда все зелено, снег глаза не застилает. Мы пошли по другой, не прошлой, дороге и не заблудились. Приехали на автовокзал. Устали. Я маме позвонил. Мама огорчилась, что она не успеет к отходу поезда; что я рядом был, а она меня не увидела.

Рванули из Челябинска в Екатеринбург. На следующее утро приехали в Екатеринбург – столицу мира, как говорят живущие на Урале швейцарские миссионеры, и ответственно решили пойти на лекцию «Зарубежное искусство ХХ века» к 12 часам дня.

С вокзала Ира поехала к Наташе домой, чтобы переодеться, Света домой, я в общагу. Наташа все-таки умудрилась опоздать, хотя Ирина от нее приехала ко времени. Профессор Зайцев был первый, кто услышал из самых первых уст «байки альпинистов» о Таганайских горах, далее слухи неслись по факультету с быстротой молнии и превратились черте во что…

ТАЛИЦА – СВЕРДЛОВСК

Светин этюд

Вагон электрички, еду домой из Талицы, от своей родни дальней-предальней, у которой гостила после турбазы.

Мужик, скорее дедок, тоже едет в направлении Свердловска – он напротив сидит.

Вдруг он со мной заговаривает, спрашивает, куда я еду.

«Я от родни еду, в свой город возвращаюсь, первый раз в жизни город такой, Талицу, повидала, еду в Свердловск».

Вид странный у мужика, одежда как у работяги, без шику. А лицо открытое, ясное и большой синяк у левого глаза.

– Что это у вас синяк такой большой? – спрашиваю его.

– Да я же слепой, зрения на 20 процентов только осталось. Вот, шел и наткнулся в сумерках на ветку дерева. Я по свету определяюсь, а в сумерках ничего не вижу, беда.

Вот я не заметил чего-то под ногой, споткнулся, упал. Синяк обычное дело.

– Еду в ВОС – областное общество слепых.

Ездит он взад-вперед. Другим помогает, ездит в областной центр по делам слепых. Он у них староста, у слепых-то. Он не баско видит. А они еще хуже видят – талицкие слепые-то. Он у них самый зоркий. И самый подвижный. И самый добрый.

1988 год.

МОЯ БАБУШКА

Моя бабушка Агния – сельская учительница, орденоносец. Родилась она в семье солдата, во времена лихие, зимой 1918 года, у батрачки Арины. Отец – солдат Иван Шихов, погиб в первую мировую, сразу перешедшую в гражданскую.

Арина, жена солдатская, батрачила у богатых – а батраки были за новый мир. Поэтому революции в семье вдовы-батрачки обрадовались. Детей было у Арины четверо.

И вот, дочка ее вторая, Агния, пошла учиться на учительницу, как многие деревенские девушки, чтобы продвигать ликбез на селе.

С детства дети познали тяжелый, ежедневный труд. Работала Агния-Ага с четырех лет: то в няньках, то на пахоте – сидела на быке, управляя им с загривка.

Если б не революция, – говорила мне бабушка Агния, – никогда бы им батракам не дали получить образование и выбиться в люди. А так, она окончила педучилище учителей начальной школы (трехгодичное) и отправилась бороться с неграмотностью. Стала учительницей.

Потом у Агнии у самой народилось 10 деток, семь девчонок и три парня. Был еще посередь всех мальчик Коля, который хорошо очень рисовал, но умер в 10 лет от опухоли мозга.

Дед мой, муж бабы Аги, Василий Адриановский, пошел за революцию, так получилось у него в юном возрасте (писарем служил в армии в 19 лет). Василий Николаевич стал учителем, потом директором школы. Был он старше бабушки на 18 лет и взял ее в жены, когда у него родами умерла жена.

Он возглавлял школу, в которую по распределению прислали молоденькую учителку. Она пожалела сирот, льнувших к ней, детей Адриановского. И Василий Николаевич попросил ее выйти за него! Так и поженились, и прожили вместе 18 лет. Василий Николаевич умер от плеврита, когда младшему сыну Валерику исполнилось 3 года. Агнии, овдовевшей так рано, пришлось растить детей одной.

Дедушка Василий, которого я никогда не видала, был родом из семьи священнослужителей Адриановских: потомственным батюшкой бы стал, если б не революция! В молодости попал в Красную армию, а может и в Армию ДВР (такая версия тоже была), после окончания гражданской войны стал сельским учителем, так как был грамотным, очень хорошо образованным человеком. Позднее его назначили директором детского дома (и школы) в деревне Луговой. За труд в войну дедушка получил награду. В детдом привозили сирот войны и детей-ленинградцев; детский дом стоял в большом уральском селе. Детей там выхаживали и учили.

Бабушка в Луговом начала учительскую деятельность и там же вышла замуж.

Позднее они переехали в Каменский район, очень спешно переехали, бросив всё нажитое, с 5 народившимися детьми… в деревню Мосино (Мосина).

В Мосинской школе, в каждом из 4 классов сидели ее дети-ученики: Нина, Оля, Вера, Люба, Таня, Злата, Ия, Вася, Слава, Валера. Учились девочки хорошо, все девки получили высшее образование впоследствии, а парни учились на троечки. Из дома – подросших девчат и парней отправляли в техникумы – в 14 лет! Детей! Непостижимо!

На лето в отчий дом в Мосино съезжались старшие дочери, студентки – из Перми и Свердловска. Вместе все садились за большой стол во дворе, ели, пили чай, смеялись, разговаривали.

Вместе же ходили на речку и в лес за грибами, потом дружно чистили грузди и опята во дворе. Помню оцинкованное корыто груздей, как они чудно и резко пахли.

…

Я приезжала в деревню Мосино ежегодно, с раннего детства. Помню, в пять лет иду по длинной-длинющей деревенской улице, И встречный народ говорит: «Это внучка Агнии Ивановны идёт». Бабушку дети любили, и взрослые уважали: еще бы, сельская учительница всех родственников выучила, три деревни! Я ходила гоголем по улице и по школе, когда бабушка брала меня с собой на уроки.

В одной классной комнате сидело сразу 2 класса, и делались разные задания. В каждом классе по 5 человек. Бабушка с каждым классом по отдельной программе занималась, а я рисовала за последней партой. Со мной девочку усадили Галку (мы подружились), родители на работе, ребенка оставить не с кем. Галя оказалась воспитомкой бабы Соф. Баба Ася, Соф, как я ее назвала за худобу и страшноту, работала истопником в школе, топила две печи-голландки, раздавала детям завтраки, прибирала и мыла школу, а также дворничала и сад школьный охраняла. Она из репрессированных, из купеческих барышень была, в лагере отсидела: брела пожилая женщина после отсидки в лагере незнамо куда и Агния Ивановна пригласила ее в школе жить и работать, в 50-е годы эта удивительная дружба случилась. Дети Галку и меня не обижали, – баловали, думаю из-за любви к своей учительнице.

Когда парни, мои дядья, подросли, начали курить и ставить бражку, я не могла оставаться равнодушной к сетованиям бабушки на пороки их. И пролезла в их штаб – амбар, через собачий лаз. Пролезли мы с Галей, с «фершалской дочкой». Мы вылили всю припасенную тремя братовьями бражку на землю – под камень во дворе, а заодно и найденные в амбаре папиросы «Беломор» я искрошила в труху. Вспомнила слова бабушки, что нехорошо курить.

Расплата пришла утром дня следующего. Когда взрослые ушли на работу, и бабушка ушла, младший из братьёв, Валера, десятиклассник, погнался за мной: он настиг меня за огородом и сильно отодрал крапивой по заду и ногам. А бабушка вечером утешала меня тем, что Валерушку, своего любимца, тоже проучила, огрев по спине коромыслом. Но наши действия с Галкой отнюдь не одобрила. Слов ее не помню, но не одобрила.

В Мосино мне жилось привольно – я строила дворцы из камней за деревней вместе с Галей, если она не ходила с мамой пасти бяшек. На говорливой речке Каменке городили мы плотинки, пекли «пирожки» из глины – из ям можно было добыть красную глину в изобилии.

В тихий час мы с бабушкой ложились отдыхать под белый полог, защищающий от комаров, я слушала роман-газету, которую бабушка читала каждый день с продолжением, получая роман-газеты по подписке. Я с тех самых пор подкована по вопросам коллективизации, интернационализма, революции и солидарности пролетариата, но мало что понимаю в любви. Бабушка абзацы про любовь пропускала, говоря «ты еще маленькая – не поймешь», и тихо посмеивалась над смыслом книги, вызывая у меня чувство зависти к миру взрослых тайн, про которые мне даже прочитать нельзя. Порой она уступала моим просьбам и начинала пересказывать то, над чем она смеялась, но получалось совсем непонятно и не смешно. Я рано научилась читать, чтобы всё знать! Баба Ага отвечала на все мои почему, и она же научила меня читать еще до школы. Для чего давала мне толстенную, огромную по моему росту, книгу «Детская энциклопедия». Я ее разбирала по страничкам зимними вечерами на горячущей печке, главу за главой. И в зимние каникулы у бабушки меня отправляли в Мосино!

В энциклопедии интересовали меня больше всего негры африканские и индейцы американские. Бабушка научила меня, также, вязать и гадать на картах. Мы резались с ней в «дурачка» и «душу тянули» длинными-зимними вечерами, когда за окном бушевала вьюга, и волки выли в ельнике за огородом. Лес был совсем рядом. А мы сидели с кошкой в старинном каменном, теплом доме и не боялись волков.