Последний Хранитель Многомирья. Книга вторая. Тайны Долины великантеров

– Уговор! – согласился Лифон. – Только коль так, давайте будете спрашивать, а я отвечать. Иначе могу рассказать не то, что вам узнать хочется.

– Э-э-э, – удержал прищур папуша Вака и вновь незло погрозился, – да ты еще и хитрый муфель. Хотя как бы иначе ты мог проделать такой путь в одиночку? На Радужной горе, слухи ползут, ведмедя-оборотня видали да великантера. В лесах при деревнях и того хлеще – говорят, беглые бесцветные муфли стали сбиваться. Злые да коварные. В нашей-то деревне нет таких. А вот про другие слухи ходют.

– Видал. И они меня видали. Боялся, что заловят. Еле убег. Не злые они. А голодные. Просили поесть, а что у путника поесть? Пусто и в торбе, и в пузе. Так они – торбу, говорят, отдавай. – Лифон подтянул для верности свою плотно набитую бездонную торбу поближе к себе и продолжил: – Но мне не по нутру, когда мою торбу отнять мыслят. Я им гвоздем пригрозил, да и убег.

Вака Элькаш поменялся в лице. Эль почти весь вышел из-под его шкурки, даже хмельные глаза просветлели.

– Правду, значит, говорят. Может, они – как раз те, кто книги ворует да каменья таскает и всякие вещицы ценные? И не оставишь уж на видном месте ничего, ни плошки, ни ложки. Что за времена? Того и гляди, обернешься, а нет твоей вещицы, унес кто-то недобрый. Что за времена! А еще в пивальне муфли трещали, что ведмеди и великантеры между деревнями нашими появились. Видал их?

Лифон замешкался, упершись взглядом в свою торбу, и неуверенно помотал головой.

– Бывало, и я слышал, но не видал. Нигде не видал. Может, оно и хорошо.

– Да уж, – подтвердил хозяин пивальни, – увидать такое, так страшно сказать… А слыхал, в горах морок стал шевелиться да урчать? Толдонят… – и папуша Вака даже надвинулся на муфля, – в горах, где раньше только тихий шум стоял, теперь грохот да рев. У муфлей, что-то слышали, даже жилы да зубы от страха сводило.

Лифон огляделся и тоже придвинулся навстречу.

– Морок ли, не ведаю, но что-то там свирепое. Верно толдонят. Я вот этими ушами и сам слышал, как внутри гор шевелится.

Вака Элькаш аж прикрякнул:

– Каково! Правда, значится. Беда, однако, – и, опрокинув кружку эля в себя, продолжил расспрос: – Скажи, может, и разрушенные деревни видал?

– Разрушенные? Деревни? – переспросил Лифон. Ему не пришлось играть удивление, оно было искренним. – Тьфу ты! Скажете то ж! Кто бы их разрушил? Все деревни стоят. А почему они должны быть разрушенными?

Но папуша Вака словно не хотел слышать ответа или забыл о своем вопросе. Он смотрел, как хлопья бьются в оконное стекло.

– Белоземье, – проговорил Вака, тряхнув бородой. Помолчал, закрыл глаза и продолжил: – Когда был таким же, как и ты, смелым молодым муфлем, я ждал его. Нравилось, что в белоземье можно заниматься тем, на что в теплые дни у тебя нет времени. И еще ходить под этими белыми хлопьями нравилось. Доставал я теплые сапоги, мохнатый кафтан и ходил, ходил. Иной раз уходил очень далеко от деревни, но всегда, как только крыши и осины кривые наши исчезали из видимости, лапы мои слабели и разворачивались вспять. Так я представлял себя странником, но не стал им, – Вака вздохнул и открыл глаза. – А ты стал, смелый муфель.

– Верите, немного в этом радости. Совсем нет ее. Папуша Вака, так отчего деревни должны быть разрушены-то?

– Всякое норны говорят, но то ж норны. Вот и спрашиваю, – Вака Элькаш мрачно улыбнулся и опустил голову. – Хорошо, что не видел. Хорошо. Значит, слухи от норн, и не больше. А папуша Вака не норна. Не будем портить воздух Многомирья болталками дурными. Здесь и повсеместно под чистым небом должна быть только радость.

– А коли радость все ж закончится? Что ж тогда? – вдруг решил поинтересоваться Лифон.

Папуша Вака выпучил глаза, борода и лапы его затряслись, эль из кружки, которую он не донес до рта, начал выплескиваться. Вопрос Лифона словно взорвал воздух, и охмелевший муфель пожалел, что крепкий эль в нем усыпил бдительность. Папуша Вака мог его раскрыть. Лифон ойкнул, но уже было поздно.

– Как закончится радость? – загремел папуша Вака, и кружка громко стукнула о стол. – Ты о чем, муфель?!

Лифон заерзал.

– Тьфу ты, да ну нет! Застращался я сам и вас застращал. И эль, чтоб его… Не то чтобы закончится, а коли станет ее меньше – радости?

– Никогда, – стукнул папуша Вака по столу большим и тяжелым, что камень, кулаком. – Никогда! – стукнул он еще громче и встал во весь рост. – Никогда радости не станет меньше! На то есть я, есть мои Бусля и женушка, есть поля радостецветов. Чтобы исчезла радость, должны исчезнуть все мы. Все, до самого последнего муфля. Не бывать такому! – Испуганный Лифон вжался в скамейку. Папуша Вака залпом опустошил кружку, сел и снова раздобрел. – Как говоришь, эль? Да, эль хорош, но много мы с тобой его попили. Не хотел тебя испугать, смелый муфель. Ну так куда ты идешь, что-то я забыл, ты же мне сказал, да? Домой, наверное? Где у тебя дом?

– У меня нет дома, – вздохнул Лифон и посмотрел в окно. Белые хлопья превратились в завесу. Они уже не разделялись, они закрыли все, как шторка с той стороны стекла.

Шкурка папуши Ваки изменила цвет, он почувствовал себя виноватым в том, что напугал и без того несчастного муфля. Его голос стал тише и мягче:

– Такого не бывает. Дом есть у всех. Ты из какой деревни?

– Из деревни Больших пней, – Лифон решил, что переполнившийся элем старый муфель безопасен, и можно не врать.

– Как же далеко тебе идти туда…

– Я не иду туда. Я просто иду, – потупил глаза Лифон.

– Ты кем-то обижен, муфель-странник. Ты обижен, но у тебя есть дом. Иди домой. Негоже доброму муфлю бродить в белоземье. Дома тебя ждет теплая печка, мягкая кроватка и горячие пирожки. Моя женушка очень делает вкусные пирожки. Утром попробуешь. А твоя женушка? У тебя есть женушка?

Лифон отрицательно помотал головой.

– А прелестная муфлишка, которой ты уже подарил любоцвет, есть?

Лифон снова помотал головой.

– Кхм-хм, нехорошо, неправильно. Ты же взрослый муфель, кхм-хм, – крякнул папуша Вака.

– Не больно-то и надо. Я странник без дома, а странника без дома разве можно полюбить?

– Ну уж тогда мамуша есть? И что, она вкусно готовит?

– Нет семьи у меня. И мамуши нет, и папуши нет. Никого. Один я.

– Совсем один? Так не бывает. Кто-то у тебя есть, просто сейчас загляни в свою душеньку, которая замерзла, кто смотрит оттуда на тебя?

Лифон не задумался ни на секунду, ведь кроме названного братиши, некому было на него смотреть. Именно его взгляд мешал ему и не позволял столько раз полнить список темных делишек. Именно он, согревая дружбой, вел его через леса, горы и деревни.

– Иди домой, муфель-странник. Там всегда ждут, даже тогда, когда ждать некому. Тогда ждут стены.

– Спасибо, папуша Вака, я вспомнил, кто меня ждет. Я возвращаюсь туда.

Глава 3. Деревня Кривой осины

Большой глиф летел невысоко. Хранитель намеренно сдерживал птицу, что, минуя Радужные горы, пролетала над широкими полысевшими пролесками, над покрытыми льдом озерами. Над сбившимися тесными кучками пирамидальными невысокими горами, что стоят веками, прижавшись каменной щекой к каменной щеке. Их молчаливыми тесными «собраниями» испещрено все Многомирье. Они знаменуют места силы и держат внутри своих горных стен тайны, неведомые порой даже верховному мудрецу. Эти горные сборища разделяют миры, территории и деревни.

Деревни мелькали внизу, под крылами большого глифа, как круглые, окаймленные полями заснувших радостецветов коврики на гиганском белом поле Многомирья. Жилища тесно жались друг к другу, согреваясь. Струйки дымов из печных труб извивались, переплетались и перешептывались.

Шумные и яркие во времена цветолетья, муфликовые поселения взяли в плен белые хлопья и закрыли все собой. Даже самая красочная деревня Песка и глины сдалась в снежный плен.

Белые хлопья погасили все звуки, сменив бурление, суету и колготню сверкающей царственной тишиной. В былые облеты эта тишина баюкала огромное сердце мудреца. Но отныне внутри Хранителя не было спокойствия.

Отныне эта тишина была тишиной грозной. Тишиной мертвой. Большой глиф тоже ее чувствовал. Он крокотал и мотал всеми тремя головами, словно выискивал там, на земле, виновника или виновницу своей тревоги.

– Неспроста крокочешь, мой верный глиф. Что не по нраву тебе? – спросил Хранитель и потрепал перья на шее своей исполинской птицы, словно та могла ему ответить.

Возможно, большой глиф рассказал бы своему наезднику, что он чует морок, который вернулся и окутал, как и белоземье, все небо, всю землю и все, что между небом и землей. Что ему не по птичьей душе эти перемены. Но глифы не умеют говорить, даже если они большие глифы. Оттого все три головы оглянулись на седока и фыркнули, обдав старого мудреца холодным паром.

– Не фырчи, старик, – понимающе погладил Хранитель птицу. – Хоть и беспомощен твой Хранитель, но не бесчувственен. Тоже чую. Нам нужно найти. Норны говорят много, но все не по делу. Муфли идут с печалями и бедами один за другим.