Девочка в клетчатом платке

Парень долго читал и разобрал одну фразу:

– Зима пришла!

– Может, зима прошла? – удивилась Нина Сергеевна.

Парень снова заглянул в тетрадку:

– Нет. У меня зима пришла.

И Коля Будкин начал рассказывать, иногда подглядывая в свою запись:

– Небо безбро… безбло… безбоблачное! Небо как будто радуется на солнышке, взбрыкивая своей голубизной. На картине художник изобразил половину дома. Половина у него желтая. Деревья синие, а тени от них зеленые. Нет, наоборот, – поправился Коля, сверившись с тетрадкой.

– Иллюстрация в учебнике отвратительная, – сказала, поглядев в конец книжки, Нина Сергеевна. – Что-то серо-буро-малиновое.

Коля Будкин принял это как поддержку и продолжил увереннее, постепенно увлекаясь собственным рассказом:

– Большой редкостью на картинах художника есть живые существа. На этом произведении он показал нам одинокую лошадь. Хозяин положил сено, но пока он его не ест. На дороге снег коричневый, наверное, на ней были люди. В сугробах тоже видны следы человека. Снег тает. Положенные на нем кучи уменьшаются. Все это сопровождается дутием ветра и звуком падающих капель. Таким образом, автор дает нам возможность услышать звучание природы и даже почувствовать ее запах! – закончил свою речь Коля Будкин.

Нина Сергеевна приложила к нижней части лица раскрытый учебник, так что мне и Коле Будкину были видны только ее глаза.

– Это потрясающе! – сказала наконец, отняв учебник от лица, учительница.

Коля Будкин широко улыбнулся:

– Мама говорит, что Антонина Михайловна ко мне придирается! А я умный и достоин быть отличником! Мне пятерка?

– Это потрясающе! Коля Будкин! Тебе дана редкая возможность!

Коля улыбнулся еще шире.

– Ты – житель Санкт-Петербурга! Ты можешь хоть каждый день посещать Эрмитаж, Русский музей – притом бесплатно, потому что ты еще школьник!

Улыбка двоечника начала потихоньку таять, как левитановский снег.

– Ты можешь на метро или автобусе доехать до картин, увидеть которые мечтают миллионы людей – копят на это деньги и стремятся сюда за тысячи километров! А ты, Коля Будкин, ты… Ты – мальчик, который напрасно живет в Санкт-Петербурге!

– Ничего не напрасно, – уверенно сказал Будкин. – Я в аквапарк хожу. Каждое воскресенье. И в парк, где машинки и карусели. А это чево это у вас? – Он показал на тему, написанную Ниной Сергеевной на доске для нашего шестого класса. – Гы-гы. Вий? Я по телику видел. – Выходя из кабинета, Будкин подмигнул мне: – Тоже сочинение? Вурдалаки на Волге? На столе у училки лежит.

Я зашел, по пути машинально перечитав тему на доске: «Сочетание реалистического и мистического в повести Н. В. Гоголя „Вий“». И подумал, что наша Нина Сергеевна, как Андрей Владимирович в художке, часто идет против правил. Вот «Вия» в школьной программе нет, а она с нами читает. Директорша тоже ее небось ругает, как нашего А. В. – Наталия Степановна.

Я выступаю в трамвае

– Ох, Дима! – воскликнула Нина Сергеевна. – А у меня на тебя совсем времени не осталось! Нужно внучку из садика забирать! Ты прости меня. Что же нам с тобой делать?

– Я знаю о «Бурлаках»! – сказал я. – Вы понимаете – проблема как раз в том, что я слишком много знаю о «Бурлаках»! И о Репине тоже! А сочинение… Мой учитель в художке, Андрей Владимирович, – он говорит, что писать сочинения о картинах нельзя! Недопустимо! Это просто не получится – передать в словах мысль художника. Поэтому – вы замечали? – экскурсоводы в музеях всегда говорят о картине не то, что ты о ней чувствуешь. И наоборот, кстати, тоже – никогда нельзя точно нарисовать то, что описано словами.

– Парадокс. Неожиданный. В чем-то я с вашим Андреем Владимировичем согласна. Но словесное описание картины развивает речь.

– Оно развивает неправду.

– Дима, ты упрямый человек. Как же ты собираешься доказать мне, что знаешь все о «Бурлаках» и Репине, если не хочешь писать сочинение?

– Давайте я вас до дома провожу? А по дороге всё-всё расскажу! И поднесу вашу сумку заодно! Вон у вас сколько тетрадок! Наши да еще из начальной школы!

– До моего дома двадцать минут на трамвае.

– А у меня сегодня художки нет. Я не тороплюсь!

– Надеюсь, ты понимаешь, что твоя доброта не спасет тебя от потенциальной третьей двойки за «Бурлаков»?

– Не беспокойтесь! Я понимаю.

Я взял ее сумку с тетрадками, и мы пошли к трамвайной остановке.

– Мне нравятся трамваи, – сказал я. – Они похожи на маленькие поезда. А поезд – это путешествие. А путешествие всегда веселое.

– Петербургские трамваи – часть истории нашего города. А история – вещь не всегда веселая, – откликнулась Нина Сергеевна. – До войны моя мама жила вот в том доме, – она показала на старый серенький трехэтажный дом через дорогу. – В сорок первом маме было четыре года. Мамочка шла со старшей сестрой вот по этой стороне улицы, когда началась бомбежка. Трамвайные пути переходил какой-то мужчина. Осколком бомбы ему оторвало голову. А он пару шагов еще шел. Без головы. Потом упал. И кровь хлестала на рельсы. Мамочка это очень хорошо запомнила. Это страшно. Но это поколение – детей блокады – удивительно мудро и оптимистично. Они ценят и любят жизнь. У нас на даче всегда жили какие-то животные: белка, подраненная собакой, ворона со сломанным крылом, бессчетное число брошенных котят. Мамочка не любит из всех живых существ только одних: бабочек-капустниц. Это были главные враги блокадников. Они сжирали капусту, которую ленинградские дети высаживали весной прямо на городских улицах, на клочках земли. Вот здесь, – она показала на деревья у трамвайной остановки, – был в блокаду мамин огородик. Мама со старшими сестрами сажала тут капусту, лук, петрушку и укроп. Этих двух ее сестер уже нет в живых. Умерли после войны. От скарлатины. Тогда дети умирали от скарлатины. Теперь забыли про эту болезнь. Есть прививки. Теперь о многом забыли… – Нина Сергеевна задумалась.

– Вы с нами всегда говорите как со взрослыми! – сказал я, потрясенный. – И на уроках тоже. Это так здо?рово, честное слово! Так только еще Андрей Владимирович с нами говорит. Тот учитель из художки. Все другие учителя… и наши родители тоже – они думают, что мы маленькие. Мамы вообще будто сговорились считать нас вечными шестилетками, которые пропадут, если выйдут самостоятельно за порог дома! А ведь это не так. Мы давно уже взрослые! И всё понимаем!!!

– Однако, мы сели в трамвай. У тебя есть двадцать минут убедить меня, что ты взрослый. Что же ты хотел рассказать мне о Репине?

После ее рассказа о блокаде трудно было взять и сразу перейти к Репину. Но я вдруг понял, что здесь есть что-то общее.

– Вот вы сказали про оптимизм. И про любовь к жизни. А Репин – он таким и был! Когда ему стало семьдесят лет, у него отнялась правая рука. И тогда он научился рисовать левой рукой. Придумал, как держать палитру: скрепил доску для красок ремнями и перебросил ее через шею. И написал собственный портрет – портрет немощного старика. Но это потом… А сначала… сначала ему было двадцать четыре года. И он написал свою первую серьезную картину. Это были – «Бурлаки на Волге»!

Нет! Можно я с начала начну? Сначала было его детство! Детство – это же очень важно! Важно, кто твои родители и откуда ты взял то, что в тебе стало!

– Да, это важно, – подтвердила Нина Сергеевна.

– Так вот. Отец Репина был солдат, который после окончания службы начал торговать лошадьми. Мама Репина была грамотной, много читала своим детям и организовала школу для крестьянских ребят. Как-то к ним в дом приехал двоюродный брат Репина и привез акварельные краски. С этого момента жизнь Репина изменилась навсегда. Можно я прочитаю в Интернете? Там очень важно, а я не помню наизусть!

– Прочитай, – сказала Нина Сергеевна.

Пока я открывал страницу в телефоне, заметил, что некоторые из сидящих вокруг людей слегка повернулись и слушают.

– Вот! «Как вспоминал впоследствии сам художник, его жизнь изменилась в тот момент, когда он увидел „оживление“ арбуза: черно-белая картинка, размещенная в детской азбуке, внезапно обрела яркость и сочность». Репин пишет: «Чтобы меня утешить, Трофим оставил мне свои краски, и с этих пор я так впился в красочки, прильнув к столу, что меня едва отрывали для обеда и срамили, что я совсем сделался мокрый, как мышь, от усердия и одурел со своими красочками за эти дни». Вы понимаете?! Это были дни, когда в Репине родился художник!!!

– Я понимаю, – сказала Нина Сергеевна.

– Ну а потом… Он учился у одного мастера. Иконописца. И прослыл талантом. В шестнадцать лет он ушел из дома. В иконописную… – я подглядел в Интернете, – артель. Бригада такая. Они ездили по городам и писали иконы на заказ. И однажды работали около города… – я опять подглядел, – Острогожска. Это городок, в котором гордились своим знаменитым земляком – Иваном Крамским.

– Незнакомка, – сказала сидящая впереди нас с Ниной Сергеевной старушка.

– Что, извините? – спросил я.

– Крамской. «Незнакомка». У меня дома висит репродукция, – важно пояснила старушка. – Мой супруг считает, что эта прелестная дама похожа на меня.