Крысоголовые

Крысоголовые
Светлана Николаевна Куксина

Повесть-фэнтези о нашествии крысоголовых на город. На борьбу с ними встают люди с необычными способностями и побеждают.

У посвятивших себя наживе нет биографии.

О них можно написать лишь даты рождения и смерти.

Вальтер Скотт

Моя бабушка была ведуньей. Именно так.

Она ведала, знала очень многое из того, что обычные люди просто обязаны были знать, но почему-то не знали или не хотели узнавать, упорно проходя мимо этих, по-моему, крайне необходимых в жизни каждого человека познаний.

Проходили годами. Десятилетиями. Веками.

Спотыкались на ровном месте, наступали на одни и те же грабли, но оставались глухи и слепы ко всему, что не касалось лично их; не видели, не чувствовали и не понимали мира, в котором жили.

Семьи рушились, род обрывался, люди не жили, а мучились, но никто не задавался вопросом, почему так происходит, никто не останавливался в раздумье.

Все неслись по жизни, как запряжённые и потерявшие кучера кони, до тех пор, пока пена не повалит изо рта и не забьются в агонии.

И лишь на смертном одре доходило до некоторых, что надо бы как-то иначе пройти по жизни, но – увы… Поздно…

Жизнь не упражнение по чистописанию: не начнёшь новую тетрадку, и из старой листы не выдерешь, не перепишешь заново, как бы ни хотелось, как бы ни мечталось в свой последний час.

Болезни одолевали людей и сводили в могилу раньше времени. От многочисленных лекарств польза была. Тем, кто их производил. И не только лекарства, но и их подделки. Эти давали прибыли ещё больше.

В аптеки бегали стар и млад, несли свои кровные безропотно и покорно, словно совсем забыли немудрёную истину: за деньги здоровье не купишь.

От «левой» водки и такого же табака жирели отдельные индивидуумы, сводя массы в ад раньше времени. Но пресловутые представители народа, как крысы за дудочкой, шли и шли в табачные ларьки и в магазины, торгующие спиртным, травились добровольно и совершенно сознательно изо дня в день, совершенно не задумываясь над тем, какую ценность имеет жизнь вообще и их собственная – в частности.

В аду (но уже на поверхности земли) делались состояния, густо замешанные на крови. Чужой.

Но чужой крови не бывает. Она вся человеческая. И дети кровопийц, если не становились добычей близнецов собственных предков, вели жизнь унылую и убогую, которой ни один бомж не позавидует.

Апокалипсис ждали, предрекали, не замечая, что он давно наступил, ибо жаба душила человечество с каждым днём всё сильнее. От самых низов и до самых верхов. И несть числа было её жертвам.

С удавкой на шее кое-как переползли земляне в третье тысячелетие от Рождества Христова.

Ни благородства и чести, ни добра и отзывчивости, ни радости, ни счастья не добавил столь солидный возраст человечеству.

Скорее наоборот…

В душах – сплошное запустение, лень и уныние. Паутина не только по углам, а везде и всюду.

В очерствевших сердцах – лишь шуршание купюр (посчитаем, досточтимые кроты).

В глазах – подозрение и жадность.

В природе – катаклизмы.

Дожили.

Но моя бабушка была ведуньей.

К ста годам у неё было сорок два потомка. Дети, внуки, правнуки, праправнуки. А ещё – несгибаемый стержень внутри и умение слышать людей.

Умение слышать других… Это уже немало…

Но ведь есть ещё и умение помогать. Помогать ненавязчиво, спокойно, доброжелательно… Не всем дано, но моя бабушка владела этим искусством в совершенстве.

А я была счастливой внучкой. Долгие годы, которые не могли пройти бесследно. Мне было уже далеко за пятьдесят, а у меня всё ещё была бабушка. Любимая. Единственная. Неповторимая.

Ах, если бы люди догадывались, как на самом деле всем нужны добрые и мудрые бабушки! Какой это клад! Если бы ценили?!..

С самого детства я слышала, что похожа на свою бабушку и лицом, и характером; и мне приятно было это слышать.

Я радовалась, что похожа на неё внешне, копировала её походку и мимику, смотрела на мир её глазами. Я любила бывать в её маленькой аккуратной квартирке и по молодости лет не замечала, что бабушка ненавязчиво передаёт мне свои знания с самого раннего детства, то играя со мной, то разговаривая, как со взрослой, на равных, то давая мелкие поручения, выполняя которые я поневоле запоминала новое без труда и особых усилий с моей стороны. Так, играючи, я и переняла массу всего необычного, что умела моя бабулька и чего не умело абсолютное большинство людей вокруг.

Бабушка была мудрой женщиной и знала, что лишних знаний и умений в жизни не бывает, а праздность, ничегонеделание – самый худший из пороков. В пустой голове не только ветер гуляет, туда может залететь всё, что угодно.

Я не замечала, что уже с самого раннего детства отличалась от абсолютного большинства детей. Мама моя сначала пыталась протестовать, но бабушка победила.

Я научилась слышать деревья, цветы и даже камни и воду, понимать животных и с одного взгляда определять, что за человек передо мной: хороший он или плохой, здоров или болен (и даже чем болен), чем он дышит и о чём думает в тот момент, когда я на него смотрю.

Я могла предугадать события, помочь человеку избавиться от болезни и не видела в этом ничего необычного. Я была уверена, что все люди могут то же самое. И все они похожи на меня. И на мою бабушку.

Увы. Много лет прошло, пока я поняла, что это не так. А когда поняла…

Я оторопела и растерялась.

– Люди разные, – спокойно, со своей неповторимой напевной интонацией сказала бабушка, отметая мою растерянность уже самой этой интонацией. – Ты их не суди. Кому можешь – помоги. Не хочется – себя не заставляй. Не трать силы на подонков. Считай, что их просто на свете нет. Не усиливай их даже мыслями, а тем более словом. Никогда не думай о плохом. Плохое надо просто исправлять. Чего о нём думать?!

Мы сидели на нашем небольшом, далеко не новом, но удобном диване рядышком и лущили фасоль. (У бабушки была небольшая дачка, где она до сих пор выращивала фрукты, цветы, зелень и овощи, и делала это с удовольствием и с молодой сноровкой.) Я обожала такие минуты. Руки заняты делом, а голова свободна, и можно говорить и думать о чём угодно: можно фантазировать, рассуждать вслух и знать, что тебя никто не перебьёт, не высмеет и всё будет понято правильно.

Я с праведным возмущением рассказывала бабушке о пронырливом коллеге, который по головам пройдёт, утопит кого угодно, лишь бы самому выплыть и кусок пожирнее урвать. Что ни день, то кому-нибудь подлянку устроит. И потом разговаривает со всеми без всякого смущения: на моей памяти он ни разу не покраснел и не смутился, ни разу не испытал неловкости в тот момент, когда его уличали в очередном неблаговидном поступке. В общем – ни стыда у человека, ни совести.

Есть такие люди. Бульдозером пройдутся по ближним и дальним в погоне за прибылью. Сметут всех, кто будет стоять на пути, в погоне за эфемерным выигрышем. Асфальтовым катком прикатают.

– Будь борцом, – спокойно продолжила бабушка, ни словом, ни жестом не реагируя на мои трепыхания и треволнения. – Борись, помогая слабым и незаслуженно обиженным. И их заставляй барахтаться. Не разрешай им сдаваться. Нахлебников да захребетников плодить тоже негоже. На спину да на шею себе никого не сажай. Кто ходить разучился, пусть ползёт, пока снова ноги не окрепнут. Каждый получит в конце концов то, что заслужит. Жизнь – штука загадочная. На диване её всю не пролежишь, шашкой поминутно махать тоже не стоит, а голову клонить ни перед кем нельзя. Все мы под Богом ходим. И все перед ним равны. Так что держи голову высоко, совесть береги чистой, род не марай, зла людям не делай. Остальное приложится.

– Ах, бабуля, – вздохнула я. – Посмотри, что с людьми делается. Не только за миллионы убивают, за паршивую автомагнитолу могут человека жизни лишить. За огурец украденный. За кастрюлю. А воруют как?! Особенно те, кто у власти. Взятки хапают, как будто в преисподнюю с собой собираются вагон денег прихватить. А ты про Бога. Нет его давно в людских душах. Даже намёка на него нет. Свечку в храме ещё поставят, а про Бога в душе давно забыли.

– Забыли, – согласилась бабушка, сохраняя всё то же олимпийское спокойствие, – но не все. Тот, кто рот пошире разинул и кусает пожаднее, не обязательно проглотит откушенное. Многие подавятся. Детей и внуков будущего лишат. А себя уже жизни лишили. Потому что вечно под конвоем, то бишь, под охраной ходят, машины бронированные заказывают и всегда трясутся за существование своё дрянное. А дальше… дальше у них всё только хуже.

А для меня…

Для меня жизнь была всегда радостной.