Жернова судьбы

В общем, как решили опекуны, наблюдавшие за молодыми людьми, дело было слажено, оставалось только договориться с матерью жениха о дате венчания, с коей целью Николай Пантелеймонович и устроился за бюро, предварительно потребовав бумаги и свежих чернил.

– Вот, дорогие мои, – тем временем говорила Наталья Николаевна Ваньке и Пульхерии в гостиной, где они пили ароматный свежесваренный кофий, преставимся мы с Николаем Пантелеймоновичем – всё ваше будет! И нет-то у нас ничего, – улыбнулась она, – но и то, что есть, вам отпишем, голубчики! Детками Бог-от не наградил, зато Пусеньку послал и тебя, Саша…

При этих словах у Ваньки внутри всё похолодело: на него вдруг с новой силой обрушились обстоятельства, в силу которых он здесь оказался.

«Что же я наделал?! Почему не открылся этим добрым людям?… – с тоской подумал он. – Как замечательно они ко мне отнеслись, и что будет потом, когда они узнают, кто я… Кто!…»

– Сашенька, ты не грусти, – по-своему истолковала Наталья Николаевна внезапное молчание Ваньки.– Мы ни о чём не жалеем, жизнь прожили хорошо, честно! Хотелось бы на ваших деточек порадоваться успеть, так что…– она с улыбкой погрозила пальцем, – не тяните!

Пульхерия опять закраснелась, как ясная зорька, Ванька невесело улыбнулся.

– Ну вот, готово! – бодрым шагом вышел Николай Пантелеймонович, размахивая запечатанным письмом. – Передай матушке, пусть решит и отпишется нам! Приветы наши не забудь да всё, что хозяюшка моя приготовила для Елизаветы Владимировны, тоже!

– Что вы, зачем вам лишнее беспокойство! – начал протестовать Ванька, но быстро осёкся под строгим взглядом Натальи Николаевны.

– А это уж мы сами решим, беспокоиться нам или нет! Ты уж, сынок, не обессудь!

Так Ванька ушёл в гостиницу, сопровождаемый мальчиком, нёсшим кульки, корзинки и свёртки. Добрые хозяева хотели, чтоб он непременно переночевал у них, но юноша наотрез отказался, памятуя о том, что ему ещё барина своего выискивать в большом городе, а может, и спасать.

– Отстань от меня, отстань!!! Пошёл вон! – Саша брыкался, изо всех сил отталкивая Ваньку, который под мышки пытался вытащить его из дома терпимости, куда молодой барин отправился незамедлительно по выходе с постоялого двора и где весьма весело проводил время, пока Ванька устраивал его судьбу.

– Мин херц, пойдёмте, уж рассвет скоро, надо домой собираться, ваша матушка вас ждёт! – уговаривал его слуга, одновременно уклоняясь от неприцельных, но сильных ударов Саши. Пару раз ему всё-таки попало леща, и повторять не хотелось.

– Пошёл вон, смерд, я сказал! – Саша брыкнул ногой и задел колено своего слуги. Ванька сморщился от боли и испытал сильнейшее желание хорошенько тряхнуть барина и дать ему тумака для скорости, но вместо этого продолжил уговоры. Девки, свесившиеся из окон, с любопытством наблюдали за происходящим, смеялись не то над барином, не то над его слугой и давали Ваньке советы:

– А ты его волоком тащи, волоком!

– Да брось его тут! Протрезвеет – сам дойдёт!

– Мордой в бочку надо – вон она стоит! Мигом в себя придёт!

А одна или две, самые развязные, хихикали и завлекали Ваньку к себе, обещая бесплатное диво дивное и чудо чудное за доставленное развлечение. Парень не отвечал на подначки и даже не глядел в их сторону, продолжая вытаскивать почти бесчувственное, но усердно сопротивлявшееся тело.

– Мин херц, матушка ждёт! – вконец отчаявшись, рявкнул он на ухо своему барину. Саша встрепенулся и неровной, но быстрой походкой направился к воротам, увлекая за собой Ваньку.

– Идём! – невнятно сказал он. – Матушка ждёт! Надо идти!

В трактире Саша уже не буянил, завалился на кровать и сразу захрапел, распространяя пары алкоголя. Ночью ему стало худо, и Ванька бегал то с тазиком, то с квасом, то с полотенцами мокрыми, коими надо было охладить пылающий лоб изрядно перебравшего страдальца, а перед внутренним взором неотступно стояла Пульхерия, мило улыбаясь и заправляя за маленькое ушко пшеничные пряди волос. Лишь под утро ему удалось ненадолго заснуть.

Обратная дорога показалась намного короче: то ли мысли о Пульхерии отвлекали, то ли тревога, снедавшая его по пути к Ковалевским, исчезла, но часы промчались незаметно, и вот уже они стоят перед Елизаветой Владимировной и Саша отвечает, что согласен на свадьбу. Что тут началось! Слёзы радости, объятия, поцелуи и, конечно же, угощение. Дворня с ног сбилась, выполняя бесконечные хозяйские распоряжения.

Выждав некоторое время, видя, что барин в добром расположении духа, вызванном лёгким винным напитком, мастерски приготовленным ключницей, Ванька всё-таки решился задать мучивший его вопрос…

– Мин херц… – он осторожно снял с барина кафтан и подал ночную сорочку.

– Чего тебе?

– Я спросить бы хотел, если ваша милость позволит…

– Ммм?

– Как же всё-таки с венчанием? Ведь, чай, не слепая она, Пульхерия Ивановна-то… Поймёт, что обманули мы её… не по-людски это, не по-божески…

– Ты меня учить вздумал?! – с угрозой в голосе спросил Саша, глядя на молочного брата в зеркало.

– Нет, мин херц, как я могу…

– Именно. Не можешь. Знай своё место, холоп. Как я сказал, так и будет! И повторять боле не намерен! А если ты ещё хоть раз, – он резко обернулся к Ваньке, – хоть разъединый разик заговоришь об этом или вякнешь где-нибудь… я твой поганый язык свиньям скормлю, понял?!

Сашины черты лица исказились и обезобразились от злости, он буравил Ваньку взглядом, а тот стоял ни жив ни мёртв, видя хозяина в исступлении.

– Не гневайтесь, Александр Андреич, ваша милость, бес меня попутал, – быстро заговорил он, слегка отступив назад, чтоб избежать очередной оплеухи. – Дурак я, ваша милость, пороть меня надо за глупый язык! Бейте!

Ванька покорно склонился перед хозяином, и тот опустил руку, занесённую было для удара.

– Ладно, снимай сапоги, да поживее, спать я хочу.

Саша мгновенно захрапел, а вот слуге его не спалось: тяжесть на сердце и невесёлые думы о том, как он стал причиной будущих страданий ни в чём не повинной девушки, не дали сомкнуть глаз…

***

– Ванька, Ванька! Да где ты, чёрт такой?! – кричал Саша, стоя во главе свадебного поезда. – Вина принеси!!

– Вот, мин херц, несу! – разряженный Ванька поднёс жениху стакан с вином. Тот одним махом выпил, стакан удальски кинул за плечо, чуть не попав в дворовую девку.

– Всё, поехали, пора! Поскорее закончим, – скривившись, бросил Саша.

Свадебный поезд, богато разукрашенный лентами, цветами, разноцветными подзорами и вышитыми полотенцами, двинулся со двора под радостный перезвон колокольчиков и бубенцов, возвещавших о прибытии жениха. Сам жених, мрачнее тучи, ехал на вороном красавце. Ванька, которого обязали выполнять роль дружки, скакал чуть позади. Неправильно это было: крепостного делать дружкой жениха, да в этой свадьбе много было неправильного: и помолвки как таковой не было, и свадьба не осенью игралась, а в июле, и родители невесты давно опочили, и забирали девушку не из родительского дома, а из дома Елены Власьевны Козихиной, старинной подруги Елизаветы Владимировны. Впрочем, кому какое дело до соблюдения всех этих обычаев да суеверий? – справедливо рассудила Зарецкая, главное, чтобы молодые были счастливы да поскорее обзавелись детишками, а уж что там людская молва да сплетни…Всю жизнь на них внимания не обращала и сейчас не стоят они того.

Пульхерия сидела в богатой гостиной в состоянии трепетного ожидания… все несколько недель до свадьбы она мечтала, представляя идиллию будущей совместной жизни с Александром Андреичем, который поразил её своей скромностью, утончёнными манерами, а главное, умением слагать вирши… Мой Сумароков – заливаясь краской, мысленно называла она его. Нервничая, Пульхерия не могла и маковой росинки проглотить, чем немало огорчала горячо любящих её опекунов, она похудела, глаза стали ещё больше и светились радостью и ожиданием будущих чудес.

И хоть рядом с ней не было подружек, а убирали и украшали её крепостные девушки Елены Власьевны, ничто не могло испортить Пульхерии праздничного тревожного предвкушения.

– Ну что, голубушка, готова? – ласково спросила её пожилая дама и погладила по голове.

Девушка подняла огромные голубые глаза, в которых блестели слёзы, и кивнула:

– Вот не могу понять, Елена Власьевна, отчего на сердце тяжесть какая-то, томится оно и плакать хочет? Ведь люблю я его, желанного, мил он мне, а слёзы так и просятся… – шмыгнула она.

– А это, милушка моя, ты с девичьей волей своей прощаешься, – улыбнулась та, – женская доля – она от мужа зависит, сложится – не сложится – всё как Богу и мужу угодно будет. В родном-от доме совсем не так, там ты птичкой свободной пела, а теперь придётся мужа слушаться.

– Александр Андреич хороший! – сдвинула брови Пульхерия.

– А я и не говорю, что плохой! Просто всё будет иначе, не так, как ты привыкла. И матушке его постарайся понравиться, она дама строгая, властная, но добрая, сына любит безумно, двоих первеньких-то они с Андрюшей похоронили… Саша – её единственная отрада в жизни, да… – женщина помолчала. – Если увидит, что ты сына её любишь – души в тебе чаять не будет! И внуков поскорее роди!

Пульхерия покраснела, даже ушки её запламенели:

– Это уж как Бог даст…