Резиновое сердце

Я молчал.

– Давай поговорим как мужчина с мужчиной, – продолжил он. – Посмотри на меня.

Я приподнял голову.

– Ты влюбился в неё?

Вопрос поверг меня в шок.

– Ты что думаешь, твой отец, этот старый пердун, ничего не соображает? Может, я и стар (они поздно родили меня, и тогда папе было пятьдесят восемь, а маме – пятьдесят шесть), но прекрасно помню, как был молодым… Тогда я влюблялся во всё, что имело хоть какое-то отношение к женскому полу. Но ты не ответил мне; ты любишь её?

– Кого?

– Не надо делать из меня дурака! Достаточно посмотреть на твои пятёрки по литературе, и всё станет ясно – твою учительницу!

– Зачем мне это надо?

– Откуда я знаю? Может, она невероятно хороша собой? Может, у неё чудный голос или ещё там что? Это ты мне скажи!

– Я не знаю…

– Не знаешь что? Любишь или нет?

– Папа, я люблю литературу!

– Сколько я помню, у тебя всегда была склонность к точным наукам, а сейчас внезапно – литература! С чего бы это?

– Пап, ты об этом хотел поговорить со мной?

Мой вопрос заставил отца замолчать, и я понял, что только навредил себе: он опять начал закипать.

– Моего отца – твоего деда, – медленно начал он. – До двадцати лет пороли розгами, и после порки он кланялся своему отцу – твоему прадеду – в ноги и благодарил за науку. С тех пор прошло не так уж много лет, сынок, и в психологии отцов не многое изменилось!

– Так ты хочешь поговорить со мной или просто выпороть? – упрямо спросил я.

– Я с превеликим удовольствием, – он захватил мою чёлку и запрокинул мне голову назад, глядя сверху вниз, – оттрепал бы тебя, как нашкодившего щенка, но боюсь, это бесполезно. Слишком хорошо помню себя в молодости. Но и оставить тебя без наказания не могу.

– Плохие оценки бывают у всех! Не делайте из мухи слона! Я постараюсь исправить…

Рука отца сжалась сильнее.

– Ты не постараешься, ты исправишь все двойки и тройки, – раздельно произнёс он. – Сроку тебе – две недели – вполне достаточно! После школы сразу идёшь домой – я лично буду за этим следить – и садишься за учебники! Вечером показываешь мне всё, что сделал. Никакого компьютера и телевизора, никаких прогулок, и давай-ка мне свой телефон!

– Но папа! – я попытался возразить.

– Если через две недели не будет результата, обещаю, я тебя выпорю! Не посмотрю, что тебе уже восемнадцать! И учти: я ничего не сказал про твой внешний вид. Пока!

Я положил телефон в протянутую ладонь, и отец вышел из моей комнаты, прикрыв дверь. Я рухнул на кровать:

– Вот попал!

Завтра было воскресенье, поэтому я мог спокойно полежать и поразмыслить над сложившейся ситуацией. Мой отец – человек твёрдых принципов, всего в своей жизни он добился сам. Он хочет, чтобы я поступил в институт без его помощи, хотя ему стоит только пальцем пошевелить – и меня зачислят с радостью в любой вуз города. Но он так делать не будет. Ни-ког-да! Точка. И он всегда держит своё слово, то есть угрозу насчёт тотального контроля и порки он выполнит, можно не сомневаться.

– Не хочу! – сказал я и вдруг кое-что вспомнил: у меня в мобильнике было полным-полно фотографий Арины, было даже видео! Если отец решит проверить мой телефон, то его сомнения превратятся в уверенность, и тогда плохо мне будет! Сейчас – это цветочки, ягодки будут потом…

– Надо забрать телефон и скинуть фотки на комп, – решил я.

– Скажите, а ваша учительница, Арина Марковна, догадывалась о ваших чувствах?

– Думаю, она не просто догадывалась – знала, как знали и все мои одноклассники. Разве можно в восемнадцать лет что-то скрыть? Я, конечно, не афишировал, но это было и так ясно: я знал ответы на все вопросы, первым поднимал руку, последним сдавал сочинения, краснел, когда она обращалась ко мне с пустячной просьбой, например, стереть с доски, помогал донести тетради до учительской… Мало того – я разузнал, где она живёт, и дежурил под её окнами, словом, всё своё время посвящал не учёбе, а наблюдениям. Осёл да и только!

Один раз у меня даже был конфликт с одноклассником…

– Неужели?

– Да. Мы были в столовой; он начал говорить какие-то сальности об Арине, я попросил его заткнуться, но он продолжил прохаживаться на её счёт, приплёл и меня, ну, я и ответил ему тем же. Он выплеснул свой компот мне на брюки, я свой – ему в лицо, он швырнул в меня стаканом и разбил мне губы, а я собирался его прикончить… Если бы не подскочила стрекоза, так и случилось бы, наверное. Родителям, кстати, и об этом рассказали.

Словом, не до учёбы мне было, понимаете? Я любить хотел, а все лезли ко мне с какими-то оценками, заданиями…

– А как в дальнейшем развивались ваши отношения с Ариной Марковной?

– Да как бы они ни развивались! Мне всего было бы недостаточно. Мне нужна была она, целиком и полностью, в моё владение, но и тогда я не был бы счастлив. Это я сейчас понимаю, что абсолютного, совершенного счастья нет, оно весьма недолговечно… А в то время я мечтал о такой малости, о крупице счастья: обнять, взять за руку… поцелуй казался пределом мечтаний! Но было сильнейшее табу: она – учитель, я – ученик. Это была такая преграда!… Кофе не хотите?

– Нет, спасибо, если можно, зелёный чай.

Он нажал кнопку звонка, секунду спустя в кабинет заглянула симпатичная секретарша:

– Да, Григорий Викторович?

– Наташенька, будь добра, мне кофе, как обычно, а нашей гостье – чай. Зелёный.

– Хорошо.

– Что-то мне жарко, – сказал он. – Я сниму галстук, не возражаете?

– Нет, конечно!

Он снял галстук и расстегнул воротник рубашки.

– Так-то лучше! На чём мы остановились?

– На ваших отношениях с Ариной Марковной.

– Да; я пытался предпринимать какие-то шаги к сближению, по мелочи, конечно, принести журнал, сбегать за мелом… На четырнадцатое февраля подарил ей валентинку с подписью: Г.Б. – Григорий Баженов – это был отчаянный шаг! Я положил её на учительский стол во время перемены и с замиранием сердца ждал результата, ведь Г.Б. в нашем классе был только один – я! Но она взяла её, прочитала, улыбнулась и поблагодарила – всё! Теперь-то я понимаю, что она, несмотря на свою молодость, была очень мудрым педагогом, и не хотела давать мне ни малейшего шанса…

Потом в конце февраля произошёл разговор с родителями, и до Восьмого марта я был вынужден исполнять требования отца, поэтому совершенно истомился взаперти. Толку от моих занятий, думаю, было немного, но кое-какие оценки за неделю мне удалось исправить, так что напряжение в наших отношениях стало спадать, а то ведь со мной не разговаривали, как с заключённым! Я решился на разговор с отцом. Вечером шестого марта я подошёл к нему. Он сидел в кресле и читал.

– Папа, можно тебя кое о чём попросить?