Туатара всех переживёт

– Да, что вы! Это вам спасибо! Вот мой номер телефона…

И Юлия Владимировна протянул визитку Агате.

На улице ещё больше вьюжило. Пальто продувало насквозь ветром, широкие полы развевались, редкий мех застывал сосульками и холодил щёки. Женщина спешно поднялась по широким ступенькам.

Номер был и вправду хорош. Высокий потолок, яркая люстра, тёплая перина на кровати.

Утром Агату разбудил стук в дверь.

– Ой, кто же там? И что ему надо? – сонным голосом выкрикнула Агата.

– Вам посылка! – извиняющимся голосом ответила горничная.

– Сейчас открою!

Агата накинула халат и распахнула дверь:

– Вообще-то я не заказывала никаких посылок!

– Вы Агата Захаровна Поти? – у горничной были смешные веснушки и детские пухлые губы.

– Да…

Горничная вошла в номер и положила внушительный пакет на диван. Затем улыбнулась всеми своими веснушками, извинилась и вышла.

Агата пошла в ванную комнату: умылась, причесала волосы. «Кому в такой ранний час понадобилось дарить мне пакеты? Это, наверно, какая-то ошибка…» Но Агата развернула подарок и ахнула: там была шуба. С капюшоном! Серебристый мех переливался. Ещё в пакете были унты, два свитера, тёплые клетчатые брюки!

Кроме Росинской никто этого делать не стал бы. И Агата схватила телефон, набрала номер. Всё внутри у неё обдавало жаром! «Зачем, Юлия, зачем вы это сделали?» Росинская сладко позёвывая, ответила: «Не волнуйтесь, я ни копейки не потратила…я просто отдала вам то, что вам положено!» «Как так не потратила? Опять своровала?» – выдохнула Агата. «Нет. Эти вещи мне малы по размеру! Видите ли, Агата, я от переживаний поправилась жутко! Шубу я надела всего пару раз…» «Но вы могли бы продать эти вещи! Вам что деньги не нужны?» «Агата, это лишь крошечная доля моей благодарности…ну не отнимайте у меня возможность делать добро. Просто так. Как вы! Тем более торговать мне сейчас некогда: тётка в тяжёлом состоянии. В больнице! А эти вещи лежали у неё, потому что, приезжая в гости, я переодевалась во всё теплое! Сами понимаете, Агата, что тут не Сочи! Поэтому носите и не капризничайте. А мне некогда…»

Агата примерила вещи. Они оказались совершенно впору. И эта фраза Росинской: не лишайте меня возможности делать добро…

Придётся не лишать!

Агата позавтракала. Затем решила отправиться на автобусе в село, где раньше проживал её дед Иван с семьёй. Ей хотелось, как можно больше узнать о нём.

А затем Агате надо было переночевать ещё одну ночь в гостинице и отправиться в Тверскую область. Именно там находилась могила деда.

Конечно, можно было сократить путешествие, не лететь в Тюмень, а отправиться сразу по назначению. И Бонифаций тоже говорил о том, что Агата делает крюк. Но женщина решила, что пройдёт весь путь, который прошёл её дед…

Мы воевали…за родину! Конечно, это плакатные слова… для тех, кто не воевал. Но родина всегда выглядит больнее, если ты ранен…

Ивану Ивановичу было всего тридцать семь лет.

Провожая его, жена – её, Агаты, бабушка Шура напекла пирожков. И рассказывая об этом, она плакала. Агата помнит эти крупные, прозрачные слезинки. Алмазные.

– Ой, дитятко, вот ты уже взрослая, тебе можно сказать…

– Скажи. Скажи. Я уже в институте учусь.

– Вот когда диплом получишь, скажу…

Бабушка Шура хотела рассказать о том, как мёрзлую картошку ели. Как штопали бельё. Как дрова она таскала, надорвалась, как спина болела, колени ныли, как ступать было больно. И валенки дырявые. И мороз лютый. И как одной тяжко-о-о…

Но рассказала совсем о другом. Вечером Витенька – младшенький, девяти месячный не засыпал никак. А попрощаться с Иваном Шуре хотелось всласть. Ночь-то когда ещё с мужем выпадет, да и выпадет ли вообще? И свою женскую надо справить радость, и мужу угодить. И долг бабий. Но Витенька куражился, животик выгибал, видно чуял, что мать волнуется. Шура несколько раз в одеяло его заворачивала, выходила во двор, убаюкивала, но только стоило вернуться, Витенька тут же начинал хныкать. «Спи, маленький, спи…»

«Давай я убаюкаю, – муж брал на руки сына, долго ходил по избе, бесполезно, не спал малец, – может голоден?» «Давай уж покормлю!» – Шура несколько раз прикладывала сына к груди, тот вяло чмокал, сразу же засыпал, но в колыбельке снова начинал горланить. Шура снова закутывала Витеньку, надевала тёплые панталоны, зипун, выходила во двор, долго стояла на морозе, клала сына на лавку. Так продолжалось больше часа, а то и двух. Лишь под утро Витеньку сморило, он заснул в своей мягкой колыбельке, а Шура легла под бок к мужу. На лавке зашевелился старший сын, скоро в школу, затем подняла голову дочка. Иван понял: уйдёт на войну не солоно хлебавши, не обласкав женского тела. Шура так умаялась, что лежала рядом, обмякнув, в полусне. Иван снял с жены штопаные рейтузы и перецеловал каждую заплатку. Жадно обмусолив женские руки, которые от стирки в холодной воде, покрылись пупырышками. Жена совсем сморилась, заснула. А когда глаза открыла, то поняла уже утро, муж пьёт кипяток, заедая пирогом. Дети уже убежали в школу, а Витенька всё также безмятежно спал. Шура вскочила, протёрла глаза:

– Может, завтра поедешь с обозом?

– Нет, нельзя так. Война не терпит мягкости. Вернусь, тогда уж помилуемся.

Иван крепко подпоясался, надел валенки, шапку, протянул руки к жене:

– Давай прощаться.

– Я до поворота провожу.

– А если Витенька проснётся? Оставайся!

Муж крепко поцеловал жену:

– Жди уж!

– Пиши. Ты пиши нам. А я уж дождусь. Никуда не денусь: шестеро на руках!

Он крепко обнялись.

Шура только одно и вспоминала потом, как муж заплатки целовал на панталонах. А ведь у неё, у Шуры, и хорошее бельё было, да не успела надеть…

И всё эти заплатки её мерещились. Все три года. Да штопаные рейтузы.

Похоронка пришла в сорок третьем.

Агата хорошо помнила бабушкины руки, всегда в цыпках, примороженные. А панталоны бабушка не выбрасывала, как можно, их же Иван все перецеловал. Так и лежали эти панталоны в сундуке. Затем, наверно, их выбросили вместе с другими вещами. Или старьёвщику отдали. Он часто разъезжал по деревне, собирал, выменивал, сдавал в утиль за несколько копеек, а то и пару рублей.

Село называлось Верблюжье, оно находилось за сорок километров от Тюмени. Агата быстро доехала до села, нашла нужную улицу, дом. Постучала в дверь. Двор был широким. Именно тут бабушка качала на руках Витеньку. А он тоже помер. И все шестеро дядей и тётушек умерли. И мама Агаты, и отец. Занавеска на окне походила на тряпку в заплатках. «Как бабушкины панталоны…» Тени тоже были в клеточку. И забор. И калитка.

Вот из этих панталон все мы и произошли…

Из упругих бабушкиных заплаток.

Агата улетела из Тюмени на следующий день. Бонифаций удивился, что так быстро прервалось путешествие. «Мам, тебя не узнать, ты в этой Сибири приоделась, ну, прямо невеста на выданье!» – улыбнулся сын, встречая Агату в аэропорту. «Так вышло…» -уклончиво ответила Агата. «С чего это вдруг?» «Да, это всё увлечение моё блогерством. Я встретила случайно Росинскую, она расстаралась и отдала мне вещи, которые ей не нужны!» «Эх ты…щедрая душа…видно ты ей здорово помогла!»

Пульс бился всё также ровно и празднично. Он дергался своим капюшончиком под кожей, словно порхающий предмет.

– Вернулась, барышня? – поинтересовался Матвей. Было ясно, что он звонит из любопытства.

– Да! Но не рассчитывай, что я снова буду собирать Куш. Даже если кому-то плохо, нестерпимо, У кого-то совсем никак. И этот кто-то президент всего земного шара! Я не буду! – последнюю фразу Агата произнесла по слогам. – Куш не зарегистрирован. И на поток я его ставить не стану. Прослыть шарлатаном на старости лет я не собираюсь. Моё изобретение принадлежит мне. Если я начну собирать по десять штук в месяц, то мой талант пропадёт. И Куш станет бесполезной вещью, как тысячи ненужных пустышек в мире. Ты понял? Это редка вещь. Это почти сказка. Ещё один атавизм в мире – это перебор!