Любовь к президенту

– А что рассказывать? Вышел на пенсию два года назад. Живу. Городскую квартиру оставил детям. Дом этот – еще родительский. Отремонтировал, нормалек. Остался один, если ты об этом. Жена давно ушла. С «чумачедчим» жить не захотела.

– Еще чего? Где только таких слов набрался?

– Так внучок приезжает и распевает песню каких-то Насти и Потапа.

Так и поет: «Чумачедчая я, чумачедчая я».

– А не женился-то чего?

– Ты еще спрашиваешь?! Сколько времени с тобой провел? Больше года. Эту командировку мне не забыть. Это было лучшее время в моей жизни. Душевное какое-то. Вот так в мыслях о тебе и пронеслись эти годы. А ты как?

* * *

– Спасибо. Ох, и люблю я вот так греться у печки, – Ветла перевела разговор. – Ничто так не передает чувство дома, родного очага, как время, когда разгорается огонь в печи, когда она оживает. Без печи нет избы. В этом огне заложено какое-то священнодействие. Ведь правда?

– Правда.

– Натопит, бывало, бабушка «грубку», как мы называли тогда печку, присядем вот так, насыплет в подол семечек, и пошло-поехало. О чем только не расскажет. Все больше о молодости своей вспоминала. Как с дедулей познакомилась. Молодцеватым был. Играл на гуслях, гармошке. Никакая свадьба без него не обходилась. Пел красиво. И не одна девка-то сохла по нему. Ан-нет, приглянулась ему Пелагея, взял ее в жены совсем молоденькую, и шестнадцати еще не было. Шестеро деток родила.

Только недолгим ее счастье женское было. В тридцать три года деда не стало. Тиф сразил. Так что в двадцать пять лет бабушка уже и овдовела. Я часто, приезжая на каникулы к ней, потом спрашивала, была ли она за дедом счастлива, почему замуж-то больше не выходила? Ведь красивой была. Коса толстенная, как завернет вокруг головы, ну, типичная тебе гоголевская Оксана, глазищи большие, карие, раскосые, с поволокой, румяная – кровь с молоком.

– И что бабушка отвечала-то?

– По сей день, говорит, помнит деда. Никого бы рядом не поставила. «Вот, вот он где у меня, – показывала на сердце».

Вот скажи, Солнышко, почему одних мы помним, забыть не можем, а других забываем? Вот у тебя же много женщин было?

Лука заерзал на стуле.

– Ну, были.

– И всех помнишь?

– Кого как.

– А казалось каждый раз, что любил?

– Казалось. Теперь не кажется.

– И, как развелся, так никого и не было?

– Тебе скажи, так нос задерешь.

– На что намекаешь? Скажешь, из-за меня?

– Я тебе уже сказал. Всех с тобой сравнивал.

– И?

– И ничего, неужели не ясно?

– Боишься это слово произнести?

– Боюсь. Боюсь, что вспугну, что не достанется мне это счастье. Да, и что такое любовь? Так, приходит и уходит.

– Не скажи. Приходит и уходит влюбленность, замешанная на «физике». А физиология с возрастом ведь меняется. Тут все понятно. Семью держит затем долг, ответственность.

А любовь тогда что?

– «Любовь-морковь», – хотел было пошутить Лука. – Это вот, когда, как у нас, духовные нити связывают. Оба мы педагоги, оба над одной темой работали в аспирантуре, оба мечтали друг о друге. Каждую минуту, каждую секунду ощущали друг друга. Притяжение сильное.

У нас ведь как получалось? Близость нам приносила больше сердечных радостей, чем физического удовлетворения. Зато вечно неудовлетворенное желание не позволяло угаснуть нашей страсти.