Подмененный император. Альтернативная история

– А то уже личико ваше забывать стали, – подхватил князь Иван Трубецкой.

– Ну, вот теперь наглядитесь вдоволь, – с улыбкой ответил Пётр. – Поскольку решили мы дважды в неделю на заседаниях Тайного Совета присутствовать. Какие дела на сей день накопились?

Молчание.

– Что, у Великой державы вообще никаких забот не имеется? – нахмурился Пётр.

– Имеется, ваше императорское величество, – со вздохом ответил Голицын, – только мы о них не ведаем. Поелику было распоряжение – все важные бумаги сразу князю Меньшикову отдавать – на его личное рассмотрение.

– А вы-то на что? – взвился Пётр.

– Не гневайся, государь, – вступился Остерман. – Меньшиков такую власть взял еще при жизни вашей покойной бабушки, ее императорского величества Екатерины Алексеевны, что никто с ним совладать не мог. Ее именем все дела вершил.

– Бабушка у меня одна – Евдокия Федоровна Лопухина, которая сейчас в монастырском заточении пребывает. И вот мой второй указ: повелеваю вдовствующую царицу Евдокию, что ныне старицею Еленой зовется, из монастыря освободить, с великим бережением в столицу доставить и разместить согласно чину. Как только исполните – доложите, я ее со временем навещу.

– Слушаюсь, ваше императорское величество, – отозвался Остерман, который уже прилежно скрипел пером по бумаге.

– Более при мне про Катерину Алексеевну не упоминать. Это первое. Второе: послать надежных людей во дворец ныне арестованного мною Меньшикова и изъять все – до последнего клочка! – бумаги, которые у него имеются. Писца покличьте, приказ написать, а то Андрей Иванович совсем запарился.

Лица верховников заметно просветлели: кажется, приходит конец всевластию ненавистного Меньшикова, теперь их время наступает, время Рюриковичей и Гедеминовичей. Но императора-то ровно за одну ночь подменили: то в рот Меньшикову смотрел и все его распоряжения исполнял, а теперь… ишь ты! Али узнал что-то про кончину своего батюшки?

– Осмелюсь спросить, государь, – решился Голицын, – вам стали известны подробности странной смерти вашего батюшки?

– При чем тут это? – нахмурился Пётр.

– А при том, – суровым голосом произнес Трубецкой, – что оный Меньшиков во время допросов вашего батюшку по лицу бил и всякими непотребными словами лаял.

– Как это – бил? – опешил Пётр. – Как он осмелился?

– Тут история темная, ваше императорское величество, – прокашлявшись, тихо произнес Голицын. – Одни говорят, что батюшка ваш сбежал за границу, дабы не унаследовать трон, а жить простой, мирной жизнью. Но были и доказательства того, что царевич Алексей Петрович злоумышлял против своего отца и желал произвести в России военный переворот с помощью австрийских и шведских войск. Толстому удалось уговорить царевича вернуться – государь-де все вины его простит…

– Простил, – мрачно проговорил Пётр. – То ли казнил, то ли тайно убил в темнице…

– Так, да не совсем, ваше императорское величество. После возвращения за тайное бегство и деятельность во время пребывания за границей царевич был лишен права на престолонаследие, но при этом ему было объявлено прощение при условии признания всех совершенных проступков. Царевич в своих показаниях постарался изобразить себя жертвой своего окружения и всю вину свалить на приближенных. Названные им лица были казнены. Но тут государю Петру Алексеевичу пришло на ум допросить любовницу царевича – крепостную девку Ефросинью. Та, от страха перед пытками, выдала все замыслы любовника. А потом были найдены и письма, подтверждавшие вину царевича.

– И тогда его начали пытать? – внезапно севшим голосом спросил Пётр.

Он и сам не понимал, почему его так тронула судьба фактически чужого ему человека, но, наверное, мальчишка, в тело которого он попал, заочно любил отца и тосковал по нему. Фактически с раннего детства – круглый сирота, никому не нужный, то ли законный наследник престола, то ли сын государственного преступника… Не позавидуешь.

– На основании всплывших фактов царевич был предан суду и осужден, как изменник…

Несколько раз царевича пытали. Сломленный задолго до физических истязаний, он как мог стремился выгородить себя. Изначально Петр был склонен возлагать вину на мать Алексея, его ближайших советчиков и «бородачей» (духовенство), но за полгода следствия выявилась картина столь масштабного и глубокого недовольства его политикой в среде элиты, что о наказании всех «фигурантов» дела не могло быть и речи. Тогда царь прибег к стандартному ходу, сделав подозреваемых судьями и возложив на них тем самым символическую ответственность за судьбу главного обвиняемого. 24 июня Верховный суд, состоявший из высших сановников государства, единогласно приговорил Алексея к смерти.

– Мне нужно подумать, – медленно проговорил Пётр. – Подумать и посоветоваться…

– Осмелюсь просить ваше императорское величество еще об одном невинно потерпевшем: графе Петре Андреевиче Толстом и его сыне Иване, – вмешался в разговор Долгорукий.

– А с ними что?

– За несколько дней до смерти государыни-императрицы Меньшиков уговорил ее подписать указ о заточении графа с сыном в Соловки – пожизненно.

– За что?

– За то, что открыто противился планам женитьбы вашего императорского величества на дочери Меньшикова и ругал его непотребными словами.

– Вернуть! – закричал Пётр. – Его награждать надобно, а не в узилище бросать. Послать самых быстрых курьеров, освободить и доставит в Санкт-Петербург с великим бережением. Головой за это ответишь, князь Долгорукий. Андрей Иванович, распорядись немедленно.

– Слушаюсь, государь. А как быть с завещанием покойной императрицы, где она желает вашего брака с девицей Меньшиковой?

– Мне плевать на то, что она желала, тем паче, что желал этого сам Меньшиков, а его полюбовница чухонская была только подставной куклой.

Верховники переглянулись то ли с одобрением, то ли с изумлением: крутенек оказался юный император. Куда подевался тот ангельского вида златокудрый мальчик, который признавал только забавы, да охоту. И вино не пьет, хотя на столе пара графинов и кубки, и другим пить отнюдь не возбраняется. И трубку свою курительную куда-то задевал, даже не вспоминает о ней. Чудны дела твои, господи!

А дела завертелись действительно быстро. Нужные бумаги были написаны, отосланы, лакеи тут же накрыли легкий обед – не сидеть же весь день голодными, пока бумаги от Меньшикова привезут. Все, кончилось, кончилось наконец окаянное время, когда всем заправлял сын то ли конюха, то ли пирожника, капризом великого императора вознесенного на самые верха. Заигрался Светлейший, решил, небось, что он уже без пяти минут император. А в эти-то пять минут события вон как круто обернулись.

Знать бы еще, кто надоумил Петра, кто за ним стоит. Не может же мальчишка сопливый за одну ночь превратиться в разумного отрока, да еще с характером, почитай, дедовским.

Или – может?

Глава четвертая. Бумаги и люди

Пётр понял, что погорячился, когда во дворец привезли без преувеличения два воза бумаг. Хватило ума не разбирать их самому, а засадить десяток опытных дьяков за фильтрацию. Государственные бумаги – в одну сторону, жалобы – в другую, личную переписку в третью… ну и так далее.

Сам же Пётр, стиснув зубы приступил к выполнению личного плана самосовершенствования: честно проделывал утреннюю зарядку – слегка сокращенный курс молодого бойца – после чего обливался ледяной водой, завтракал и садился… за букварь. Частенько при этом напевая сквозь зубы: «кто не знает букву ять, где и как ее писать…».

Меньшиков тихо сидел в своем дворце и попыток вернуть себе так внезапно утраченные позиции не делал. Пока не делал. Но на всякий случай, по совету Долгорукого, Пётр отправил верный Меньшикову Измайловский полк в Финляндию, на шведскую границу. Во избежание, так сказать.

Верховники клялись, что остальные полки верны его императорскому высочеству и государственного переворота можно не опасаться. На всякий случай, советовали младшую дочь Петра – Елизавету – выдать замуж за границу. Не за короля, конечно, а за какого-нибудь королевского родственника, желательно, австрийца, поскольку с этой страной у России – крепкий договор.

Пётр же помнил из курса институтской истории, что союзником Австрия была фигОвым и подводила Россию где и как могла. Так что Пётр усердно искал подходящего жениха во всех Европейских домах. Пока на его письмо с брачным предложением руки принцессы Елизаветы отозвался только Герцог Людовик IV Генрих де Бурбон-Конде, еще далеко не старый и только что похоронивший супругу, так и не давшую ему потомства. Следовало снаряжать посольство во Францию и попытаться договориться на месте, пока веселая и жизнерадостная тетушка не пустилась во все тяжкие.

Истинная дочь своей матери, что тут можно сказать. Впрочем, и папенька – великий Пётр – особо высокими моральными качествами не отличался. Так что яблочко от яблони недалеко упало.

Именины Петра праздновали весело и широко. Многих гостей Пётр видел впервые и Остерману приходилось шепотом подсказывать ему, кто есть кто. Принцесса Елизавета, признанная красавица, Петру как-то не показалась. Толстовата, курноса, глаза блудливые, как у кошки, груди вот-вот из платья выскочат. И что его предшественник в ней нашел? Нет, замуж, как можно быстрее и как можно дальше, пусть там перед заграничными кавалерами задом вертит.

А вот сестрица Наташа – совсем другое дело. Не слишком пригожа, но добра, умна, ласкова. И брата своего младшего, похоже, обожала. На празднике сидела рядом с ним и вся светилась улыбкой.

– Петруша, как правильно ты сделал, что от Меньшикова избавился. Злой он, только о своей выгоде и печется, – шепнула она ему на ухо.

– Это только начало, Наташа. Я еще от него не избавился: перед этим его выпотрошить надобно как следует. Чтобы все наворованные миллионы в казну вернулись. Не вернет по-хорошему, придется по-плохому.

– И Лизку ты правильно решил замуж выдать. Ни к чему она тут.

– Мы еще на твоей свадьбе погуляем, – улыбнулся ей Пётр. – Время есть, сыщем тебе королевича прекрасного, чтобы жил у теплого моря в райских садах. А то врачи мне докладывают, что ты все время простываешь.

– Я замуж не хочу, – вспыхнула Наташа.

– Еще захочешь, когда в возраст войдешь.