Государыня-правительница

Словцо само сорвалось с языка и Екатерина густо покраснела. А Монс быстро опустил длинные, как у девицы, ресницы, дабы государыня не заметила, как алчно блеснули у него глаза: давеча с сестрицей Модестой шептались, что государь-то сдает, а кому после него на троне сидеть – неведомо. Вот ежели бы Екатерину короновать, да императрицей сделать после смерти супруга, а ему, Виллиму, при ней неотлучно тайным галантом и советником быть… Только для этого надобно и Анну, старшую дочь, за какого-нибудь иноземного принца выдать, да отправить от России подалее. Умна слишком…

– Слушаю, госпожа, – после едва заметной паузы отозвался он.

– Ты потолкуй с государем – тебя он послушает, я знаю… Надобно Долгоруким спеси-то поубавить, но и не обижать – род древний, знатный…

– Это я понимаю, госпожа.

– Я бы посватала за князя Ивана племянницу мою, Софьюшку. Она и на лицо пригожа, и приданым ее наделю отменным…

Привыкший уже ко всяким причудам государыни, Виллим невольно вздрогнул. Софья Карловна Скавронская, о которой зашла речь, была старшей дочерью брата Екатерины, Карла, еще недавно – простого лифляндского крестьянина, а теперь – графа Скавронского, милостями Екатерины получившего не только титул, но и роскошный дворец в Петербурге. Софья была недурна собой и неглупа – но и только. И такую невесту предложить одному из самых блистательных женихов России?!

Но через несколько минут губы Монса тронула еле заметная усмешка: Екатерина придумала такое, что более умной женщине и в голову бы не пришло. Отказаться от предложения породниться с императорским домом, не рискуя попасть в опалу, Долгорукие не могли. А брак с урожденной графиней Скавронской надежно хоронил все мечты молодого князя Ивана о союзе с принцессой Анной. Да, надобно поговорить о сем деле с императором, его величество любит подобные браки устраивать. А заодно навсегда лишить Долгоруких какого бы то ни было влияния на государственные дела…

– Мудра ты, госпожа, – поклонился Виллим, – при первом же случае переговорю с государем. Только ты же знаешь, скуповат он… бывает. Так что приданое…

– А приданое из моих средств скудных выделю, – улыбнулась Екатерина. – Деньгами, да деревнями в России и в Ливонии. Я чаю, государственная казна от сего убытку не понесет…

Уйдя из покоев Екатерины, Виллим прямиком отправился… нет, не к государю, а к своей старшей сестре Модесте, без совета которой шагу не делал. Не такая красивая, как брат или младшая сестра, покойная уже Анна, первая любовь Петра Алексеевича, Модеста по праву считалась самой умной в семье, что доказала, сохранив неизменную благосклонность государя даже после того, как Анна Монс была за глупую измену отвергнута.

Замужем Модеста была за Федором Балком, ничем не примечательным военным из Немецкой слободы. Но Петр и его жаловал: за скромность и несклонность к рассуждениям. Сам приставил эту пару к новой супруге своей – Екатерине, и Модеста очень быстро стала доверенным лицом государевой полюбовницы. А уж как стала та венчанной, законной женой, на Балков посыпались милости. Да и Виллим очень кстати в фавор к государю попал.

Теперь, после брака дочери Натальи с родственником Петра, они поднялись еще на одну ступень в обществе. Нужды нет, что титула им государь никакого не дал, и без титула можно хорошо жить. Высокородные да титулованные иной раз неделями в приемных дожидаются. Пока государь соизволит из пред свои светлые очи допустить, а Модеста проскальзывала немногим ведомыми потайными ходами во все дворцовые покои. И никаких секретов для нее в дворцовой жизни просто не существовало.

– Сестрица, – с порога комнаты начал Виллим, – догадайся, что госпожа моя, Екатерина Алексеевна только что удумать изволила.

Модеста отложила в сторону вышивание, на котором, как заметил Виллим, за долгое время прибавилось хорошо если десяток новых стежков, и пожала плечами:

– Откуда же мне знать, что государыне угодно придумать? Я не провидица. Хоть намекни, братец.

– Намекну, – охотно согласился Виллим, усаживаясь напротив сестры в покойное, обитое дорогим гобеленом кресло. – Ежели кофием угостишь…

Модеста усмехнулась и тряхнула колокольчиком.

– Так вот, дорогая сестрица, – продолжил Виллим, обмакнув в кофе кусочек бисквита, – речь пойдет о брачных конъюнктурах.

– Уж не тебя ли государыня оженить вздумала? – искренне удивилась Модеста.

– Пока Бог миловал, – усмехнулся Виллим. – Соньку Скавронскую сватать будет за… Ну-ка догадайся, за кого?

– Уж точно не за Петрушу-цесаревича, – вернула ему улыбку сестра. – Думаю, кого-нибудь из иноземцев присмотрела.

– Нет, государыня выше метит. Хочет свою племянницу за князя Ивана Долгорукого отдать.

– Совсем ума лишилась? – фыркнула Модеста. – Так и побежит князь Алексей Григорьевич своего старшего сына на дочери вчерашних холопов женить.

– Государь прикажет – не побежит, на брюхе поползет, – отозвался Виллим. – Теперь главное, чтобы государю сия свадьба по душе пришлась. А вот как это сладить – не знаю. Подумать надо.

– И думать нечего, – отмахнулась Модеста. – Коли Ванька на племяннице государыни женится, Долгорукие кругом повязаны будут… цепями Гименея. Катьку старшую, девку заносчивую, за венца выдали – с глаз долой, о России подалее. Среднюю дщерь с Меньшиковым окрутили, теперь и думать нельзя о том, чтобы с цесаревичем…

– С цесаревичем?! – несказанно изумился Виллим.

– Ты бы братец, не столько на государыню любовался, да прибыли считал, сколько по сторонам бы глядел, да слушал повнимательнее. Точно мне ведомо: светлейший хотел свою Машку за цесаревича выдать, царским тестем стать, и Екатерина тому не противилась. Да проштрафился сильно – в ссылку угодил. Долгоруковы ведь тоже планы строили – Катьку или Ленку под царский венец подвести. Умные люди вовремя государю о сем шепнули. Теперь Ивана на Соньке женить – и конец Долгоруким, никакой власти не получат. А к цесаревичу невеста аж с самого Мадрида едет.

– Это младенец-то? – усмехнулся Виллим.

– Ничего, подрастет. Цесаревич тоже еще мальчишка, годиков десять женихом походит. А десять лет, братик, до-о-лгий срок, многое перемениться может.

Виллим задумчиво покачал головой: действительно, умна Модеста, умнее иного мужа государственного будет, все примечает, все продумывает. Эх, была бы помоложе да девкой, когда русский царь впервые на Кукуе появился! Она не Анна-дура, она бы точно русской царицей стала и Петром бы вертела, как хотела.

Для семейства Долгоруких громом среди ясного неба стало предложение государя Петра Алексеевича повенчать князя Ивана с графиней Скавронской. С одной стороны, вроде бы, получится породниться, наконец, с царской семьей. Да только не так, как мечталось. Сам-то Иван, получив отказ от княжны Кантемир, затеял невиданное: сочетаться с принцессой Анной, но замыслов своих до поры до времени никому не открывал. И тут – это сватовство. Поди, откажи государю…

Так что, как это было в заводе у Петра Алексеевича, после поспешного обручения состоялось не менее спешное, но пышное венчание в присутствии всех особ царского дома. Это немного польстило главе семьи, но сам жених стоял – чернее тучи и вокруг аналоя шел – точно на Голгофу поднимался. Конец мечтам фамильным о царском венце, конец всем хитроумным интригам… Елизавета вот-вот уедет во Францию вместе с принцессой Натальей, к цесаревичу Петру уже везли невесту из Испании. А сам государь, словно нарочно, тасует знатные фамилии, перемешивая их с худородными.

Не успели русские вельможи опомниться от брачных забав государя, как пришло новое известие: Петр Алексеевич решил-таки короновать свою супругу, дабы принцесса Елизавета отбыла на свою новую родину дочерью императора и императрицы, а не «сомнительной принцессой», как порой величали ее смельчаки в тайной переписке.

В мае 1724 года в Кремле состоялась торжественная коронация Екатерины. По этому случаю многие получили награды и повышения. Виллим Монс был произведен в камергеры, Модеста Балк – в статс-дамы императрицы, ее дочь, Наталья Лопухина, официально зачислена в свиту принцессы Елизаветы. Присутствовала на этом торжестве и прибывшая, наконец, из Испании ее королевское высочество, шестилетняя инфанта Марианна Виктория – совершенно обворожительная малышка с манерами и повадками взрослой дамы.

Государь даже оторопел, когда передним предстала эта живая кукла, одетая, причесанная и накрашенная, точно взрослая дама. А когда инфанта начала свою приветственную речь будущим царственным родственникам, и вовсе в великое изумление пришел, ибо инфанта гладко и безупречно изъяснялась по-латыни, а сей язык был государю плохо ведом. Пришлось толмача кликать.

Когда Марианна-Виктория закончила свою короткую и пышную речь, она присела в изысканном и глубоком реверансе перед императором и императрицей, а затем… обратилась с еще одной речью к принцессам Анне, Елизавете и Наталье. На сей раз это миниатюрное чудо изъяснялось по-французски:

– Мои дорогие и высокочтимые сестры, я счастлива приветствовать вас здесь, на моей новой родине и надеюсь, что мои нежные чувства встретят отклик и понимание в ваших благородных сердцах. Мне грустно, что с двумя из вас я буду вынуждена в скором времени расстаться, но мне радостно, что они уедут к своим благородным суженым в прекрасную Францию, родину моего августейшего батюшки…

– Вот это политес, Катя, – шепнул Петр Алексеевич на ухо своей супруге. – Пигалица же, от горшка два вершка, а речет – будто какой мой министр. Может, Петька от сей инфанты чему дельному научится…

Екатерина промолчала. Она прикидывала, кого попросить научить и ее Лизоньку таким же манерам и выражениям, дабы та блеснула перед французским двором. Судьба царевны Натальи ее не особо беспокоила: эта невзрачная девчонка была и оставалась ей чужой.

По-разному реагировали на речь малышки-инфанты и российские принцессы. Старшая, Анна, дослушав до конца, поднялась и в приличных выражениях по-французски ответила, что тоже счастлива познакомиться с новой сестрицей и надеется стать ей другом. Елизавета ограничилась приветливой улыбкой, но так и ела глазами испанку: запоминала прическу, фасон платья, дивилась набеленному и нарумяненному лицу малышки. А Наталья смотрела исподлобья и мучилась ревностью и завистью: вот эта раскрашенная кукла займет ее место подле любимого брата, а она должна будет уехать в неведомую страну, к неизвестному жениху, принять чужую веру, жить среди чужих людей… Хотя она и здесь-то никому не была нужна.

Государь, поднявшись, объявил, что инфанта, согласно договору, сорок дней проведет в Новодевичьем монастыре, где ее подготовят к переходу в православие. А уж потом состоится торжественный обряд обручения наследника престола…

Вечером следующего дня в двери кабинета Петра Алексеевича раздался тихий стук.

– Кто там еще? – буркнул государь без особого, впрочем, раздражения.

Коронационные торжества прошли, слава Богу, даже на пиру по этому случаю никаких скандалов и пьяных разборок не было. Огорчил только внук, Петрушка: мальчишка сидел рядом с инфантой, насупившись, на ее любезные фразы не отвечал, а вот вино норовил пить как взрослый. Пришлось распорядиться детей с пира увести.

А с Петрушкой с утра пораньше государь имел серьезный разговор – едва ли не первый с момента появления на свет внука. Слава Богу, ликом цесаревич в свою матушку удался, покойную кронпринцессу Шарлотту, и ничем нелюбимого сына не напоминал. Разве что повадкой: глядеть исподлобья да ногти обкусывать.

– Что ж ты, сударь мой, вчера яко дурачок безъязыкий вести себя изволил? – довольно миролюбиво начал Пётр Алексеевич. – Нареченная твоя с тобой куртуазный разговор заводит, а ты молчишь. Что инфанта о тебе подумает?

– А мне все равно, – буркнул мальчишка, не поднимая глаз. – Буду я еще вникать, что эта пигалица лопочет.

– Может, ты по-французски не понимаешь? Али учат тебя худо?

– Мне и русского достаточно, государь.

Пётр Алексеевич потихонечку начал закипать. Сыночек-то, батюшка этого оболтуса, в свое время тоже личико кривил, да от наук бегал. Ничего, обломали: и языки выучил, и математику, и многие другие науки.