Государыня-правительница

Князь-отец Кантемир на грех дочери глаза закрыл: станет Мария императрицей – Молдавия вновь под его скипетр вернется. А уж ежели родит императору здорового наследника… И ведь ползли уже слухи, что и впрямь непраздна княжна: сына ожидает.

Пока только слухи. А ежели и вправду? Тогда – Екатерину на плаху, дочерей – в изгнание или, хуже того, в монастырь. Забывает государь, что здоровье у него уже не то, что замахивается-то по-прежнему круто, да на большее уже не всегда сил хватает…

Аким успел только набросать черновик указа, когда крики снаружи оповестили его, что шлюп благополучно добрался до Котлина. Глядя на берег острова, трудно было предположить, что еще полтора десятка лет назад тут вообще ничего не было, кроме не слишком густого леса, да камней.

То-то удивились шведы, обнаружив весной в своем собственном заливе невесть откуда возникшую крепость, отныне закрывшую им подход к Невской губе.

Крепость же, названную Кроншлот освятили и стали обустраивать далее. Итальянский архитектор Доминико Трезини постарался на славу: помимо крепостных сооружений был возведен трёхэтажный царский дворец (который Пётр недолюбливал) и Итальянский дворец для светлейшего князя Меньшикова (куда же без Алексашки-то!). В Кроншлот на постоянное место жительство переселяли дворян, купцов с семьями и многочисленных работных людей.

Роптали, конечно, но ехали: чай, не в Сибирь ссылают, а царской воле перечить – себе дороже. Потом, правда, смекнули, что на острове жить даже спокойнее: наводнения его не затрагивают, государь со своими причудами не слишком достает, а вот торговать с иностранцами всякой мелочью очень даже удобно. Петра же радовало совсем другое: крепость-остров оказалась столь удачно расположенной, что мимо нее более не могло пройти ни одно неприятельское судно.

Господина Кампердона застали врасплох: он приходил в себя после тяжелого перехода по морю в самом чистом домике Кронштадта – жилище священника. Как раз собирались подать высокому гостю с превеликим трудом изготовленное заморское питье – кофий, как дверь распахнулась и на пороге, задевая головой притолоку, выросла фигура самого государя.

Господин Кампердон дрожащими руками застегивал камзол и пытался одновременно встать, надеть парик и достойно поклониться.

– Да сиди уж! – добродушно усмехнулся Петр. – Аким, перетолмачь господину посланнику, чтобы не пужался, с добром я, хоть и незваный. А потом распорядись, чтобы подали нам водки, да закуски доброй – для разговора.

Французский посланник, уже бывавший до этого в России и немного знакомый с государем и его повадками, и без перевода заметно успокоился. А потому счел себя вправе высказать русскому суверену свои искренние чувства уважения, преданности и прочие положенные этикетом словосочетания. Говорил он по-немецки, медленно, но достаточно правильно, так что Петру не составило особого труда поддерживать беседу и без переводчика.

– Ну, добро пожаловать в Россию, господин посланник, – провозгласил Пётр, поднимая первую рюмку. – Думаю, ради удачного альянса между нашими державами прибыли?

– На все воля Божия, Ваше величество, – дипломатично ответил посланник. – Мне же поручено на сей раз вести переговоры о браке наихристианнейшего короля Людовика…

– Понял уже! – не слишком вежливо прервал его Пётр. – Так согласен твой король со мной породниться? Или все-таки решил с испанской пигалицей осупружиться?

– Его величество король Людовик отсылают ее высочество инфанту обратно в Испанию, – помедлив, сообщил Кампердон. – Принцесса награждена всеми добродетелями и достойна стать супругой монарха, но возраст…

– Да, в трехлетнем возрасте замуж рановато! – расхохотался Пётр.

– Осмелюсь заметить, ваше величество, что я еще раньше предвидел, что такая малолетняя невеста, как инфанта, не соответствовала ни королю, ни государственному благу.

– А мне было бы приятно содействовать моему брату Людовику во всем, и я прошу вас уверить короля, что его дружбу и его союз я уважаю более, нежели дружбу и союз какого-либо другого государя. Инфанту же я бы с превеликой радостью принял в России – невестой моего внука Петра…

Последняя фраза вырвалась у государя неожиданно для него самого. До этой минуты и в мыслях не держал. Ну да помолвка еще не венчание, главное – отшибить охоту у русских аристократов с императорским домом родниться. И так проживут.

– Ваше величество, после столь блистательной победы над этим бичом Европы – шведами – Россия стала воистину великой европейской державой, – дипломатично отозвался Кампердон. – Теперь при малейшей демонстрации вашего флота, при первом движении ваших войск ни шведская, ни датская, ни прусская, ни польская корона на осмелятся сделать враждебного вам движения, ни шевельнуть с места свои войска…

Про инфанту француз ровно и не услышал. Ничего, дипломаты напомнят.

– Воевать с Людовиком я не собираюсь! – опять перебил его Пётр. – Ты, кажись, с брачными предложениями прибыл. Вот давай их и обсудим тут, без посторонних глаз и ушей.

– Ваше величество, – с отчаянием произнес Кампердон, – мне приказано лично увидеть высоких принцесс, ваших дочерей, дабы я мог предоставить моему повелителю наиподробнейший отчет.

– Увидишь, – посулил Пётр, вставая и резким движением отодвигая стул. – Через два дня чтобы был в Питерсбурге, на торжественном приеме в честь полной виктории над шведами. Там принцесс и узришь… и не только их. А потом побеседуем.

– О, ваша мудрость… – склонился чуть ли не до полу Кампердон, мысленно благодаря Бога, что беседа, похоже, закончилась ко всеобщему удовлетворению, и ему не пришлось затрагивать слишком уж деликатные темы.

***

На обратном пути в Питерсбург Аким закончил черновик указа. А на особом листе перечислил персон, коим надлежало искать себе брачных союзов лишь среди лиц королевской или герцогской крови. Принцесса Анна Петровна, принцесса Елизавета Петровна, принцесса Наталья Алексеевна, царевич Петр Алексеевич. Да еще дочка племянницы государевой, которую тот за герцога Мекленбургского выдал. Итого пять.

Но если княжна молдаванская сына родит… никому ни указ этот, ни все остальное не нужно будет. Разве что любимицу Елизавету Пётр все-таки постарается выдать замуж за французского короля: пять лет об этом мечтает, да и отправить принцессу во Францию – это не в монастырь заточить.

Ох, дела коронные, дела опасные!

Кампердон прибыл в Россию в знаменательные для нее дни – шли пышные празднества по случаю заключения долгожданного Ништадского мира со Швецией. На первом же приеме во дворце французский посланник действительно узрел воочию обеих принцесс – Анну и Елизавету. Представили его и их матери – благоверной государыне Екатерине Алексеевне.

«Обе русские принцессы обладают красотой и грацией, но Анна более благородна и сдержана в манерах, тогда как Елизавета чрезвычайно хороша собой, очень весела и приветлива, – писал Кампердон регенту. – Обе оне нисколько не походят на свою мать: толстую, с самым простым и смуглым лицом, с дурными манерами. Сие впрочем не столь заметно за ее обычной неподвижностью и величавостью… Обе принцессы говорят бегло по-французски и по-немецки, и весьма искусны в танцах… Осмелюсь выразить мнение, что младшая принцесса более подходит на роль супруги его наихристианнейшего величества и способна украсить Версаль своей персоной, а также дать королю здоровых наследников…»

Вопрос о вероисповедании даже не обсуждался: подразумевалось, что ежели Версаль выберет одну из русских принцесс, та незамедлительно перейдет в католичество.

Пиры, задаваемые в Петербурге Петром Великим в честь Кампредона, с изумительными для француза попойками, не мешали дипломатическим переговорам о заключении брачного союза России с представителем одной из древнейших династий в Европе – Бурбонами. Пётр, как всегда, замахивался широко: младшую дочь намеревался выдать за французского короля, внучку Наталью – за графа де Шароле, ближайшего родственника регента, а внуку Петру сосватать ту самую испанскую инфанту, которую Версаль собирался отослать обратно в Мадрид.

Император Пётр Алексеевич недвусмысленно предлагал Версалю более чем заманчивые перспективы: союз с сильным государством плюс польскую корону. Да к тому – обручение испанской инфанты с самым вероятным наследником российского престола – малолетним внуком Петра. Было о чем задуматься Версалю, и задуматься крепко…

Тем паче, что с польским престолом все обстояло куда как сложно. Здоровье нынешнего короля Августа II было совершенно расстроено. Бывший курфюрст Саксонии, избранный на польский престол в 1697 году и прозванный за свою невероятную силу Сильным, растерял все силы в блестящей и бурной жизни. От законной жены Кристины Байрейтской у него был только один сын, зато внебрачные дети исчислялись сотнями, а о фаворитках, сменявших друг друга в королевском сердце и постели, ходили легенды.

Законный сын не был законным претендентом на престол: королей в Польше избирала шляхта. И герцог Орлеанский давно уже вынашивал план посадить на трон Речи Посполитой своего старшего сына – герцога Шартрского. Прецедент имелся: на этом троне уже сиживал, правда недолго, принц из французского королевского дома Валуа. Так почему бы не попробовать счастья Бурбонам? А при поддержке русского императора… мечты на глазах приобретали черты реальности.

«Положим, – рассуждал регент, – королевская корона, хотя бы и польская, сама по себе хороша, но за невестой один недостаток: ее отец погиб при загадочных обстоятельствах в застенке. Но ее матерью была кронпринцесса австрийская, а это вполне уравновешивает чашу весов в пользу принцессы Натальи. Главное – не испортить с таким трудом налаженные отношения с Англией: король Георг I, в недавнем прошлом – ганноверский курфюрст – Бог весть почему враждебно относится к российскому императору. Все нужно взвесить, все просчитать…»

Пока регент взвешивал и просчитывал, пока совещался со своими доверенными лицами, пришло еще одно донесение из России от Кампердона – исключительно о принцессе Елизавете:

«Она достойна того жребия, какой ей предназначается; по красоте своей она будет служить украшением версальских собраний. Если ея свободное обращение и удивит с перваго раза французский двор, то, вместе с тем, и очарует его. С свойственной ей гибкостью характера, эта молодая девушка скоро применится к нравам и обычаям той страны, которая сделается вторым ея отечеством, и Франция усовершенствует прирожденныя прелести Елизаветы. Все в ней носит обворожительный отпечаток. Можно сказать, что она совершенная красавица по талье, цвету лица, глазам и изящности рук. Если же в ней есть какие нибудь недостатки, то это только недостатки ея воспитания. Меня уверяли, что она умна, а потому возможно исправить ее, если приставить к ней соответствующую тому особу».

Приложенный к депеше миниатюрный портрет Елизаветы решил дело. Портрет показали самому королю Людовику XV, который так восхитился юной северной красавицей, что и слышать больше не хотел ни о каких других невестах.

– Я женюсь только на этой особе, – заявил он регенту и кардиналу Дюбуа. – Мой августейший прадед, мой дед, мой отец – все вступали в брак по политическим соображениям. Я желаю быть первым королем, женившимся по любви, и покажу всем подданным пример самой высокой и чистой супружеской любви.

– Пусть ваше величество посмотрит и на портреты других принцесс, – попытался охладить королевский пыл аббат Дюбуа. – Принцесса Елизавета наделена всеми добродетелями и прекрасна, но…

– Но этого вполне достаточно, – перебил его юный монарх. – Вы, господин аббат, уже довыбирались до того, что наметили мне в жены нищую дочь польского короля в изгнании. То инфанта-младенец, то старуха… Господин регент, объясните мне, какие выгоды для Франции несет мой брак с польской старой девой?

Юный король проявил незаурядную житейскую мудрость, чего его воспитатели-советники никак не ожидали.

Регент предпочел низко поклониться и заверить короля, что его брачный договор с русской принцессой будет подписан в ближайшее время, и сразу вслед за подписанием невеста приедет во Францию.

Кампердон получил, наконец, депешу из Парижа, в которой ему предписывалось как можно скорее подписать все необходимые для брачного договора документы, заключить сам договор и собираться на родину вместе с принцессой-невестой. О чем и было доложено государю-императору Петру Алексеевичу. Ему же посланник передал и личное письмо регента, в котором говорилось:

«…Вне всякого сомнения, брачный союз между нашими царствующими домами уместен и выгоден для всех. Посему прошу, подписав документы, сопроводить ее королевское высочество принцессу Елизавету во Францию, невзирая на ее юный возраст, дабы она могла принять там истинную веру и вступить в брак с наихристианнейшим королем… Что же касается ее королевского высочества принцессы Наталии, то решение вопроса о брачном союзе между ней и герцогом Шартрским разумнее было бы отложить до официального провозглашения оного герцога польским королем… Переговоры же о браке испанской инфанты надлежит вести с Мадридом, куда принцессу и отправят в самое ближайшее время… Из предстоящего брака Россия извлечет много выгод, к которым император не может быть равнодушным: он вступит в такое родство, лучше которого не отыщется в Европе, соединит свои выгоды с выгодами могущественной державы и, кроме того, враждебные действия против России со стороны Польши прекратятся, возможно, навсегда…»

Аким Маслов, переводя это послание для государя, только плечами пожимал: до чего же все-таки эти французишки много о себе воображают. Им предлагают принцессу сказочной красоты и со сказочным приданным, а понимает это, кажется, только сам король, хотя едва вышел из детского возраста. Им предлагают вторую принцессу абсолютно королевской крови и поддержку в получении польского трона, а они поворачивают так, что этот трон сам им в руки упадет, как только король Август Сильный отдаст Богу грешную душеньку, а они-де отведут от России страшную польскую угрозу и вот тогда можно о браке думать… Да русские отродясь Польши не боялись, все ровно наоборот было! Ох, как бы не разгневался Пётр Алексеевич на такое скудоумие…

Читая переведенное послание герцога Орлеанского, Пётр фыркал, по своему обыкновению, топорща усы, и Аким уже приготовился к худшему. Но неожиданно государь отбросил бумагу и захохотал. Искренне, до слез, что с ним редко бывало.

– Осторожничают французы, – сказал он, отсмеявшись. – Желают и рыбку съесть и…

На крепкое продолжение фразы Аким позволил себе скупо улыбнуться. Даже не улыбнуться – обозначить улыбку.